Страница 15 из 26
И все-таки стереотипы национального самосознания устойчивы. Как ни странно, современные представления россиян о богатстве и его приобретении не намного изменились после проведенных реформ. Да, победила вера во всесилие денег, и для очень многих они стали важнейшей ценностью. Однако исследования показывают, что не все абсолютно хотели бы быть на месте самых богатых и влиятельных людей России. И сейчас, как ни странно, есть и те, кто предпочитает жизнь без особых материальных притязаний. Они убеждены в том, что богатым можно стать только за счет воровства, разграбления страны (41 %), или злоупотребления своим положением, или за счет взяток и коррупции, или жульничества и обмана других, или другими нечестными путями. Далеко не все готовы идти на такое.
Очень немногие с трудом согласны верить, что бывают «талантливые, праведные и удачливые» российские богачи. Верят в это только 9 % опрошенных («Левада-центр»).
Однако жизнь в условиях рынка ежедневно вдалбливает всем в головы установку на благополучие – «здесь и сейчас», а прагматическая ориентация людей все чаще развивает их эгоистические потребности, желание иметь как можно больше денег и вещей. Невозможность быстро осуществить это желание у многих порождает апатию, депрессию, неудовлетворенность жизнью.
Интересны изменения и в отношении к потреблению.
Экономическая система на Западе устроена так, что провоцирует бесконечное потребление. А у русских способность довольствоваться малым была закреплена на ментальном уровне как установка русской культуры. Но сейчас в России победил рынок, при котором целью и смыслом человеческой жизни стало безудержное потребление: «Красиво жить не запретишь!» И если чего-то теперь стоит стесняться, то это – бедности. Она все реже вызывает сочувствие окружающих, из русского лексикона уходит сочетание «благородная бедность».
Но одно только обеднение русского лексикона было бы еще полбеды. Печальнее, что у русских утверждается новый тип поведения: естественное для каждого желание самоутвердиться теперь происходит чаще именно через потребление, а по сути – через энтропию, т. е. рассеивание человеческой энергии.
Изменилось и отношение к труду, причем разительно.
Наиболее важными для русских теперь стали четыре ценности: «хороший заработок» (96 %), «надежность работы» (80 %), ее «интересность», а также «возможность чего-то достичь», т. е. повысить свой статус. Зато в 2 раза меньше стал цениться большой отпуск и возможность проявить инициативу.
Кое-что все-таки не изменилось: мы по-прежнему хотим, чтобы наша работа была уважаемая (36 %), не любим и не готовы к ответственности (20 %), но всегда готовы к напряженной работе за хорошие деньги.
Почти утратили свое значение общественное признание, фотографии на Доске Почета, грамоты за трудовые достижения, возможности творчества и самовыражения. Эти изменения неудивительны. Настроившись на материальное потребление, люди ради заработка готовы пожертвовать своими отпусками, общественным признанием и даже возможностью проявить инициативу, творчество. А ведь еще не так давно К. Г. Юнг называл русских «мечтателями, фантазерами, художниками с чувственным восприятием жизни».
Зато теперь для них очень важен шанс реализовать свое честолюбие, стремление к успеху, важны безопасность и стабильность работы и, как всегда, неувядающая ценность социальной справедливости, которая им кажется важнее, чем, например, даже свобода.
Можно сказать, что теперь трудовые ценности россиян практически неотличимы от ценностей граждан развитых стран в том, что касается заработка, надежности работы и удобного графика.
Однако есть и серьезные отличия. Так, возможность проявить инициативу ценят только 24 % россиян, зато среди Европейцев – 54 %; ответственную работу ценят 20 % в России – и 53 % там; возможность чего-либо достичь ценят только 44 % россиян, что гораздо меньше, чем в Европе (67 %), – честолюбие в России почему-то стало непопулярным. Даже в Корее шанс сделать карьеру важен практически для всех (91,8 %), а в исламских странах – не меньше 50 %. И при этом россияне готовы много трудиться. Правда, не славы ради… Главное – чтобы платили.
Получается, что трудовая этика в разных странах сегодня неодинакова. На Западе она основана на личной инициативе и ответственности, на Востоке – на стремлении приобрести вес в обществе, сделав карьеру. В России же преобладает стремление много и упорно трудиться – ради высокого заработка. А самореализация, инициатива, ответственность, тем более общественное признание в обществе, почет и уважение – не так уж и важны. Это очень не похоже на отношение русских к труду 20 лет назад.
Совершенно озадачивает отношение к труду у современных крестьян. Веками особенностью культуры труда в России был ее экстремальный, нерегулярный характер. Короткий интенсивный труд во время сбора урожая сменялся долгим межсезоньем, когда можно было «расслабиться». Обычно у русских много времени уходило на раскачку, а потом следовал взрыв активности. Недаром Бисмарку приписывается изречение «Русские долго запрягают, да быстро едут». Это выражалось в особом стиле работы, где могли сочетаться порыв, энтузиазм – и равнодушие к результату, неумение доводить дело до конца, педантично занимаясь деталями. Но откровенной лени все-таки никогда не подмечалось в русских.
Недавно журнал «Эксперт» проанализировал крестьянский труд в Белгородской области и сделал вывод: там «превалирует пассивность, мечтательность, минимизация потребностей и соответственно усилий, да и просто лень». Треть опрошенных крестьян выразили полное смирение со своим положением и покорность. Более того, теперь они вообще склонны снимать ответственность с себя за свою жизнь. Отмечено: чем беднее человек, тем глубже его пассивность, уклонение от активности. Бедного трудно мотивировать, толкать на действия, его непритязательность порой ставит в тупик. Например, каждый второй крестьянин сказал, что «ему не нужен туалет в доме». Каждый третий отказался от идеи иметь в доме душ, а 60 % ответили, что не стали бы расширять личное подсобное хозяйство, даже если бы представилась такая возможность. Зачем? И так прожить можно.
Столько же (больше половины!) призналось, что не считают воровство зазорным. И в СССР были «несуны», ворующие на работе. Но они все же не были так откровенны в признаниях. А теперь об этом говорится спокойно и открыто. Это значит, что воровство теперь признается социальной нормой.
Словом, отношение русских к труду под влиянием рыночных отношений разительно изменилось. Они не стали более ленивыми, готовы много трудиться, но – только за хорошие деньги. Сочетание «трудовой энтузиазм» теперь может вызвать саркастическую улыбку.
Под влиянием рынка поразительно изменилось отношение к культуре. Если раньше аналитики отмечали особый артистический, творческий дар русских, их таланты в искусстве, гуманитарный склад русской культуры, то теперь эта сфера приложения русских сил – в загоне. Великая культура существует теперь для многих русских чаще как парадная ценность, как часть их истории.
Особенно неактуальна она для молодых: она не служит им ориентиром нравственности, не задает им модели поведения, не говоря уже о том, что многим она просто неизвестна или известна понаслышке. Социолог Л. Бызов сравнивает отношение русских к своей культуре с греками, которые спокойно смотрят на развалины античных Афин, подсчитывая прибыли от туризма.
Откуда это равнодушие к истории и родной культуре? Подавляющее население России живет в современной урбанистической культуре. Этнологи определяют ее как «периферийный вариант стандарта» общеЕвропейской культуры: в ней мало собственно русского, национального, традиционного. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на архитектурный облик русских городов, в том числе и столицы: ничего специфически русского. Традиционная русская культура сохранилась только в особых резервациях для туристов. Причем ее влияние в России гораздо меньше, чем в любой другой Европейской стране.