Страница 45 из 85
Саркисов называет шахты, заводы, колхозы, где в последние дни разоблачены такие-то и такие-то враги народа.
— Откуда их столько?! — вырвалось у меня. — Ведь еще три года назад товарищ Сталин объявил о полной ликвидации эксплуататорских классов.
— Оттуда они, из кубла Троцкого. Старые наследники и теперешние выкормыши. Тайные читатели троцкистского «Бюллетеня оппозиции». Тоже мне, оппозиционеры. Убийцы с большой дороги, предатели, изменники, а не оппозиционеры. Запоздали мы с их разоблачением.
— Почему же запоздали? — допытывался я.
— Потому, что были беспечными, почивали на лаврах достигнутых успехов в первой и второй пятилетках. Беспечными оказались и чекисты во главе с Ягодой. Потому его и заменили товарищем Ежовым, верным соратником товарища Сталина.
Я не удержался, спросил Саркисова, чем можно объяснить замену Ягоды Ежовым.
Мне хотелось, чтобы он, член ЦК, рассказал о политической обстановке в стране, в особенности в Донбассе, о котором мне предстояло написать книгу.
Саркисов, обычно сдержанный, проявил словоохотливость. Доверие его можно объяснить тем, что я был не только писателем, но и специальным корреспондентом «Правды». Он подошел к сейфу, раскрыл его, достал тоненькую бумажную папочку и положил на стол предо мною.
— Познакомьтесь с этим документом, и вы перестанете вопрошать, что да как да почему.
Документ — копия телеграммы от 25 сентября Сталина и Жданова. Адресована членам Политбюро. «Мы считаем абсолютно необходимым и спешным, чтобы тов. Ежов был назначен на пост народного комиссара внутренних дел. Ягода определенно показал себя неспособным разоблачить троцкистско-зиновьевский блок. ОГПУ отстает на четыре года в этом деле. Это замечено всеми партийными работниками и большинством представителей НКВД».
Саркисов вернул мне машинописную копию очерка.
— У обкома нет возражений, чтобы материал был напечатан в «Правде». Однако последнее слово все-таки за органами.
Органы! Не новое слово. Не чужое. Но с некоторых пор звучит устрашающе.
Пришлось идти в органы. Областное управление НКВД размещается в центре города, на улице Артема. Начальник одного из отделов пробежал глазами мой очерк, с удовлетворением сказал:
— Герой вашего очерка не значится в наших бумагах. Можете печатать.
Вместе с шахтерами, сталеварами, доменщиками Донбасса меня избрали на Всеукраинский съезд Советов.
Заседаем в Киевском театре оперы и балета. Окумачены со всех сторон. Цвет трудящихся собрался. Все знаменитости Донбасса налицо: Алексей Стаханов, Петр Кривонос, Макар Мазай, Никита Изотов, трактористка Паша Ангелина.
Сижу в первом ряду у широкого прохода, крытого ковровой дорожкой. Алексею Стаханову, как и положено, предоставлено почетное место в президиуме. Он то и дело поглядывает в мою сторону, делает какие-то непонятные знаки.
Не сразу я понял, что не мне уделяет он драгоценное внимание — пухленькой блондинке, которая сидит рядом со мной. В кармашке ее платья виден край мандата. Красное на фоне зеленого. Кто же эта молодая женщина? Новая жена героя Донбасса и страны. И делегат, никем не избранный. Сие объяснялось проще простого. Алексей Григорьевич решил, что ему, единственному на свете, его величеству Стаханову, все можно. Потребовал от мандатной комиссии сделать новую жену делегатом съезда. Мандатная комиссия поежилась, посовещалась, проконсультировалась и в конце концов уступила энергичному напору. В виде исключения… Принимая во внимание… Новоиспеченная жена получила мандат делегата с совещательным голосом. Знатная личность возмутилась, потребовала мандат с решающим голосом. Вежливо, терпеливо объясняли, что… Не захотел слушать. Если не выдадите!..
Выдали! А что оставалось делать мандатной комиссии? Не могла же она позволить, чтобы Всеукраинский съезд остался без главного лица — родоначальника стахановского движения. Если бы такой ляпсус, упаси боже, допустили, могли бы и без голов остаться. Во все времена, во всех землях мудрые люди выбирают из двух зол меньшее.
