Тайна храма

— Стоун сказал, что перед переходом надо перекреститься, — продолжила Эмма. — И тут же добавил, что вы знали об этом, но от него скрыли.

— Я надеялся, что цэрэушник попадет в ловушку, не зная, что надо осенить себя крестным знамением. Мой отец разгадал этот рисунок с двумя звездами, но Стоуну я об этом предусмотрительно не сказал. Я был крайне удивлен и подавлен, когда он признался, что знает о том, что надо перекреститься. Он не мог знать, известно мне об этом или нет.

— Ваше притворно-льстивое признание сбило его с толку, — восторженно сказала Эмма. — И он, чувствуя свою победу, уверенно и быстро перекрестился.

— Надеюсь, что мои лживые комплименты содействовали этому. Слава Богу, что все позади. Не будем испытывать судьбу, Эмме пора готовиться к инициации. Помните, что вы можете уйти и не вернуться. Соблазн будет большой, так говорят старинные книги. Что вас ждет, я не знаю.

Эмма встала в освященный пятачок пола прямо под куполом и взяла в руку шкатулку. Быстро и решительно вставила «копье» в прорезь.

— Подожди! — крикнул Виктор. — В дневнике твоего деда говорится, что прежде ты должна покаяться.

— Но как это сделать? — замерев, обеспокоенно ответила Эмма.

— Ты в храме Господнем, — мягко вмешался Максимов. — Попроси прощения за вольные и невольные прегрешения. Затем перекрестись по православному обычаю.

Максимов медленно перекрестился, показав как это правильно сделать.

Эмма молча попросила прощения за все неправильно совершенное в жизни. В полной тишине женщина беззвучно разговаривала с тем, кто ее должен был слышать. Затем решительно перекрестилась и повернула «копье» в «Карте Рома». С легким свистом появилась тень на стенах, от начинающегося закручиваться вокруг женщины подобия смерча. Забравшись под купол, он изменил свое направление на обратное и ринулся вниз.

Эмма почувствовала необыкновенную легкость и спокойствие. Она очутилась в месте, которое очень любила в детстве, и в котором ей было всегда хорошо. После смерти своего отца Эмма стала любить одиночество и часто пряталась от людей на склоне высокого холма рядом с заброшенной кожевенной мастерской. С тех пор, как она с матерью переехала на новое место жительства и пошла в новую школу, потребность неприкасаемого личного пространства стала для нее необходимостью.

Ее укромное место находилось совсем не далеко от ее нового дома, и она приходила туда почти каждый день. Среди густого непроходимого кустарника девочка отыскала укромную площадку с плотно нависшими ветвями высокого кустарника.

Вид с этого места открывался восхитительный. Внизу небольшая речушка, а сразу за ней большое запущенное поле. Старые деревянные ящики превратились в стул и стол, а дырявое железное ведро — в камин. В этом месте Эмма была главной, она была хозяйкой этого кусочка земли. Здесь она мечтала о прекрасном будущем, которое приближается к ней с каждым новым днем.

К ее удивлению, за столько лет убежище и прекрасный вид из него совсем не изменились, хотя она прекрасно помнила, как за рекой на ее глазах рос новый жилой квартал. Но сейчас все было именно так, как в далеком детстве.

— Зачем ты здесь? — вопрос, прилетевший из ниоткуда заставил ее оглядеться.

Страха не было, только любопытство переполняло женщину. Никого вокруг не оказалось, и Эмма крикнула в пустоту:

— Я не знаю! С кем я говорю? Ваш голос кажется мне знакомым!

— Будем считать, что ты говоришь сама с собой. Ты пришла, чтобы узнать себя. Говори.

— Где я?

— В самом реальном из миров. Это твоя территория, и здесь ты можешь все.

— Я всегда мечтала построить на этом месте огромный красивый дом.

В тот же момент, к удивлению Эммы, она оказалась внутри великолепного дома с большими панорамными окнами. Это был даже не дом, а скорее дворец. С высокого потолка спускалась многоярусная хрустальная люстра. Необъятный мраморный камин вдохнул в зал тепло. Белые кожаные кресла и диваны прижались к стенам. Зал был почти без мебели, подчеркивая пустотой свои небывалые размеры.

