Урановый рудник

Он чиркнул колесиком зажигалки — зажигалка, кстати, была Свистовой работы, он их наделал на весь лагерь, да еще и с запасом, такой был рукастый — и закурил, окутавшись облачком душистого дыма. Савел в своем углу потихоньку перевел дыхание, про себя радуясь тому, что у Свиста хватило ума отказаться от угощения. Был у Кончара такой трюк, один из самых любимых, — предлагать допрашиваемому сигарету и смотреть, как тот себя поведет. Если допрашиваемый был дурак и сигарету брал, Кончар отдавал ее без звука и даже зажигалку подносил. А потом…

Пару раз Савелу довелось увидеть это самое «потом». Потом пудовый кулачище Кончара без предупреждения со страшной силой врезался точнехонько в сигарету, и болван, которому вздумалось побаловаться дорогим Кончаровым табачком, вмиг проглатывал этот самый табачок вместе с бумагой, фильтром, тлеющим угольком и собственными зубами в придачу. Бил Кончар вполсилы, чтобы ненароком не убить и не покалечить — выбитые зубы в счет не шли, — но этого хватало вполне: те, кого после такого разговора не отправляли в яму, курить бросали раз и навсегда.

То ли Свист об этом знал, то ли почувствовал, что в его положении роскошествовать не приходится, то ли просто не отдышался еще после двадцатикилометровой прогулки с трупом на плечах и потому было ему не до курева, — как бы то ни было, зубы свои он сберег, по крайней мере до следующего раза.

— Ну? — сказал Кончар, легонько постукивая по краешку стола ногтями свободной руки.

— Так чего… — Свист вздохнул. — Промашка вышла.

— Это я уже понял, — терпеливо произнес Кончар. — Как было-то?

— Да как… Да я ума не приложу, как это Голливуд промазать ухитрился! Стояли они прямо против огня, и расстояние было — ну, метров двадцать, от силы двадцать пять… Да плюс ночная оптика. Это ж все равно что букашку к ногтю взять. И — мимо, блин!

— Погоди, — нахмурился Кончар. — Давай-ка, братец, по порядку, а то я что-то не пойму ни черта. Огонь какой-то… Почему огонь, откуда огонь? И почему, скажи на милость, вы стрельбу затеяли, когда вам велено было живым его привести?

— Так это, как его… Ну, пришли мы его брать, как положено, затемно. Видим — изба настежь, внутри свет горит. Ну, заходим. Лампа керосиновая на столе, рядом — башка лисья на блюде, и пельмень в зубах торчит…

— Пельмень? — удивился Кончар и через голову Свиста бросил недоумевающий взгляд в угол, на Савела. Савел похолодел и перестал дышать.

— Ну, в натуре, пельмень. Что я, пельменей не знаю?

— Ладно, — проворчал Кончар, бросив на Савела еще один взгляд и едва заметно, но с явной укоризной покачав головой, — хрен с ним, с пельменем, дальше давай.

— Ну, дальше… Дальше видим — нету его! На столе стакан, бутылка опрокинутая, весь стол мокрый, пол тоже, и самогонкой прет, аж дух захватывает. Видно, сел, ментяра, ужинать, горючки себе нацедил, хотел закусить, а там… это.

Савел совсем скукожился у себя в углу, но Кончар на него даже не взглянул.

— Ну, он, видать, с перепугу когти и рванул, — потихоньку воодушевляясь, продолжал Свист. — Китель на гвозде висит, фуражка — словом, как был, так и дернул куда глаза глядят. Голливуд, значит, мне базарит: обгадился, базарит, мусорюга, в сортир побежал, а может, под куст. Ничего, базарит, придет, никуда не денется. Дерьмо из шкертов вытряхнет и придет, куда ему еще идти-то? А не придет, так в управу заглянем, там он, значит, негде ему больше хорониться.

— Ясно, ясно, — нетерпеливо, сквозь зубы сказал Кончар и резко, глубоко затянулся табачным дымом. — Дальше что?

— Дальше… Дальше у нас непонятка вышла, — неохотно признался Свист. — Голливуд, он ведь привык с «калашом» ходить, а тут — «весло», винтарь то есть. А он же, сучара, вон на сколько автомата длиннее! Короче, Голливуд эту хреновину по привычке на шею повесил, поперек груди — ну, как автомат. И вот, значит, поворачивается он и цепляет прикладом эту гребаную лампу. Ну, тут и покатило: лампа — дзинь, керосин — пых, а тут как раз и самогонка… Крепкая, наверное, была, никак не меньше семидесяти оборотов… Короче, такое западло! Пыхнуло, что твой порох, еле выскочить успели. Я ему, уроду этому, базарю: чего ты, сука, наделал-то, чего, гнида, натворил?