В перерыве я покинул кресло в первом ряду, нашел другое.
Многому я научился на примере Стаханова. Понял, что уверенность в непогрешимости, сознание своей исключительности очень и очень опасны для любого человека, пусть даже сверхзаслуженного.
Утром 25 мая 1937 года я зашел в комнату Любы узнать, как она себя чувствует. Припухшее ее лицо и взгляд были тревожны. Правая рука лежала на высоком животе.
— Кажется, началось… Очень больно. Не знаю, как должно быть больно, но очень больно.
— Я вызову «скорую помощь»?
— Пока не надо. Подождем. Говорят, должны быть какие-то схватки.
— Вот они и начались, наверное.
— Может быть, — застонала Люба.
— Я позвоню в «скорую помощь».
— Звони, — скорее угадал я, чем услышал.
Через полчаса прибыла машина с красными крестами и увезла нас в Макеевку. С рук на руки передал Любу нянькам, сестрам.
В тот же день, часов в семь вечера, позвонили на дачу из роддома и поздравили меня с рождением сына. Я бросил трубку, заорал на весь дом:
— Ура! Свершилось!.. Родился!.. Мама, слышишь? Поздравляю тебя с внуком!
Бабушка и смеялась, и плакала, и крестилась.
— Слава богу! Слава богу!
А я стремглав бегу в соседний дом отдыха металлургов, рассказываю директору, какое радостное событие произошло в моей жизни, и умоляю разрешить сорвать на клумбе несколько только что распустившихся цветов.
Директор очень хорошо ко мне относился, но моя просьба его озадачила.
— Это же клумба! У всех на виду. Радует первыми цветами…
Произнеся эти справедливые слова, он сейчас же застыдился:
— Что же я мелю, балда! Как только язык повернулся! Рвите!
Еду на попутной грузовой машине («эмка» поломалась как на грех) в Макеевку, в роддом, только что построенный на сверхприбыльные деньги.
Люба похудела, бледная, с запавшими, но счастливыми глазами, тихая, умиротворенная. Не дожидаясь вопросов, успокоила:
— Все хорошо. Я рожала, улыбаясь. И все вокруг улыбались. Говорят, таких бесстрашных рожениц не видали. Сын похож на тебя. Как две капли воды. Удивительно!
— Где же он? Почему не с тобой?
— Новорожденные находятся в особой палате. Может, тебя пустят туда. Попроси врача.
В дальнем конце коридора я встретил нянечку с двумя упакованными в белое младенцами.
— Вы куда, няня? Не в детскую палату?
— Туда.
— Я отец одного из только что родившихся малышей. Хочу взглянуть.
— Очень приятно, дорогой папаша. Поздравляю с наследником, — она повернула ко мне личики младенцев. — Смотрите. Какой вам больше по душе, тот и ваш.
Я посмотрел на краснолицего, лобастого, с закрытыми глазками мальчика и, хотя не увидел в нем никакого сходства с собой, уверенно сказал: этот!
Так на двадцать девятом году жизни я стал счастливым отцом. Назвали мы первенца Сашей.
На следующий день, заглянув после длительного отсутствия в заводской партийный комитет, узнал, что секретарь парткома Глоба и его заместитель репрессированы как пособники врага народа Гвахарии.
Вскоре были арестованы многие заводские инженеры-коммунисты, начальники цехов и смен, мастера.
Каждую ночь шли аресты, исчезали секретари горкома, райкомов, партбюро шахт.
Однажды ночью исчезли первый секретарь обкома Саркисов, председатель облисполкома Иванов, редактор областной газеты Сыркин.
Но это был только первый заход. Недолго, всего несколько месяцев, продержались на своих постах вновь назначенные люди. Вторым заходом были арестованы новый первый секретарь обкома Прамнэк и все его окружение.
Тридцать седьмой и тридцать восьмой, полные чудовищных противоречий! Как мне вас описать?
Процесс за процессом над врагами народа, вчера еще занимавшими высочайшие государственные и партийные посты. Непостижимо это: был маршалом, народным комиссаром, начальником главка, главным редактором газеты, академиком, членом партии с 1905 года, а то и 1900-го — и вдруг шпион, вредитель, наймит фашистов.