Урановый рудник

— Да, места знатные, — рассеянно согласился Потупа и снова звучно сплюнул в лужу. Плевок закачался на поверхности воды, омерзительный, как дохлая медуза. — Значит, хотите встретиться с отцом Михаилом…

— Без этой встречи мой приезд сюда теряет какой бы то ни было смысл, — сказал Холмогоров, подумав про себя, что глава местной администрации, похоже, не очень-то рассчитывает на возвращение приходского священника.

— Ну да, ну да, — покивал головой Потупа. — Только… как бы это сказать? В общем, кто его знает, когда он вернется!

— Простите, я вас не совсем понял…

— А чего тут понимать? Хр-р-р — тьфу! В наших лесах месяцами бродить можно, пока не надоест. Может, батюшка от расстройства, что церковь опять, уж в третий раз, сгорела, решил… это… в отшельники податься! Хр-р-р — тьфу ты, пакость какая ядовитая! Чистая отрава! Уж и невкусно, и неохота, и невмочь, а все никак не брошу.

— В отшельники — это вряд ли, — осторожно возразил Холмогоров.

— Не знаю, вам виднее, я в этих ваших делах не понимаю ничего. А только в наших лесах сгинуть — плевое дело. Хр-р-р — тьфу! Бывает, выйдет человек за ягодой или там белку подстрелить, и поминай его как звали. Зверья здесь немерено — всякого зверья, и мелкого, и того, что покрупнее, — и болота попадаются такие, что разок неправильно ступил — и все, нет тебя, как не бывало. Да мало ли что в тайге приключиться может!

— Так почему же вы его не ищете?

Потупа уставился на Холмогорова с искренним недоумением.

— А чего его искать? У нас люди, бывает, на полгода в тайгу уходят и никому не докладывают, куда ушли, зачем… Весь поселок видел, как он уходил — с рюкзаком, с ножом, фляжкой, как положено. Ну, разве что без ружья, так священнику это, как я понимаю, не полагается. В общем, видно было, что не на час собрался. Вот найдем мы его, а он — хр-р-р, тьфу! — сидит себе у костерка и с Богом, значит, беседует… Чего, скажет, вы приперлись, молиться мне мешаете?

— Тем не менее поискать надо. С моим прибытием у вас появилась достаточно веская причина, чтобы, как вы выразились, припереться и нарушить его уединение.

Потупа открыл рот, намереваясь, судя по выражению лица, возразить, и притом довольно резко. В отличие от заготовителя пушнины Завальнюка, для него личный советник Патриарха не являлся такой уж важной птицей и он не видел, с какого такого переполоха должен расшибаться в лепешку, чтобы ему угодить. Однако, не успев произнести заготовленную фразу, он осекся, потому что случайно нарвался на темный, проникающий в самое нутро взгляд Холмогорова. В этом взгляде было что-то такое, от чего Потупе сразу расхотелось спорить и высказывать свое мнение о религии и ее служителях, а в особенности об их прихлебателях, которые и священниками-то не являются, а корчат из себя невесть что.

Вместо этого Семен Захарович вздохнул, виновато развел руками, затянулся папиросой, звучно отхаркался и сплюнул в траву.

— Хр-р-р — тьфу! — сказал он. — Вы поймите, Алексей Андреевич, я бы с дорогой душой, да только где ж его теперь искать? Считайте, неделя прошла, а за неделю, о-го-го, куда забраться можно! У меня ж ни людей, ни техники… Да и какой от нее прок, от техники, в наших местах! Самолеты упавшие месяцами ищут и не находят, а тут не самолет — человек. Иголку в стоге сена, и ту легче найти. Только и остается, что бродить по лесу да аукать. А так, аукаючи, здесь можно сто лет ходить и никого не встретить. Да что там — найти! Половину тех, кто искать пойдет, в лесу растеряем, вот вам и все поиски.

— А собаки? У вас в поселке полно охотников, а значит, и охотничьих собак, которые могут найти отца Михаила по запаху.

— Через неделю-то? Вряд ли! Хотя, раз такое дело, попытаться можно. Сейчас-то уже поздно, скоро смеркаться начнет, а завтра чуть свет я соберу охотников, у кого собаки стоящие. Пусть сходят поищут… Хр-р-р — тьфу! Ну, вот оно, это место. Стало быть, пришли.

