Страница 78 из 101
При первых проблесках зари он спрятался в кустах, недалеко от высокого дерева, и теперь изучал белый известняковый берег и блестевшую серебром воду меж влажных камней.
Однако у водоема он был не один. Его буквально окружали звери, собравшиеся на водопой: несколько гемсбоков, один рыжий олень, парочка белобородых или голубых гну, компания страусов, державшихся чуть поодаль, и единственные знакомые Пятнице животные — два шакала с черными спинами.
Он попытался как-то оценить сложившуюся ситуацию, как всегда с интересом наблюдая за поведением других животных.
Гну все время держались рядышком; гемсбоки махали своими длинными пышными черными хвостами; страусы важно прохаживались туда-сюда по верхушкам прибрежных дюн; а одинокая африканская газель то и дело подбегала совсем близко к воде.
Вдруг промелькнула быстрая тень — это был длинноногий гепард; светлая шкура его была вся покрыта черными пятнышками. Газель поспешно, опустив уши и как бы вытянувшись в одну линию, метнулась в сторону, подняв копытами облачко пыли. Пятница взлетел на дерево, добрался до развилки довольно высоко от земли, потом полез еще выше.
Однако вскоре все успокоились. Шакалы, правда, умчались прочь, но олень легкой походкой вернулся на прежнее место, а дрофа с важным видом прошествовала через высохшую реку к противоположному берегу.
На востоке солнечные лучи высветили целый лес рогов гемсбоков и заблестели на их гладких шкурах, когда антилопы показались на вершинах барханов. Они застыли как статуи — этакий неподвижный фриз, — за ними Пятница наблюдал с особым интересом, потом остыл и принялся прилежно вылизывать второе плечо, решив, что пить, в конце концов, не так уж и хочется. Вода на всем огромном пространстве пустыни — на шестидесяти пяти тысячах квадратных километров, от красноватых барханов на юго-западе до саванн Ботсваны на севере, — была редкой роскошью. Река Носсоб, вдоль которой Пятница шел всю вторую половину ночи и на берегу которой сидел сейчас, почти везде пересохла настолько, что ил на ее дне превратился в пыль, как и в реке Ауоб, южном притоке Носсоб, соединявшемся с ней близ Тви-Рифирен. В их сухих руслах грунтовые воды, просачиваясь на поверхность, образовывали небольшие бочажки, так что русла были, как пунктиром, отмечены цепочкой маленьких озер, возле которых не только росли деревья, но и высились ветряные мельницы.
Примерно раз в пятьдесят лет река Носсоб становилась действительно полноводной. Река Ауоб — гораздо чаще, раз в три-четыре года, однако в ее северной части, на территории Намибии, даже в искусственных водоемах вода не сохранялась и ее не было нигде на многие сотни квадратных километров.
И все же задолго до того, как люди научились собирать воду в искусственных водоемах и цистернах, так и теперь сотни тысяч копытных и тысячи хищников, от льва и леопарда до каракала и капских лисиц, каким-то чудом не только выживали, но и размножались в этой безводной пустыне. Большая часть растений Калахари — однолетники или луковичные, и из них по меньшей мере восемьдесят пять видов умеют накапливать влагу, и благодаря им утоляют жажду многие изнывающие от зноя живые существа.
Травоядные, из которых в Калахари самой крупной антилопой является канна, а самой маленькой — стинбок, щиплют напоенные росой травы, выкапывают сочные корни растений, а то и сбивают копытами с дынного дерева его плоды и таким образом утоляют жажду. А хищники удовлетворяют свою потребность в воде, лакая кровь и поедая сочную плоть своих жертв.
Эти поистине дикие края, где не дай Бог человеку заблудиться, протянулись на сотни километров к северу, и там есть такие места, в которых до сих пор могли выжить только бушмены.
Когда солнце поднялось достаточно высоко и голая белесая земля по берегам водоема стала напоминать сверкающее зеркало, Пятница спустился с дерева и стал играть с пойманной мышкой. Он подбрасывал ее в воздух, кружился, набрасывался на нее, якобы намереваясь немедленно откусить ей голову; и по меньшей мере три орла наблюдали за его игрой и видели, как поблескивает в солнечных лучах шелковистая мышиная шерстка. Тот, что был ближе остальных, орел-скоморох, легко поднялся со своей ветки, паря на широко раскрытых крыльях, захлопал ими и камнем упал вниз. Только ветерок просвистел у Пятницы над головой, и мышь исчезла в крошечном смерчике пыли. Кот кубарем откатился в сторону, ошеломленный случившимся, и на всякий случай снова забрался на дерево, растянулся на ветке и лишь тогда перевел дыхание и решился пошевелить плотно прижатыми к голове ушами.
