Страница 8 из 23
Одевшись, мы не спеша вышли на улицу.
— Эх, — сказал, оглядываясь на цирк, Лёшка. — Вот вырасту, обязательно стану дрессировщиком.
— И кого ты будешь дрессировать? — спросил я.
— Тигров, конечно, — уверенно ответил он. — Не пуделей же.
— А мне нравятся воздушные гимнасты, — сказал я. — Они такие ловкие, сильные, смелые.
— Ну не смелей дрессировщиков, — возразил Лёшка. — Тигры — это тебе не шутка. Они и наброситься могут.
— С верхотуры грохнуться тоже мало удовольствия, — не уступал я.
— А я бы фокусником хотел стать, — мечтательно произнёс Борька. — Чудеса всякие показывать, превращения…
— Ты сегодня показал, на что способен, — ехидно заметил Лёшка.
Ребята шли и спорили, кем лучше быть — фокусником или дрессировщиком. А я молчал и думал, что здорово быть любым артистом. Главное — любить цирк и быть ему преданным, несмотря ни на какие трудности.
Как мы выбирали профессию
На уроке русского языка Наталья Борисовна объявила, что мы будем писать сочинение на тему «Профессия, о которой я мечтаю».
— Прежде чем приступить к работе, — сказала учительница, — хорошенько подумайте, чем эта профессия вам нравится. Постарайтесь убедить меня, что именно она вам по силам и способностям.
— А если я мечтаю сразу о нескольких профессиях? — выкрикнул с задней парты Лёшка Трубач.
— Пишите обо всех. Возможно, в процессе осмысления и сравнения выявится та, к которой у вас имеется большая наклонность.
— Тогда у меня получится длинное сочинение, — озабоченно сказал Лёшка.
— Ничего, — успокоила его Наталья Борисовна — зато, я уверена, оно будет интересным.
В это время учительницу позвали к телефону, и она вышла из класса, оставив нас одних. Сразу же поднялся шум и гам. Все повскакали со своих мест и закричали, обсуждая тему сочинения. Ко мне подлетел Лёшка.
— Ну что, про кого будешь писать?
— Не знаю пока. Подумать надо.
— Что, раньше подумать у тебя времени не было?
— А зачем? — удивился я. — Всё равно, пока школу не закончишь, никем не станешь. Вот перейду в десятый класс, тогда и буду думать!
— Во даёт! Зачем же до десятого класса тянуть? Я, например, уже сейчас решил, кем стану.
— Ну и кем?
Лёшка несколько секунд загадочно смотрел на меня, а потом выпалил:
— Милиционером.
Но, увидев, что особого впечатления на меня его сообщение не произвело, добавил с важным видом:
— Мне дадут пистолет, и я его буду носить в кобуре под мышкой. А ещё — резиновую дубинку, и я буду вправлять ею мозги некоторым бестолковым субъектам, вроде тебя.
— Лучше себе вправь, — обиделся я. — А то ты даже правил уличного движения не знаешь.
— Это кто не знает? Кто не знает? — запетушился Лёшка. — Всё я прекрасно знаю, просто некогда мне зелёный свет ждать.
— Вот и подумай, что это за милиционер такой, который на красный свет дорогу перебегает.
— Когда стану милиционером, тогда буду переходить дорогу только на зелёный, — сказал Лёшка. — А тебя, как увижу, всегда буду штрафовать.
— За что? — вскинулся я.
— За то, что ты вредный.
— Это я вредный?! — я даже подскочил от возмущения. — Ладно, ты станешь меня штрафовать, а я возьму да и оболью тебя с ног до головы пеной.
— Какой пеной? — раскрыл рот от удивления Лёшка.
— Белой. Я пожарным буду. Пистолет твой намочу, и он стрелять не сможет.
— А я тогда тебя дубинкой.
— А я тебя шлангом.
Мы так распалились, что были готовы подраться, но тут в класс вошла Наталья Борисовна и, посмотрев на нас, сказала:
— Ну Клюшкина и Трубача нельзя оставить ни на минуту. Обязательно что-нибудь не поделят. Вам, наверное, лучше в боксёры идти. В этом виде спорта, я думаю, ваши способности проявятся как нигде ярче.
