Каблуков

Молотков, как выясняется из его обрывочных признаний и случайных проговорок, не в силах приспособиться к гражданскому образу жизни, расслабленному, как он это воспринимает, нецеленаправленному, а потому и бессмысленному, к семье, к жене, которые, когда он служил в армии, были лишь терпимым антуражем к ядру - к службе. Кроме этого, его смешанный из советского и русского патриотизм не может примириться с потерей столь драгоценной, как военный объект, и столь, как он доподлинно знает, дорого стоившей базы. Он уже согласен терпеть отсутствие рядового и младшего офицерского состава, которым ему надлежало бы командовать, равно как и ущерб материальной части: вооружения, боеприпасов, жилья, обеспечения - как кадровый военный терпит поражение в ходе боевых действий. Все возобновимо но ведь никто не собирается возобновлять! Ответственность на нем одном. Это он предлагал поднять вертолетом шестидесятитонную тарелку локатора и перенести ее на корабль, который перевез бы ее в расположение военной части на территории России. Отказались - сославшись на невозможность закрепить ее на палубе, не подвергая судно угрозе перевернуться. И теперь с раннего утра, после оправки, физзарядки, пятикилометровой пробежки, он восстанавливает то, что можно восстановить, приводит в порядок здания и территорию, очищает ее от завалов мусора и искореженного металла.

Они встречаются - вдвоем, втроем, все четверо - когда за едой, когда, по выражению Молоткова, "в часы отдыха" или перед сном. Притираются друг к другу, понемногу привыкают. Что-то вместе предпринимают, что-то рассказывают о своей жизни, подшучивают друг над другом, все более доброжелательно - и все более чувствуют себя заединой группой...

(Предупреждение для лиц, которых эта история может профессионально заинтересовать в плане кино. Весь период начиная от появления Вайнтрауба и Штольца на базе "провисает". Не следует забывать, что это синопсис: некоторые части его не "прописаны", а только "обозначены". Само собой разумеется, что действующие лица ведут себя не как персонажи сценария - тем более его сокращенной записи, - а как все живые люди. Так, например, Штольц, оказывается, захватил с собой из Германии дюжину оловянных солдатиков. Он их коллекционирует, занят этим, как выясняется, до одержимости, с детства. Собранных до войны лишился, но со времени выхода из тюрьмы взялся за дело заново, и сейчас их число перевалило за три тысячи. Как он говорит: "командую тремя дивизиями". Нескольких новых успел купить, уже когда проезжали через Ригу по пути из аэропорта. Привезенные из дому - шесть в форме вермахта Третьего рейха, шесть красноармейцы. Штольц выставляет их на тумбочку у кровати, время от времени передвигает - в какой-то степени "играет" в них. Это вызывает недовольство Молоткова, приводит к еще одному резкому выяснению отношений между ними. Айвар, напротив, после очередной отлучки с базы привозит ему несколько советских, примитивного вида. Он нашел их у маленького сына своей знакомой, причем, когда рассказывает об этом, запутывается, так что у всех возникает мысль, что речь идет о его собственном - возможно, внебрачном - ребенке. Вайнтрауб же, в противовес "милитаризму" Штольца, выстраивает на подоконнике цепочку доминошек которые нашел на полу в бывшем красном уголке. Он называет их "силы сдерживания" и два-три раза в день толкает крайнюю, с воодушевлением наблюдая, как ложится вся шеренга.

Подобные "личные проявления" свойственны каждому из них. Это ни в коем случае не черты или детали, призываемые "оживить" характеры и действие. В полномерный сценарий, естественно, попадут только такие, которые, переплетаясь, будут прямо или прикровенно вести участников к неотвратимо приближающемуся итогу, заложенному в их встречу с самого начала. На нынешней стадии слишком тщательное разглядывание общей картины не соответствовало бы самому жанру. Дело синопсиса - рассказать историю так, чтобы, когда по окончании ее оглянешься назад, итог выглядел постоянно нависающим, но ни из одного ее поворота не следующим.

