Страница 11 из 23
— Ну а вы, новенькие, читали рассказы Носова? — обратилась к нам Инга Алексеевна.
— Ещё бы не читали, — авторитетно отозвался Лешка. — Мы же не двоечники какие-нибудь.
— Да никто и не говорит, что двоечники. Вам-то какой рассказ больше понравился?
— Лично мне про фантазёров, — всё так же деловито ответил Лёшка.
— И мне тоже, — поспешил сказать я, потому что никаких рассказов Носова припомнить не мог.
— Это хорошо, что вы сошлись во мнении, — похвалила Инга Алексеевна. — А сейчас зайдите в библиотеку, возьмите книгу и начинайте учить слова. В пятницу в три часа состоится первая репетиция.
Дома, когда я читал рассказ, то хохотал до колик в животе. Надо же, какие вруны бывают на свете!
В пятницу я зашёл за Лёшкой, и мы пошли на репетицию.
— До чего смешной рассказ! — сказал я ему по дороге. — Такого навыдумывали эти фантазёры, что ой-ё-ёй!
— Ага, здорово, — согласился со мной Лёшка. — Почему только эта книжка мне раньше не попадалась?
— Как не попадалась? — удивился я и даже остановился. — Ты же сказал Инге Алексеевне, что именно этот рассказ тебе понравился больше всех.
— Ну и что, что сказал?! — с досадой воскликнул Лёшка. — А что оставалось делать? Признаться, что мы, бестолочи, этих рассказов в глаза не видели, да? Очень бы нас после этого зауважали.
— Эх, ты, — вздохнул я. — Врун ты или фантазёр, не пойму. Одно знаю точно — враньём уважение не заслужишь.
— Уж помолчал бы, — повысил голос Лёшка. — Если ты такой честный, не повторял бы за мной: «И мне-е тоже-е», — проблеял он тонким голосом.
Возразить мне было нечего, и я промолчал.
На первой репетиции Инга Алексеевна разрешила нам заглядывать в текст, потому что мы нетвёрдо выучили слова. Она давала нам всякие советы: как правильно говорить, ходить, где стоять. После занятия учительница сказала, что довольна нами и уверена, что сценку мы обыграем замечательно.
Обрадованные высокой оценкой нашего таланта, мы не пропускали ни одного занятия кружка. Инга Алексеевна говорила, что у Лёшки определённо есть способности. Но лучше бы она этого не делала, потому что дружок мой загордился и дошёл до того, что стал добавлять в реплики свои собственные слова. Инга Алексеевна предупредила Лёшку, что так делать нельзя. Но он настолько вжился в воображаемую роль любимца публики, что, бывая в приподнятом настроении, начинал нести несусветную околесицу, дополняя диалог персонажей всякой отсебятиной. Видимо, с его точки зрения, Носов недостаточно написал разговоров.
— Ты уж возьми себя в руки, последи за своей речью, — увещевала Лёшку Инга Алексеевна. — Если каждый начнёт говорить сам от себя, что же это получится? Бред собачий, а не сценка.
— Возьму, — пообещал Лёшка. — Честное слово, возьму. Я только на репетиции от текста отклоняюсь.
Настало 23 Февраля. Праздничный концерт проходил в актовом зале. Сначала хор спел песню о том, что нужно храбро защищать Родину, потом выступали чтецы и танцоры и, наконец, очередь дошла до нас. После объявления нашего номера мы с Лёшкой быстро вынесли на сцену декорации: сделанное из картона дерево и обыкновенную лавочку. Уселись на неё и начали со вступления, придуманного Ингой Алексеевной:
— Здорово, Лёшка.
— Здорово, Мишка.
— Как дела?
— Нормально.
— А у тебя?
— А у меня не очень. Башка болит.
— Отчего же она болит?
— Сам не знаю. Болит и всё.
— Кажется, я знаю отчего.
— Ну отчего?
— Мало ты ею работаешь, вот что. Головой думать надо, а не гвозди забивать.
— Ты что же, считаешь, что я не думаю?
— Значит, недостаточно думаешь. Я вот и в школе думаю, и, когда уроки дома делаю, даже когда спать ложусь, тоже думаю.
— И о чём ты думаешь?
— А всё равно о чём. Фантазирую. Лишь бы голову развивать.
— Подумаешь, развитие! Наврать с три короба и я могу.