Алексей Андреевич уже и сам увидел, что они пришли. Прямо перед ними, метрах в двадцати выше по обрамленному березами и лиственницами склону, чернело замеченное им еще с реки пепелище. Даже через неделю после пожара здесь ощущался тяжелый, удушливый запах гари. Налетавший с реки ветерок вздымал и закручивал миниатюрными смерчами невесомый серый пепел, закопченные кирпичи фундамента местами оплавились от сильного жара. Подойдя ближе, Холмогоров не поверил собственным глазам: поверх груды черных головешек с торчащими из них серо-рыжими окислившимися гвоздями лежал восьмиконечный крест, прежде венчавший купол часовни, — тоже обугленный, обратившийся в тонкие, обглоданные пламенем кривые головешки, но при этом каким-то чудом сохранивший подобие формы.

Холмогоров остановился у края выжженного пятна, осмотрелся, прислушался к своим ощущениям. Затем, чтобы проверить себя, обернулся и посмотрел со склона на поселок и реку, снова повернулся лицом к пепелищу и замер с закрытыми глазами, чутко вслушиваясь в то, что нашептывал ему внутренний голос.

— Хр-р-р — тьфу! — сказал позади Потупа, выведя Алексея Андреевича из задумчивости своим излюбленным способом. — Я вам не мешаю?

Холмогоров помедлил с ответом.

— Нисколько, — ответил он, справившись с раздражением. — Собственно, я уже закончил.

— Правда? — удивился Потупа. На его длинной физиономии, странным образом сочетавшей в себе черты лошади и моржа, отразилось недоверие: он не понимал, как работа, ради которой человек добирался на перекладных в несусветную даль, может быть закончена в считаные секунды и без приложения хоть сколько-нибудь заметных постороннему глазу усилий. Постоял, посмотрел, подремал с закрытыми глазами — разве ж это работа? — Хр-р-р — тьфу! Ну, и как, не зря ехали?

— Да пожалуй, что зря. Место для церкви выбрано очень удачно, лучше просто не найти.

— А то как же! — оживился Потупа. — Вместе выбирали, я да отец Михаил, ага. Земельку я ему лично отвел, оформил по закону, честь по чести, с пиломатериалами помог, рабочих нашел. Очень хорошее место, правильно вы говорите, и вид отсюда замечательный. Только я тогда не пойму, из-за чего сыр-бор загорелся. Сам-то я — хр-р-р, тьфу! — вроде как неверующий, но старухи наши, которые в церковь ходили, сказывали: мол, неладно что-то с нашим храмом. Неспроста, мол, Господь три раза подряд церковь молнией спалил. Значит, либо место сатанинское, заговоренное, либо сам батюшка с рогатым знается… Хотя про отца Михаила я худого слова не скажу, — добавил он поспешно.

— Место хорошее, — уверенно повторил Холмогоров. — Хотя, как мне кажется, его не помешает освятить. Что-то здесь действительно не так, но связано это не с самим местом, а с людьми, которые здесь бывали. Что же до отца Михаила, то по отзывам архиерея я составил о нем самое лучшее мнение. Да и письма его о многом говорят. Хотя душа человеческая — потемки…

— Потемки, это верно, — согласился Потупа. — А вот насчет людей вы сказали… Это откуда же вы узнали, что здесь нехорошие люди бывали?

— Зло оставляет след, — сказал Холмогоров. — Он не виден, но ощутим. Каждый человек способен почувствовать присутствие зла, но не каждому дано умение разобраться в своих ощущениях. Бывает, человеку вдруг становится не по себе, а отчего, почему — непонятно. А дело, быть может, в том, что он находится на месте, где когда-то произошло убийство или иное злодеяние.

— Да, это бывает, — с невольным уважением подтвердил Потупа.

Холмогоров внимательнее всмотрелся в унылую вислоусую физиономию Семена Захаровича и вдруг понял, что его слова неожиданно угодили в больное место. Похоже, начальнику местной управы было не по себе непрерывно и так давно, что это состояние сделалось для него привычным, как для хромого привычна его хромота, а для близорукого — очки или контактные линзы. Человек может приспособиться к чему угодно, к любым условиям жизни, к любому увечью; увечьем Семена Захаровича Потупы был постоянный страх, серым липким туманом клубившийся в его сжавшейся в комок душе.

Алексей Андреевич снова обвел взглядом расстилавшуюся внизу панораму поселка. Нет, место было не виновато. Оно, это место, было красивым и чистым, но исходящее из неведомого источника упорное, целенаправленное зло уже начало пропитывать землю, растворяться в воде и отравлять души людей ядом. Холмогоров ощущал его так же явно, как если бы кто-то водил по его груди кончиком острейшего финского ножа.