Страница 89 из 101
В отдалении, на пологом склоне холма, виднелся колокол, подвешенный между двумя белоснежными столбами, а рядом — четыре высокие пальмы. Дом, скрываясь среди густых деревьев, фасадом выходил на открытое пространство; как и во всех оазисах, рядом слышался неумолчный шум струящейся воды — самый выразительный звук здесь, постоянно напоминавший о том, почему место для фермы выбрали именно в этих далеких от цивилизации местах.
Они прошли по небольшому мостику над желобом, по которому в тени деревьев бежала вода, и очутились в обнесенном стеной саду; потом миновали еще один мостик, арки шпалер, усыпанных цветущими розами, и оказались среди аккуратных апельсиновых деревьев с побеленными стволами, окруженных ровными кругами краснозема. Воздух, казалось, стал более плотным из-за насыщенности эфирными маслами.
Поздоровавшись с хозяином дома и представив ему Мэри и Анну, Джеймс проводил их во флигель, переоделся в шорты и кроссовки и выбежал во двор. По его прикидкам, у него впереди был еще целый час, прежде чем здешнее общество соберется выпить аперитив перед ужином.
Во дворе он вспугнул гусей и возле гаража чуть не столкнулся с грузовиком Робина. В притворном ужасе он всплеснул руками и высоко подпрыгнул. Робин помахал ему из кабины могучей загорелой ручищей и широко улыбнулся:
— Беги, беги. Встретимся в нижнем краале, хорошо? Там тебя будет ждать пиво. Причем первоклассное.
Джеймс тоже помахал ему, стараясь не прерывать бега и высоко поднимая колени.
Через двадцать минут, запыхавшись, он добежал до деревни внизу, окутанной клубами пыли. Отовсюду доносилось блеяние овец.
— Быстро ты, — похвалил его Робин. — Не бросаешь?
— Если уж честно, еле ползаю. — И Джеймс скорчил рожу, изображая старца с трясущимися конечностями, взял протянутую банку пива и открыл ее. — Ну а ты, старый ленивый барон-богатей? Все небось на колесах? И пивком балуешься, конечно?
Он никогда не стал бы так шутить, если бы Робин не был таким мускулистым и крепким, чем-то похожим на своих жеребцов, пасшихся в вельде.
Робин встал в стойку, притворно разгневанный, и Джеймс кинулся на него; они немножко побоксировали, доставив огромное удовольствие двум сидевшим рядом работникам, которые сперва просто громко смеялись, а потом стали разрабатывать собственную версию поединка карате.
Когда Робин, снова подняв тучу пыли, завел свой грузовик, Джеймс поехал с ним, не выпуская из рук банку с пивом.
Они постояли в маслянистом тумане над морем серых шерстистых овечьих спин, и Джеймс, воздев руки в позе Крестителя, высоко поднял голову и торжественно произнес, глядя в небеса:
— Не оставь паству свою! А вы, овечки, вернитесь в целости и сохранности к доброму своему пастырю Робину. Да не унесет вас ни рысь, ни шакал, ни волк в овечьей шкуре.
Робин слегка толкнул его под коленки, и он чуть не упал, расплескав пиво. Загорелое лицо Робина с белоснежными зубами виднелось перед ним сквозь завесу пыли.
Однако близился зимний вечер, тени стали длиннее, в воздухе чувствовалась прохлада. В кабине грузовика на обратном пути Джеймс даже завернулся в старенький плед. Они ехали не торопясь и всю дорогу оживленно беседовали.
Робин Хьюго оказался очень спокойным, нисколько не надоедал своим гостям, и Мэри вскоре почувствовала себя с ним совершенно свободно, особенно когда поняла, что он искренне рад их приезду — главным образом, правда, потому, что это нравилось его девушке. Робин был огромного роста, худощавый, мускулистый, с продолговатым, очень загорелым лицом и медлительной речью, хотя и несколько излишне громогласной. Изо рта у него вечно торчала трубка, которую он, похоже, почти никогда и не раскуривал, а когда это все же случалось, то сперва два-три раза глубоко затягивался, долго не выпуская дым из легких. Мэри считала, что трубка помогает Робину преодолевать природную застенчивость — многие ведь любят, например, крутить что-нибудь в руках, — вот и Робин любил чистить или набивать свою трубку, которая появлялась точно по волшебству у него из кармана при виде любого собеседника — так у иных людей сразу же появляется в руках визитная карточка.
