Урановый рудник

Пить Завальнюк умел, поскольку этого требовала его работа, но бальзам тетки Груни оказался так хорош и брал так мягко, исподволь, что уже после четвертой стопки Петр Иванович перестал считать выпитое и следил только за тем, чтобы тетка Груня от него не отставала.

Посему, когда Петр Иванович добрался наконец до своей кровати, он был уже изрядно навеселе. Тетка Груня к этому времени уже спала, оглашая весь дом и добрую половину поселка богатырским храпом, от которого, казалось, вибрировали оконные стекла. За печкой буколически верещал сверчок, из-за сосновых досок, которыми была обшита стена, доносилось размеренное скрежетание челюстей жучков-древоточцев. Где-то далеко, на самом краю поселка, раздавалось пьяное пение — народ все еще праздновал прибытие катера и наступившее в связи с этим оживление в работе местного магазина; смерть Степана и Гришки Егорьевых, как водится, не слишком испортила праздничное настроение, тем более что жили они вдвоем и голосить по ним было некому.

По идее, Петру Ивановичу сейчас нужно было сесть и основательно обдумать все, что он увидел и узнал за сегодняшний день, попытаться увязать разрозненные факты в стройную, непротиворечивую систему. Факты, однако, не хотели выстраиваться в систему даже на трезвую голову; теперь же, после самогона тетки Груни, Петр Иванович мог думать только об одном — как бы ему спокойно, без приключений, в целости и сохранности донести свою голову до подушки.

Укоряя себя за невоздержанность, заготовитель подошел к кровати, поставил керосиновую лампу на табурет у изголовья — электричества опять не было, и никто не знал почему — и протянул руку, намереваясь откинуть лоскутное покрывало. Протянутая рука повисла в воздухе; Петр Иванович замер, глядя в круглые глаза мертвой лисьей головы, сверкавшие в свете керосиновой лампы каким-то дьявольским, почти живым блеском.

Голова лежала на подушке, скаля мелкие острые зубы, и вокруг нее по белоснежной наволочке расплылось пятно, в свете лампы казавшееся черным. Зрелище было, мягко говоря, неприятное; к тому же теперь надо было искать другую подушку.

Поймав себя на этой дурацкой мысли, Петр Иванович покачал головой: порой только диву даешься, что приходит человеку на ум в такие вот моменты! Это же надо было сообразить — подушка!

Тем не менее мысль эта, при всей ее неуместности, помогла Завальнюку справиться с испугом. Что должна означать подброшенная в постель лисья голова, Петр Иванович не знал, но догадывался, что ничего хорошего подобный подарочек ему не сулит. Конечно, и вот эта голова, и следы «оборотня» в огороде местного приходского священника могли быть просто шуткой какого-нибудь местного остряка, вздумавшего хорошенько пугнуть наивных горожан просто смеха ради, чтобы было о чем рассказать приятелям за бутылкой вина. Однако в свете других известных Петру Ивановичу событий и фактов шуточка эта вовсе не выглядела такой уж безобидной.

Завальнюк подумал, не разбудить ли ему тетку Груню, но решил этого не делать. Старуха наверняка понятия не имеет, каким образом этот жутковатый сувенир попал в дом. Она целый день копалась в огороде, и с того момента, как Петр Иванович вышел прогуляться на пару с Холмогоровым, в дом мог войти незамеченным кто угодно.

Петр Иванович засунул лисью голову под кровать, зашвырнул в угол испачканную подушку и улегся, примостив под голову свернутую куртку. Он был уверен, что не заснет еще очень долго, но бальзам тетки Груни оказал на него воистину чудесное воздействие, и Завальнюк уснул едва ли не раньше, чем успел натянуть на себя одеяло.

Поутру, естественно, пришлось объясняться с теткой Груней, которая, без лишних церемоний войдя зачем-то в комнату постояльца, первым делом наткнулась на валявшуюся в углу окровавленную подушку и решила, что квартирант вчера в потемках спьяну расквасил себе нос, а то и учинил что-нибудь похлеще. Петру Ивановичу пришлось, прыгая на одной ноге в попытках натянуть штаны, пуститься в объяснения. В доказательство своих слов он извлек из-под кровати и предъявил хозяйке лисью голову во всей красе — с оскаленной, испачканной запекшейся кровью пастью и с подернувшимися мутной пленкой мертвыми глазами.

