Страница 36 из 90
— А вы? — резко парировал Завальнюк. — Да вы только взгляните на него!
Алексей Андреевич последовал совету, высказанному, правда, в неподобающе резкой форме, и сразу же увидел, что заготовитель прав: никаким самоубийством тут даже и не пахло.
Вожжи, на которых повесился несчастный, оставили на его жилистой загорелой шее характерный кровоподтек, почти шрам, который судебно-медицинские эксперты именуют странгуляционной бороздой. Чуть выше этой борозды, частично прикрытая ею, виднелась еще одна — тонкая, но гораздо более глубокая, оставленная не то прочным шнурком, не то проволокой.
— Удавка, — уверенно объявил Завальнюк. — Задушили и повесили. В погреб отнесли, чтоб поскорее остыл, чтоб никто не понял, сколько он тут провисел. И записочку для отвода глаз нацарапали. Даю голову на отсечение, что нигде на всем белом свете нет ни единого образца его почерка. Хотите, поспорим?
— Не хочу, — сказал Холмогоров. — Чего я хочу, так это понять, кто вы такой.
Глаза Завальнюка удивленно округлились; один знакомый Холмогорова, полковник милиции, прошедший всю служебную лестницу от участкового инспектора до начальника уголовного розыска, называл это «делать большие глаза».
— Я? — изумленно переспросил Завальнюк. — Помилуйте, что вы имеете в виду? Я, помнится, вам представился, и притом весьма обстоятельно… А! — лицо его прояснилось, расплылось в улыбке, которая, впрочем, тут же погасла — надо полагать, из уважения к смерти. — Вы, наверное, подумали, что для заготовителя пушнины я слишком хорошо разбираюсь в подобных вещах?
— Вот именно, — сдержанно сказал Холмогоров.
— Так я же вам говорил, что увлекаюсь чтением детективов! — воскликнул Завальнюк с видом человека, который только что благополучно разрешил возникшее недоразумение. — Это, знаете ли, тренирует наблюдательность и развивает логическое мышление. Тем более что здесь все шито белыми нитками и само бросается в глаза. Вы со мной не согласны?
— Согласен, — нехотя признал свое поражение Холмогоров.
«Каков вопрос, таков ответ, — подумал он. — И ведь не подкопаешься! Со всех сторон он прав. Не заметить, что Егорьев убит, может только слепой, а для неглупого человека, да еще и любителя детективов, такая задачка решается просто, как дважды два. Участкового ему любить не за что, и все, что он говорил и делал на протяжении последнего получаса, выставляет его с наилучшей стороны. Отличный способ обеспечить себе алиби, особенно если есть возможность выполнять грязную работу чужими руками!»
— Знаете, Алексей Андреевич, — неуместно задушевным тоном произнес Завальнюк, — мне почему-то не хочется, чтобы нас здесь засту… гм… я хотел сказать, застали. Этот Петров, пьяная скотина, непременно постарается сделать нас виноватыми во всем на свете, до плохой погоды включительно. То есть, если вы хотите с ним пообщаться…
— Да нет, вы правы, — сказал Холмогоров. — Идемте, нам тут делать нечего.
— Нечего, нечего, — с готовностью подхватил Завальнюк, обнял двумя руками свой неразлучный портфель и ловко засеменил по узкому проходу между грядками, направляясь к темневшему за оградой из жердей лесу.
Алексей Андреевич последовал за ним и успел скрыться за колючей завесой молодого ельника как раз в тот миг, когда на подворье Егорьевых послышались возбужденные голоса. Громче всех кричал, разумеется, участковый Петров; его пьяное рычание преследовало Холмогорова еще долго после того, как они с Завальнюком оставили егорьевский огород.
На узкой тропинке, что вилась через лес по склону параллельно «Бродвею», заготовитель остановился и выудил из кармана брезентовой куртки мятую пачку «Примы».
— Ради меня можете не усердствовать, — сказал ему Холмогоров. — Курите то, к чему привыкли.
— Да, — с кривой усмешкой констатировал Завальнюк, — от вас не скроешься. Глаз-алмаз, правильно меня насчет вас предупреждали…
— Кто же это вас предупреждал, позвольте полюбопытствовать?
— В данный момент это не имеет значения, — сухо отрезал заготовитель и, вынув из другого кармана пачку «Мальборо», с видимым удовольствием закурил. — Бьюсь об заклад, — продолжал он, — что с парнишкой действительно стряслось что-то очень скверное.
— Вы о младшем Егорьеве? — уточнил Холмогоров.