— Ну-ка?
Дальше шёл текст писателя Носова.
— Сколько тебе лет? — спрашивает меня Лёшка.
— Девяносто пять. А тебе?
— А мне сто сорок. Знаешь, — говорит он мне, — раньше я был болыпой-болыной, как дядя Боря, а потом сделался маленький.
— А я сначала был маленький, а потом вырос большой, а потом снова стал маленький, а теперь опять скоро буду большой.
— А я, когда был большой, всю реку мог переплыть.
— У-у! А я море мог переплыть!
Тут Лёшка должен был сказать:
«Подумаешь — море. Я океан переплывал!» Но вместо этих слов он вдруг как закричит: — Врёшь! Никогда ты море не переплывал. Ты вообще воды боишься!
Я так и остолбенел. Растерялся и не знаю, что дальше говорить. Но увидел, как Инга Алексеевна изо всех сил руками машет, и сказал первое, что пришло на ум:
— Вот видишь, как ловко я соврал — даже ты поверил.
Тут, видно, Лёшка взял себя в руки и давай опять по тексту шпарить:
— А я один раз купался в море, и на меня акула напала. Я её бац кулаком, а она меня цап за голову — и откусила.
— Врёшь! — это я по тексту, как и положено, отвечаю.
А Лёшка вдруг как заорёт:
— Ничего я не вру! Так в книжке написано.
Чтобы спасти положение, я сказал, что выучил:
— Почему же ты не умер?
Лёшка глаза выпучил, краской налился и как гаркнет:
— Потому что не хочу!
Хотя должен был сказать: «А зачем мне умирать? Я выплыл на берег и пошёл домой».
— Как же ты шёл без головы? — продолжал я долдонить по тексту.
— Сам ты без головы! — брякнул Лёшка вместо нужной реплики.
Кончилось тут моё терпение, и я тоже стал говорить сам от себя.
— Ну знаешь, хоть голова у тебя есть, да всё равно, что нет. Потому что ты даже готовое повторить не можешь, вот.
Тут Лёшка гордо расправил плечи и нахально говорит:
— А зачем мне чужие слова повторять? Чего-чего, а соврать я и сам сумею.
— Ну-ну, — продолжал я поддерживать разговор, — соври попробуй.
— И пробовать нечего, — усмехнулся Лёшка. — Я, например, знаю, что на прошлой неделе ты сразу две пары получил.
Мне стало стыдно, что он объявил это на весь зал, и я закричал что было сил:
— Враньё! Не было никаких пар!
— Ну вот, а ты не верил, что я врать могу, — засмеялся довольный Лёшка. — А ещё твоя мама за тебя задания по рисованию делает.
Я сразу покраснел как рак, потому что в зале сидела учительница по рисованию и выкрикнул:
— Опять врёшь бессовестно! А ты лист из дневника вырвал.
Лёшка сразу перестал смеяться и покраснел даже больше, чем я.
— Когда?
— Будто не помнишь! — злорадно сказал я. — В первой четверти.
— Брехня! — закричал Лёшка срывающимся голосом. — Никогда я листов не вырывал.
— Вырывал, вырывал! А Наталье Борисовне сказал, что краску на дневник пролил.
Тут Лёшка не стерпел и кинулся на меня с кулаками. Но я увернулся и побежал вокруг лавочки.
— Что ж ты злишься? Ведь ты не верил, что я тоже фантазировать умею! — воскликнул я и краем глаза заметил, что все в зале ухахатываются над нами.
Чувствуя, что наш диалог может продлиться до 24 февраля, Инга Алексеевна вышла на сцену и объявила:
— Так и закончился спор двух закадычных друзей.
Зрители принялись так громко аплодировать, что чуть люстры с потолка не попадали. Мы с Лёшкой раскланялись, как настоящие артисты, и пошли за кулисы, прихватив с собой декорации. Причём Лёшка не преминул треснуть меня деревом по макушке, а я в отместку уронил ему на ногу лавочку. На том мы и помирились.
После нашего дебюта Инга Алексеевна не хотела нас больше пускать на занятия кружка, но мы повинились и сказали, что согласны на любые роли, только бы продолжать участвовать. Заразились мы театром и выздоравливать не хотели.
Как мы с папой готовились к 8 Марта
Близился Международный женский день — 8-е Марта.
— Ну что подарим маме? — спросил меня папа.