Его девушка Коринна была такой же темноволосой, как Анна, довольно плотной и, пожалуй, даже несколько тяжеловатой, на вкус Мэри. Ниже Анны ростом, коренастая, лет тридцати, она работала ветеринарным врачом и была настолько же немногословной, насколько разговорчивым — хотя и в несколько своеобразной, неуверенной манере — был Робин, любитель рассказывать всякие истории. У него было хорошо развито чувство юмора, и его аудитория без конца хохотала, слушая полные самоиронии рассказы.
Билл Уиндем был прямо-таки восхищен тем, что Коринна, как оказалось, тоже коллекционирует суккуленты, и буквально, узурпировал ее внимание, когда все собрались в гостиной перед ужином. Не было только Анны. Когда старого доктора наконец отогнали от Коринны, он вцепился мертвой хваткой в Робина. Голос у Билла Уиндема был очень громкий и совершенно не соответствовал его росту и комплекции; забавно было смотреть на них с Робином, когда старику приходилось откидывать голову назад, чтобы заглянуть своему собеседнику в лицо. Рядом с Робином он казался еще меньше, а голос его — еще громче. Своей копной абсолютно белых волос и длинным выбритым лицом он напоминал силихамского терьера, который «служит» перед хозяином. Зато благодаря Робину и Уиндему ни одной неловкой паузы в разговоре не возникло.
На улице стало холодно, и в просторной гостиной гуляли сквозняки из-за этого — вход в нее был напротив наружной двери. В камине горел огонь, однако тепла явно не хватало, и все в итоге собрались возле масляного нагревателя в центре комнаты, похожего на потрепанного жизнью, усталого робота.
Мэри чувствовала себя неуютно в этой огромной комнате, заставленной допотопной мебелью, где на одной стене висели головы антилоп, а на другой — львиная шкура. Робин явно ничего не менял здесь после смерти родителей — разве что нагреватель завел, — ну а его родители, видимо, тоже оставили все, как было при жизни деда Робина. Слишком грубая и слишком яркая люстра в центре потолка вызывала у Мэри ощущение, какое бывает, если слишком долго пробудешь в ветреный день на солнце.
Джеймс, видно, тоже несколько неловко себя чувствовал здесь, однако же храбро улыбался, хотя Мэри все-таки заметила, что в глазах его все чаще светилась тревога, когда он поглядывал в сторону двери — а делал он это очень часто.
Когда же Анна наконец появилась, лицо Джеймса мгновенно переменилось, и у Мэри больше не осталось сомнений на его счет.
Анна была в темно-зеленом платье до щиколоток, с высокой, под горло, застежкой и скроенным по косой воротничком. В черных вечерних туфельках на высоком каблуке она казалась воплощением элегантности и изящества. По пути на ферму она безжизненным комочком свернулась на заднем сиденье машины — ее ужасно укачивало, — и теперешняя метаморфоза удивила даже Мэри. Губы Анны были подкрашены, высокие скулы чуть припудрены — она явно хотела выглядеть хорошо. Судя по выражению лица Коринны, Мэри поняла, что та ошеломлена превращением в настоящую красавицу той жалкой больной, которая днем еле выползла из автомобиля, а потом стояла молча в сторонке ото всех, не принимая участия в обмене обычными любезностями. Впрочем, как выяснилось чуть позже, Коринна не только была восхищена «новым обликом» Анны, но и с удовольствием первой заговорила с нею.
Столовая приятно удивила Мэри, у нее даже настроение поднялось. Это была уютная комната с темными деревянными панелями на стенах; на огромном столе из кладрастиса горели свечи и лежали красивые салфетки. Робин сам без конца хлопотал, угощая гостей, и ему лишь слегка помогали две смешливые и ничего не умевшие молоденькие служанки.
Было подано седло африканской газели со сливовым желе, жареной картошкой и тыквой; они пили вино, которое привез с собой Джеймс. Анна больше молчала, но казалась спокойной и довольной; своей сдержанностью она словно провоцировала Коринну болтать без умолку, а сама лишь задумчиво улыбалась своей собеседнице. Мэри заметила, как Джеймс под столом коснулся руки Анны, и по его вспыхнувшему лицу догадалась, что она в ответ тоже пожала ему руку.