Итак -)

...они все более чувствуют себя заединой группой. Но странное дело: присутствие Вайнтрауба постоянно наводит на разговор о евреях. Если в образовавшейся четверке - людей друг другу чужих, случайно сошедшихся трое: Штольц, Айвар и Молотков, - уже после самых первых минут знакомства воспринимаются другими как индивидуальности, "представительствуя" прежде всего каждый за себя и лишь во вторую очередь за страну, нацию, социальный и политический строй, к которому принадлежат, то Вайнтрауб - прежде всего "иудей", "из государства Израиль", представитель не открываемой для посторонних до конца культуры, внушающей непонимание, тревогу и раздражение, внешне европеец, по сути же "не запад, не восток" и даже алфавитом пользующийся "нечитаемым". Что бы и кем бы ни рассказывалось о семье, быте, занятиях, это неизбежно оборачивается на него, вызывая после формального вопроса "а у вас?" куда более пристрастный и заинтересованный "а у евреев? как это у евреев?".

Молотков вспоминает самую первую после его призыва в армию политинформацию, которую старшина посвятил "сионистам" и из которой выходило, что это племя генетических злодеев, даже внешностью не похожих на остальное человечество. Поэтому когда военврач Поляков, к которому он попал с переломом и поделился предположением, что отделавшие его в драке городские были евреи, сказал, что и он, капитан медицинской службы, еврей, то Молотков испытал некое подобие ужаса и такой шок, что откачнулся и упал со стулом назад, добавив к гипсу на правой руке гипс на левой.

Впрочем, у Молоткова это часть - правда, самая главная, центральная, но часть - общего отношения ко всем: неважно, что Штольц немец, а Айвар латыш, важно, что они не русские. Но и эти двое, толерантные, дружественные, расположенные - подберите слово, какое хотите, - к Вайнтраубу, все равно имеют к нему "дополнительное" чувство: вины и ее изживания у немца, терпимости у латыша. Тем не менее чем дольше длится их общежитие, тем ближе и заинтересованнее друг в друге, в частности, в Вайнтраубе, они становятся, и тем заметнее эта близость и заинтересованность выходят на передний план их взаимоотношений. Постепенно вырисовываются натуры: деятельно ответственная у Молоткова; со склонностью к мистицизму у Айвара и, наоборот, только на реальность ориентирующаяся у Штольца; постоянно, с иронической печалью готовая к худшему, чем есть в данный момент, у Вайнтрауба; и характеры: вспыльчивый у Молоткова, уступчивый у Айвара, твердый у Штольца, скептический у Вайнтрауба.

Когда быт начинает выглядеть окончательно устоявшимся, события повторяющимися, поведение заведомо предсказуемым, покой отдающим скукой, в ворота медленно въезжает черный лакированный "Мерседес-джип", проволакивается вдоль всего городка, вдоль леса и останавливается у последней из обозреваемых с КПП дюн. Из машины, как видят издали глядящие в ее сторону четверо, выходит молодой человек и девушка. Разбивают палатку, разводят костер. Через какое-то время - несколько часов, может быть, дней происходит неизбежное знакомство: у водоколонки, на дороге, в лесу, на пляже. Это рижане, Максим и Лиза, между собой говорят по-русски, оба без акцента. У Максима собственный бизнес, компьютерный и, как прибавляет он, "вообще бизнес". Пара загорает и купается, раздевшись догола, метрах в пятидесяти в стороне. Иногда за тем же отходит в противоположную сторону и Вайнтрауб. Однажды, поплавав, он дремлет, лежа на животе, лицом на полотенце. На хруст песка приподнимает голову: мимо неторопливо и глядя себе под ноги, иногда забредая в воду, проходит Лиза в купальнике: стройная, большеглазая, длинношеяя, сохраняющая прелесть как бы отроческой неуклюжести. Когда она отдаляется, Вайнтрауб надевает трусы. Она возвращается, сворачивает к нему, спрашивает, можно ли сесть рядом. Начинает разговор с расспросов о его жизни в Израиле, о жизни там вообще. Видит на руке номер, показывает на него пальцем, ничего не спрашивает. Вайнтрауб шутливо отмахивается: "Грехи молодости". Вдвоем они присоединяются к Штольцу, Айвару и Молоткову, с другой стороны подходит Максим.