Каблуков

Вышли во двор, друг другу в затылок: охранник, Каблуков, охранник, Ксения, охранник. Последний появился из комнаты консьержа, тот смотрел на всю компанию вместе строго и восхищенно. Мужчина во дворе протирал изнутри белую, уже очень чистую снаружи машину. Выпрямился, уставился на Ксению, пробежал взглядом по всем, нейтрально кивнул Каблукову. "У меня под поликом, - остановившись, заговорил с ним Каблуков, - резина всегда мокрая. Откуда берется, ума не приложу". "Под ковриком?" "Да-да, ковриком. И жена называет "коврик"". "У вас ведь "Жигуль". У меня-то тойота, с ней все в порядке". "А у меня откуда-то набирается влага. Каждый раз расстраиваюсь. Просто до невозможности". Хотя плакать и не думал, чувствовал, что по лицу прыгает гримаса сопротивления возможным слезам: приподнимались крылья носа, глаза щурились, оттягивались углы губ. И одновременно чувствовал, что, жалуясь, удерживает логику разговора. С кем разговаривает, не знал: лицо не незнакомое, верней всего, сосед по дому. Поживешь - все лица не незнакомые. "Конденсируется", - сказал тот. "Особенно летом. По утрам. Она стоит у меня под сосной. Я семь лет назад посадил сосенку... Не так: восемь лет назад осенью посадил сосенку, перенес из леса. В июле заболела, пожелтела, осыпалась, засохла. Я другую, с метр высотой. Сейчас в ней все пять, и птицы прилетают, поют в ее ветвях. Нет-нет, не столь торжественно, не небесные воробьи. Воробьи два дня в августе чирикают".

В булочной откуда-то набежало множество женщин, девчонки-продавщицы, подсобницы, уборщицы, кто-то со двора, с улицы. Таращились на Ксению, не веря, что видят. Когда Каблуков выходил, сзади что-то сказали, чего он не расслышал, и в ответ: "Не скажи. Такой синеглазый! Я ее понимаю". Другая пропела: "Твои очи в пол-лица целовала без конца" - из какой-то, видимо, попсы. Дома Ксения объявила, что уезжает на две недели. На две недели? Что значит "на две недели"?.. Гастроли по Германии трех великих кутюрье, два ежевечерних показа по три отделения, и она среди ведущих моделей... Ну, две недели не срок, сказал Каблуков. Если начистоту - сроков вообще нет. Мог бы быть один "навсегда". Но навсегда это навсегда, а не срок... Не хотите, чтобы мама вместо меня приезжала? Она просилась... Какая мама?.. Ну Алина... А-а, нет-нет, ни в коем случае. С какой стати? Алина мне никто... Я тоже никто... Ты тоже никто, сказал он, подумав. Но ты совсем никто. Ты как инопланетянин. У нас с тобой не только прошлого общего нет, а и просто общего времени. Единственный вариант, который можно терпеть. Никакой общей памяти - то есть абсолютно никакой. Есть только то, что новое. Со вторника. Если не считать встречи у Дома Пашкова... Улыбаясь - потому что получилось, что уже шутила, она добавила: и бабушка чтобы не приезжала?.. Бабушка?.. Изольда... Боже мой, Изольда же твоя бабушка! Да-да, да, да-да. Нет-нет, людей сейчас не нужно.

Два раза он увидел ее по телевизору, в новостях и по "Культуре". Как и те в булочной, и те на улице в их первую встречу, смотрел, не до конца признавая. Ослепительное великолепие. Прекрасная до степени непричастности к человеческому племени. Но без собственной внешности. Остальное, что было на экране, перед которым он просиживал часами - задремывая, не вникая, часто не сопоставляя последующее с предыдущим, получая удовлетворение от самой мизансцены: вот тут экран, а вот тут он в кресле, - казалось ему длинным-длинным ток-шоу. И новости, и "Культура", и футбол. На одну и ту же тему, с разными ведущими. Больше всего появлялось похожих на министров, некоторые и были министрами, некоторые, мерещилось ему, становились ими между одной передачей и следующей. Это совпадало с его представлением о природе, поставляющей по несколько разных людей на роли, столь ничтожно мало отличающиеся одна от другой, что без ущерба для каждой могли быть заменены на единственную. Когда он наконец включил телефон - через месяц после Тониной смерти? через, как он впоследствии решил, сорок дней? - первый же звонок был от одного такого ведущего: Николай Сергеич, куда вы пропали? Мы вас обыскались. Мои люди звонят вам в последние дни раз в час. Вы нам нужны как "свежая голова" в программе "Непримиримые мнения"... У меня голова несвежая... Свежее других... С чего вы взяли?.. Мне Калита сказал. И Сережа Дрягин.