Ну, а он мне натурально: все путем, братан, так даже лучше. На огонь-то он и без штанов прибежит, и с полными штанами — добро свое выручать. Ну, понятно, должен же он что-то говорить, не назад же с пустыми руками идти… Короче, бакланит, мы его тут, на пожаре, втихую прихватим либо сразу после, как все разойдутся.

Народ, конечно, на улицу повыбегал кто в чем, с ведрами, с тазиками, а только видят — нет, ни хрена тут не сделаешь, уж больно дружно оно занялось, на самогонке-то. Мы с Голливудом в кустиках присели, видно все как на ладони — если б не комары, так, считай, полная благодать. Ну, короче, чего долго язык мозолить? Прибежал он, когда тушить уж нечего было, да не один, а втроем. Один вроде на попа смахивает — бородатый такой, важный. Другой — маленький, круглый, куртка на нем брезентовая и шляпа такая, знаешь, какие городские фраера в лес надевают, с сеткой, значит, чтоб комары не жрали…

Кончар оторвал хмурый взгляд от своих ногтей и значительно посмотрел на Савела. Савел сразу, даже без этого многозначительного взгляда, понял, о ком идет речь. «Снюхались, — подумал он с тоской. — Самая сволота, которая больше всех под ногами путается, в кучку собралась. Ну да, а как же иначе? Рыбак рыбака видит издалека…»

И вспомнилось ему, как Кончар давеча говорил, что заготовитель этот, Завальнюк, никакой не заготовитель, а очередная ищейка, конторой подосланная, чтобы за ними шпионить. Ну, это, допустим, ладно — не он первый, не он последний, были такие до него, будут, наверное, и после. Яма — она большая, ее на всех хватит. А этот-то, в бороде, ему чего неймется? Потупа ведь ясно сказал, что он с первым катером на Большую землю намылился, а тут, гляди-ка, с Петровым снюхался. Передумал, что ли? Да если даже и передумал, Петров-то здесь при чем? Тоже нашел союзничка, придумал, с кем связаться…

— Мент, значит, пузырь бормотухи засосал, — продолжал между тем разговорившийся Свист, — тару в огонь выкинул и на лохов местных наехал: чего, мол, собрались, уроды? А ну, марш по домам! Они и рассосались, а нам с Голливудом только того и надо. Сейчас, думаем, эти двое тоже отвалят, Петров в управу, в кабинет к себе, водяру с горя жрать пойдет, а по дороге мы его и прихватим.

Глядим: нет, ни хрена не расходятся! Стоят, базарят чего-то и вроде до утра там торчать собрались. Ну а нам чего тогда делать? Приказ-то был — живым или мертвым, и непременно сегодня. Для того у Голливуда и винтарь, будь он неладен. Перетерли мы базар, хрен к носу прикинули и видим — нет, по-другому не выходит. Не идти же назад с пустыми руками! Короче, снимает Голливуд с шеи «весло» и берет эту харю поросячью на мушку. Я его еще, помню, спросил: как, мол, видать-то хорошо? Хорошо, базарит, отвали, не баклань под руку, не люблю…

А видно и впрямь как днем. Даже мне, без оптики, видно, чего уж про Голливуда говорить. Вот я, значит, одним глазом этих уродов пасу, а другим кнокаю, что Голливуд уже возиться перестал, затих и вроде даже не дышит — целится, значит. Ну, я и гляжу — охота, понимаешь, увидать, как дерьмо из ментовской башки во все стороны брызнет. У меня к ним, паскудам, свой счет имеется…

И вот, не поверишь, случается вдруг такая ботва: прямо перед тем, как Голливуду курок спустить, ну вот за секундочку, не больше, этот бородатый Петрову в грудину как засветит! Петров — брык, Голливуд — бах, и мимо…

— Стоп, — перебил его Кончар, подавшись всем телом вперед. — То есть как это? Они подрались, что ли?

— Да непохоже… — Свист пожал плечами. — Вроде нет. Он ему навернул не так, как в драке наворачивают, не кулаком, а толкнул просто — ну, вроде как из-под пули вытолкнуть хотел…

— Он что, вас засек? Линза блеснула?

— Да то-то и оно, что нет! Он в нашу сторону даже не смотрел. Стоял, слушал, чего ему мент втирает, на него и глядел. Потом рот открыл — вроде сказать что-то — и вдруг как пихнет! А Голливуд как раз в это время курок спустил, остановиться не успел. Кусок забора, блин, отстрелил, вот и все его успехи.