Наконец все успокоились, и я стал думать, кем мне быть, когда вырасту? Я смотрел в окно и перебирал в уме профессии. Учителем? Нет, учителем быть трудно. Попробуй-ка научи чему-нибудь лоботрясов, вроде Лёшки. Хотя, если бы Лёшка учился у меня, было бы здорово. Я бы ставил ему двойки и говорил голосом Натальи Борисовны: «И когда же ты, Трубач, за ум возьмёшься? В журнале двойка на двойке, исправлять не успеваешь, придётся родителей вызвать».
Тогда Лёшка испугался бы и заныл: «Не надо родителей, я исправлюсь, честное слово». А я бы ему на это строго сказал: «Нет, Трубач, сколько можно тебя прощать? Мало того, что ты учишься плохо, ещё и товарищей обижаешь. Вот хоть Мишу Клюшкина. Такой способный, старательный мальчик, а ты с ним постоянно ссоришься».
Лёшка бы канючил: «Простите меня, я больше Мишку никогда не обижу. Наоборот, даже если он мне подзатыльник отвесит, я и не пикну».
Ну тут я, конечно, смягчился бы и простил его…
— Клюшкин, — окликнула меня Наталья Борисовна, — пора спускаться с небес, иначе из своих высоких мыслей ты не успеешь сплести словесные кружева.
Я посмотрел на Наталью Борисовну и твёрдо решил, что учителем быть не хочу. Лучше врачом. Хирургом. Буду спасать людей от верной смерти. Однажды ко мне привезут раненого Лёшку, а я ещё подумаю, стоит ли его спасать.
Но Лёшка, конечно, будет хныкать и просить: «Спаси меня, Мишка, я тебе свой пистолет отдам».
А я ему пренебрежительно скажу: «Да нужен он мне сто лет, твой пистолет». Однако потом выдержу паузу и снизойду: «Ладно уж, спасу, если дашь пострелять».
Вылечу я его, конечно, балбеса такого, но когда он выпишется из больницы, мне станет скучно…
Ещё хорошо быть таксистом. Катаешься себе целый день по городу, ни в школу идти не надо, ни уроков учить. Но главное, когда я увижу Лёшку, голосующим на дороге, то лихо тормозну перед ним и скажу: «В неположенном месте не останавливаюсь. И вообще, я еду в парк!»
Но он такой нахальный, этот Лёшка, конечно же, полезет в машину, несмотря на мои протесты.
«Ничего, — скажет, — остановился, значит, вези».
А я ему небрежно отвечу: «Ага, щас. Разогнался. Деньги-то у тебя есть проезд оплатить?»
«А что? — опешит он. — По старой памяти бесплатно не прокатишь? Ну ладно, катайся один, раз ты такой жадина».
Тут он начнёт вылезать из машины, но я благородным жестом остановлю его: «Оставайся уж, довезу. Как-никак вместе двойки в школе получали».
Он, естественно, обрадуется и закричит: «Вот здорово! Я всегда знал, Мишка, что ты — настоящий друг!»
А работать директором гастронома ещё лучше. Мне ярко-ярко представилось, как я хожу по огромному светлому залу магазина, разглядываю витрины, делаю внушения продавцам. Хочу — ириски пробую, хочу — щербет или халву, а то и кока-колы в душный день попью для освежения.
Разгуливаю я, значит, по магазину, вдруг Лёшка с сумкой заскакивает и сразу ко мне: «Уважаемый господин директор, — начнёт канючить, — дайте, пожалуйста, зефира в шоколаде».
Я его строго осажу: «Закончился, дорогой мой, зефир в шоколаде. Нет больше. И не известно, привезут ли ещё».
Лёшка, безусловно, расстроится, реветь возьмётся: «Ну хоть кусочек. А то меня мама без него домой не пустит».
А я ему скажу: «Да ври больше. Нина Ивановна зефир вообще не любит».
Тогда от моих правдивых слов ему станет стыдно, он опустит голову и поплетётся к двери. Я посмотрю на его ссутулившуюся спину и громко окликну: «Эй, Трубач, иди уж, дам тебе с полкило. Специально для тебя отложил. Знаю, что ты зефир любишь». Лёшка на глазах у изумлённых покупателей меня расцелует и скажет: «Смотрите, с каким человеком мне довелось когда-то учиться. Жаль, что вам не повезло так, как мне».
А ещё он… Я не успел додумать, что случится дальше, потому что зазвенел звонок.
— Сдавайте тетради, — громко сказала Наталья Борисовна.
На следующий день учительница проверила наши сочинения.