Да, да, да, вот что он хотел вспомнить и никак не мог. Это был хвостик передачи, интервью с Дрягиным на его калифорнийской вилле. Не такой, какие показывают в фильмах про наркодилеров, но двухэтажной, на склоне холма, просторной, с бассейном, с пальмами вокруг. Дрягин сидел в плетеном кресле или стоял у балюстрады. В рубашке поло. Скажем, сразу после гольфа. Спортивный джентльмен за семьдесят. Американец, богатый, во всяком случае, уверенный в себе, спокойный и веселый, как богатые. Россию вспоминает - да и как не вспоминать, когда у него общее с русскими дело? Официальный представитель нескольких крупных российских фирм (не уточнил, каких). Частных и государственных. Раньше этим занималось представительство Министерства внешней торговли. Но живет и думает в американских понятиях, по американским критериям. Передал привет "всем, кто меня помнит; я-то помню всех, и с кем в спорте работал, и в энергетике, и особенно в кино". Каблуков подумал: ну, значит, так надо. Как это так получалось, что они знали, как надо (некие конкретные "они", которые знали), а он, Каблуков, никогда? Не глупее их был, и они не скрывали, что даже и умнее - и талантливее, и вообще достойнее, - кроме этого пункта: они знали, как надо, он нет.

Ксения вернулась. Явилась в сопровождении своего малого стада. Ну что, справлялись один?.. Вполне, вполне: проголодался - поел, сморило - заснул. "Я ведь за время ее долговременных госпитализаций привык один"... Почувствовал, что должен что-то рассказать из случившегося за эти две недели. Тем более было что: вот Дрягина показывали по ящику - сейчас миллионер, а одно время, можно сказать, корешились. Ни про корешение, ни про "одно время" - ни слова, только про "сейчас": рубашка, гольф, пальмы. Забавный был человек, пират. Чемпион СССР по стендовой стрельбе. Жил на Тверском бульваре. И ужасно раздражал его розовый абажур в доме напротив. И летом, когда окна открыты, он из пистолета своего прицелился и выстрелом срезал шнур, на котором абажур висел... (То есть, пожалуйста, могу и про прошлое. Только такое, которого не было. Не было у нас с Тоней, так что можно, не смущаясь, его вспоминать.)

Про "свежую голову" рассказал... И что вы ответили?.. Что согласен при условии пустого зала, без публики. И только прямой эфир. Тогда приду. И буду издеваться. Тот: над чем же именно? Над вашим гримом, над вашей кожаной курточкой. (Ни слова похожего. Промямлил: да нет, я в ближайшее время занят, как-нибудь в другой раз - извиняющимся тоном. Но опять-таки: врать можно было потому, что нужно было врать. Чтобы отличалось от того, как он этот разговор передал бы Тоне. Если ей так, как на самом деле, то так же - больше никому. Иначе, что же, она, которой место около него было вне любых представимых рядов, а теперь которая вышла и из любых представимых измерений, - такая же, как кто-либо другой?)

А ты как время провела? - спросил он... Не знать хотелось, а нормально поговорить. Один что-то, потом другой, опять первый. Необязательное, несущественное - исключительно так. Единственное обязательное условие - говорить необязательное... Читала. Мы же серые и тупые. Антилопы. С детства красавицы. Только этим и занимались. А теперь у нас с утра до пяти вечера свободное время. И в контрактах графа: рекомендуется совершенствовать интеллект пополнением культурного багажа. Чтобы не позорить Дом. Селят в маленьком отеле, в фешенебельном месте, закрытом. Прайвеси, ноу треспассинг, нарушители будут преследоваться. Сбивают в стайку, окружают вот этими буйволами. Подъем, фитнес-зал, бассейн, завтрак, прогулка по участку. Потом загоняют в бар. Сидим у стойки на высоких табуретках и читаем. Не на стульях - чтобы ноги было где развесить и чтобы спину держать прямой. В этот раз взяла биографию жены Набокова. Все как у нас-манекенов: или готовится к подиуму, или на него выходит. Он шьет, она показывает публике. С утра до вечера - быть в форме. Верить, искренне, что Лолита - вершина литературы. Не завидно. Тем более что Нобеля так и не дали. Стало быть, ненависть к Живаге, которому дали.