Тетка Груня была старуха крепкая, но тут проняло и ее. Она ахнула, всплеснула руками, а потом схватилась за сердце. Все эти жесты были, по большому счету, дежурными, неизбежными в подобной ситуации и значили немного. Однако от внимания Петра Ивановича не укрылся неподдельный ужас, промелькнувший в глазах старухи, и он понял, что не ошибся: никакими шутками-прибаутками тут даже и не пахло. У него возникло острейшее желание смотаться к дому отца Михаила и посмотреть, как там Холмогоров, пережил ли советник Патриарха эту ночь, но Петр Иванович взял себя в руки: если Алексей Андреевич мертв, ему уже ничем не поможешь, а если жив, помощь ему не требуется — во всяком случае, неотложная.

Присутствие в поселке советника Патриарха мешало Петру Ивановичу, поскольку являлось дополнительным фактором риска, который нужно было учитывать в расчетах. В то же время, страстно желая, чтобы Холмогоров поскорее отсюда уехал, Завальнюк испытывал к нему смутную симпатию и радовался, как мальчишка, возможности пообщаться с интеллигентным, образованным и умным собеседником. Кроме того, Холмогоров и впрямь оказался наблюдателен и умел делать из своих наблюдений правильные выводы. По слухам, он творил настоящие чудеса, разгадывая ребусы, оказавшиеся не по зубам даже опытным следователям. Играть в одну и ту же игру с таким человеком Завальнюку было лестно, но игра зашла уже довольно далеко, и в данный момент Петр Иванович дорого бы отдал за то, чтобы Холмогорова тут не было.

— Это что, у вас шутят так? — спросил он, поднимая лисью голову на уровень лица тетки Груни. — Что-то я вашего местного юмора не пойму!

— Да убери ты ее, Христа ради, с глаз долой! — взмолилась старуха. — Экая пакость, прямо мурашки по спине…

— У меня мурашки от моей Наташки, — печально продекламировал Завальнюк и, пока суд да дело, сунул голову обратно под кровать. — Повторяю вопрос: это что, шутка?

— Да какие уж тут шутки! — отмахнулась толстой, как окорок, рукой тетка Груня. — Нашел шутки… Век бы жила, таких шуток не знаючи… Это тебе знак, что засиделся ты у нас в Сплавном. Надо бы тебе, Петр Иванович, убираться отсюда подобру-поздорову, пока чего похуже не вышло.

— Это как же? — искренне удивился такой откровенности Завальнюк. — Выходит, вы знаете, к чему эта голова? Знаете, кто ее подбросил и зачем?

— Да ничего я не знаю! — моментально придя в себя и начав говорить своим обычным хрипловатым басом, отрезала старуха. — Знала бы — сказала, а чего не знаю, про то болтать не стану.

— А вы не болтайте про то, чего не знаете, — медоточивым голосом записного подлизы сказал Петр Иванович. — Вы про то расскажите, что вам известно… Ну, сами подумайте, что я начальству скажу — что головы лисьей испугался и сбежал? Начальство у меня серьезное, оно меня за это по головке не погладит.

— Оно тебя и так не погладит, — сурово сказала тетка Груня, кивнув на прикрытую брезентом гору шкурок в углу, от которой по комнате распространялся весьма недвусмысленный запашок.

При упоминании о заготовительной кампании по лицу Петра Ивановича скользнула болезненная ироничная улыбка, как будто ему напомнили о какой-то неловкости вроде появления перед гостями на собственном дне рождения в пиджаке и при галстуке, но без штанов. Улыбка эта была мгновенной, как фотовспышка, и осталась незамеченной теткой Груней. Затем Петр Иванович тяжело вздохнул, развел руками и повесил голову.

— Ты не вздыхай, — заметно смягчаясь, пробасила старуха. — Вздыхать раньше надо было. Ладно, слушай, перескажу тебе, про что наши бабы промеж собой болтают. Сама-то я во всю эту чепуху, в нечистую силу да в оборотней не верю, однако ж места у нас глухие, и случиться всякое может. Поговаривают, что головы эти лисьи вроде какая-то нечисть лесная людям подкидывает. Ну, вроде знака: проваливай, мол, покуда цел, не то и пожалеть не успеешь. Говорят, участковый наш — не пьяница этот, Петров, а тот, что до него был, — вот так же у себя дома лисью голову нашел. Вечером нашел, а утром не стало его, как и не было.