Охотиться в таких суровых условиях всем и всегда было трудно, так что приходилось идти на определенные уступки другим; даже львы вынуждены были подчиняться этому правилу. Во время одного из множества научных исследований, для которых будто специально приспособлены эти дикие края, было установлено, что львы в Калахари убивают во время охоты всего раза в три больше животных, чем их родственники из кустарникового вельда восточного Трансвааля. Причем это отнюдь не значит, что здешние львы охотятся исключительно на крупную дичь — голубых гну, оленей или гемсбоков, которых особенно трудно поймать на открытом пространстве пустыни; напротив, их основная добыча — мелкие животные: зайцы, ушастые лисицы и дикобразы, даже котом львы здесь не побрезговали бы. Зайцы, лисицы и дикобразы — животные ночные, так что львы охотятся главным образом ночью, как и леопарды, да и сам Пятница тоже; в дневное время гепарды и орлы пытаются наверстать упущенное, и они тоже с удовольствием слопали бы такого упитанного зверька, как Пятница.
Однако же и он постепенно набирался опыта, и каждый новый, преподанный ему пустыней урок пробуждал в его голове давно уснувшую память предков; он снова становился похож на идеально приспособленного для жизни среди дикой природы первобытного кота, только главная его цель оставалась прежней и потребность достигнуть ее была столь же сильна, как потребность в пище или в сне; он был связан с миром людей узами более прочными, чем самый прочный аркан, причем сами люди даже не подозревали об этом; кроме того, он искал свою Анну. И знал, что в этих незнакомых местах ее не найдет. Он еще не понял, где она сейчас, но был уверен, что в конце концов непременно ее отыщет.
Анна, Джеймс и старый доктор переночевали в маленькой провинциальной гостинице одного из городков на берегу реки Оранжевой. Отсюда рукой подать было до Национального парка Калахари, куда они заранее заказали пропуск на следующие два дня. Семья, с которой уехал Пятница, тоже останавливалась здесь во время своего путешествия на север и несколько дней наслаждалась относительным комфортом гостиничного быта, казавшимся роскошью после тесных домиков в кемпингах.
Анна всю дорогу провела на заднем сиденье, чтобы не было особой необходимости участвовать в общем разговоре.
Это ей предложил Джеймс еще до отъезда. Теперь же она стояла в своей комнате у окна и предавалась отчаянию: мало того что она сама была виновата в том, что ее дорогой Пятница пропал, так еще и Джеймсу с отцом пришлось предпринять ради нее эту трудную и, видимо, бессмысленную поездку.
Душа ее была полна тревоги; все казалось ей преувеличенно сложным, и даже самая пустячная работа — написание письма, простой телефонный разговор, попытка принять ванну — требовала от нее значительных усилий над собой. Странный, похожий на летаргию сон превращал даже процесс утреннего вставания в тяжкий труд и испытание воли.
Ей постоянно казалось, что мать вскоре умрет, погибнет в автомобильной катастрофе, и эти мысли не давали ей покоя.
Во всем, разумеется, виновен был ее недуг, ибо страхи Анны не имели никаких оснований — мать ее была абсолютно здорова и вполне благополучна, — хотя она действительно очень любила мать и боялась потерять ее. Скорее, они были связаны с тем, что ей было страшно предстать в одиночку перед враждебным окружающим миром, самостоятельно вести хозяйство на ферме, общаться с людьми, принимать решения. Вторая мучившая ее тревожная мысль была связана с тем, что у матери, как казалось Анне, медленно, но верно иссякают последние средства, оставленные отцом, и ей, Анне, непременно придется пойти работать, чтобы они не умерли с голоду, хотя уже сама мысль о работе была невыносима. Кроме того, Анна подозревала, что стала бесплодной и никогда уже не сможет жить нормальной жизнью; она чувствовала себя нелюбимой, брошенной женщиной. Впрочем, мысль о том, что у нее никогда не будет детей, особой роли не играла; у Анны почти не осталось сил, чтобы позаботиться хотя бы о любимой кобыле, не говоря уж о ребенке, и она бы, пожалуй, готова была даже продать свою лошадку, если бы нашла силы принять такое решение.