— Разумеется, — Завальнюк глубоко затянулся и с силой выдул струю дыма, рассеяв стайку мошкары, которая толклась вокруг его вспотевшей физиономии. — У меня такое впечатление, что семья Егорьевых кому-то здорово мешала, и этот кто-то одним махом избавился от обоих. По-другому все это просто не истолкуешь.
Он вопросительно посмотрел на Холмогорова, но тот молчал, ожидая продолжения. Иногда надо дать человеку выговориться, подыграть ему слегка, позволить почувствовать себя центром внимания и кладезем мудрости. Глядишь, увлекшись собственным красноречием, он и сболтнет что-нибудь лишнее — что-то, чего вовсе не собирался говорить…
— Я почти на сто процентов уверен, — продолжал заготовитель, — что, пройдя по следам кобылы километр-другой, мы обнаружим еще один труп.
Холмогоров придерживался того же мнения, но уверенность заготовителя пушнины ему совсем не понравилась. Завальнюк говорил о смерти младшего Егорьева не как о предположении, основанном на логических выводах, а как о свершившемся факте — так, словно видел труп подростка своими глазами. Конечно, такая уверенность могла быть плодом обыкновенной самонадеянности, свойственной недалеким людям. Как раз таким выглядел Петр Иванович Завальнюк; его так и подмывало отнести к разряду людей, которые каждую пришедшую в их головы куцую мыслишку полагают великим откровением.
— Светло будет еще часа два, — сказал Завальнюк, посмотрев на часы. — То есть можно смело идти вперед в течение целых шестидесяти минут, не рискуя заночевать без оружия в лесу… А? Как вы, Алексей Андреевич?
Честно говоря, это уже было чересчур даже для страстного любителя детективной литературы. Читать о трупах и убийствах, лежа в полной безопасности на мягком диване, — это одно, на это способен каждый. Но даже самый заядлый поклонник крутых детективных сюжетов крайне редко стремится самостоятельно отыскать в диком лесу свежего покойника. В покойниках как таковых нет ничего страшного, но все же люди стараются их избегать, как будто смерть заразна; Завальнюк же так и рвался навстречу сомнительным и небезопасным приключениям, как будто не понимал, что такое рвение может дорого ему обойтись.
А может, наоборот, он все понимал гораздо лучше, чем Холмогоров? Быть может, подоплека событий была ему доподлинно известна, и в лес Алексея Андреевича он пытался заманить неспроста, а имея в виду нечто вполне конкретное? Под его мешковатой брезентовой курткой можно было спрятать любое оружие, от кухонного ножа до обреза трехлинейной винтовки; а хуже всего было то, что Холмогоров, сколько ни пытался, никак не мог своим внутренним взором постичь истинную сущность этого человека. Это был едва ли не первый случай, когда усиленная природным даром проницательность отказывалась служить ему; Завальнюка Холмогоров ощущал как глухую стену, сквозь которую не мог пробиться.
Взглянув на заготовителя, он обнаружил, что Петр Иванович с хитроватой усмешкой наблюдает за ним. Похоже, Завальнюк от души развлекался, и это было странно и неприятно: до сих пор никто не находил Холмогорова забавным.
— Мне кажется, — сказал Холмогоров, — что это не наше с вами дело. Вы — заготовитель пушнины, я — советник Патриарха… В конце концов, в поселке есть участковый, это его работа.
Завальнюк поморщился с таким видом, словно только что услышал вопиющую глупость.
— Что здесь за участковый, вы знаете не хуже меня, — сказал он. — Все, что он способен найти без посторонней помощи, это прилавок, за которым торгуют водкой. А что, если парнишка жив? Что, если он просто упал с лошади, ушиб голову, сломал ногу и лежит сейчас в лесу, истекая кровью? А в здешнем лесу, как вам известно, водятся звери пострашнее комаров… Словом, вы как хотите, а я пошел.
Это был удар ниже пояса, и оба отлично это понимали. Похоже, Завальнюк догадывался о подозрениях Холмогорова в свой адрес и сейчас дал Алексею понять, что выбора у него все равно нет. Если заготовитель — злодей, имеющий прямое отношение к творящимся здесь странностям, то отдавать ему в руки живого свидетеля нельзя ни в коем случае — добьет и скажет, что так и было. Да и мог ли Холмогоров — добрый христианин, личный советник Патриарха, просто приличный, интеллигентный человек — отказаться, когда речь шла о жизни и смерти другого человека? Кто может судить, чья жизнь ценнее — советника Патриарха или подростка из алтайского поселка? Кто может знать, кем стал бы этот подросток в будущем, не говоря уже о его потомках? И кому дано право судить и взвешивать, когда есть возможность спасти человеческую жизнь?