— Я сдвигала ящики, освобождая крохотное пространство для танца, — еле сдерживая слезы, пролепетала Эмма. — Когда мне было грустно, я танцевала, и очень хотелось танцевать не одной. В пять лет меня отвели в школу бальных танцев, и мне очень понравилось кружиться под музыку. Но девочек было больше, чем мальчиков, и не самые перспективные девчонки, включая меня, танцевали без пары. По истечении года на зачетном балу мне пришлось танцевать одной. Было двенадцать пар и две одинокие девчушки в красивых платьях, но без мальчиков. Несложно догадаться, что одной из неудачниц оказалась я. Девочки в красивых бальных одеждах встали в круг в большом танцевальном зале. На скамейках сидело много взрослых, родителей учеников танцевальной школы. Под музыку из раскрывшихся в зал дверей выбежали мальчишки в строгих черных костюмах. Они встали напротив своих партнерш, а я и еще одна девочка остались без пары. Это было нестрашно, на репетициях ребята танцевали по очереди с каждой из девочек. Но прошел первый танец, затем зазвучала вторая мелодия, потом третья, четвертая, а мы с другой девочкой оставались в одиночестве. Нам приходилось танцевать с воображаемым партнером, подняв руки, как будто они лежат на чьих-то плечах. Я помню, как вторая девочка, Кэти Джонс, разрыдалась прямо посреди праздника. Она подбежала к своему отцу и, плача, уткнулась ему в грудь. Мужчина встал, он оказался огромного роста, и, взяв дочь на руки, он сам попытался заменить ей партнера по танцу. Его движения были столь угловаты и нелепы, что вызвали смешок в зале. Подбежала преподавательница танцев, миссис Лоук, и попросила мужчину сесть. Он отказался, и тогда она указала ему на дверь. Мой отец, Рон встал со своего места и сказал, что все происходящее неправильно. Все остальные взрослые люди промолчали. Я стояла в этот момент рядом с мамой и отцом. Папа Кэти, держа дочь на руках, тут же покинул школу. Миссис Лоук громогласно взвизгнув, подбежала к моему отцу и процедила: «Вы тоже уходите?». Я хорошо помню, как он сказал: «Нет, мы продолжим». Держа меня за руку, он прошептал: «Танцуй так, будто тебя держит за руки самый лучший танцор в мире, и ты должна помочь ему завоевать золотую медаль. Он очень надеется на тебя, помоги ему». В этот вечер я танцевала как никогда до этого. Я была единственной девочкой без пары, но я танцевала для своего любимого папы и делала это изо всех сил.

— Но ты не удостоилась ни одного призового места на том балу, — с грустью произнес неведомый голос.

— Но я танцевала для папы, и он очень гордился мной. На следующий год он перевел меня в другую танцевальную школу, и там у меня был прекрасный партнер.

— А ты знаешь, что стало с танцевальной студией миссис Лоук?

— Я этого не знаю, возвращаться обратно мне не хотелось. Эта история преследовала меня долгие годы, мне и сейчас трудно об этом говорить.

— Эта школа закрылась на следующий день, — голос из ниоткуда, казалось, потешался над сказанным. — Мистер Джонс спонсировал школу Анны Лоук, бывшей чемпионки США по бальным танцам, но она не знала, за чей счет живет, и никто не знал. Кстати, Кэти Джонс стала примой в ведущих мюзиклах Бродвея. Ее голос и пластика покоряют сердца американцев. Правда, она выступает под псевдонимом, все-таки ее отец теперь известный конгрессмен.

— Я этого не знала. Но очень рада за Кэти. Но почему взрослые не вступились за двух одиноких девочек на том балу?

— Но у всех остальных были пары. И, возможно, Джонс и твой отец высказались лишь потому, что их дети оказались обиженными. Ты же часто думала об этом.

— Мой отец встал бы на защиту любого обиженного ребенка, — уверенно возразила Эмма.

— Но об этом можно только догадываться, — голос, накрывающий ее, ничего не утверждал и даже ничего не спрашивал.

Эмме стало не по себе. А как бы она поступила, если бы сидела среди тех счастливых родителей, которые наслаждались балом. Промолчав, ты объясняешь своей совести, что сегодня так надо и убеждаешь себя в правильности молчания или говоришь себе, что это воля небесная или еще что-нибудь, от чего тебе становится легче.