Провидица

Князь прошел в умывальню. Оглядевшись, он заметил кувшин с остатками воды и вылил ее в таз, чтобы обмыть лицо и руки. Мужчина потянулся за куском мыла, зачем-то поднес к лицу и вдохнул тонкий цветочный аромат, тут же узнав его. Так пахла подушка.

— Кати, — прошептал он и прикрыл глаза, вспоминая дорогие сердцу черты.

Корвель тосковал. Тосковал отчаянно, как еще никогда и ни по кому за всю свою жизнь. Ему не хватало маленькой лаиссы, не хватало сознания того, что она рядом, что можно в любое мгновение пройти к ней и увидеть легкую приветливую улыбку и услышать: «Рада вас видеть, Гален». Не хватало ее суждений и спокойного голоска, от звуков которого замирал зверь в душе вспыльчивого мужчины, становясь кротким котенком. Не хватало того уюта, что дарило тепло ладошки Кати, когда она касалась его плеча. Не хватала взгляда больших синих в глазах, в которых, казалось, светилась мудрость всего мира.

— Где ты сейчас, воробышек? — прошептал Корвель и тряхнул головой, изгоняя из головы мысли, которые вели к новой вспышке ярости и боли. Встреча откладывается, только и всего. — Только и всего, — повторил он вслух и намылил руки.

Холодная вода немного взбодрила, и Корвель облегченно вздохнул. Он потянулся за куском полотна, и взгляд мужчины упал на купель, живо рисуя в воображении вовсе уж ненужные сейчас картины. Хрипло вздохнув, князь отбросил полотно и покинул умывальню. Нужно было закончить с делами, остальное же забыть и не допускать метаний, отвлекавших и мешавших сосредоточиться.

Вопреки опасениям Гудваля, князь умел разделять голову и сердце, как и следовать тому, что имеет первостепенное значение на нынешний момент. Он терпеливо захватывал Валимар, продвигаясь навстречу второй части своей рати, но воссоединившись, Корвель, наконец, выдохнул и, забрав триста воинов, отправился вперед, отправив гонца к Верховному отцу-служителю.

Пока его рать продолжала начатое им дело, князь рвался к столице, не увязая в осаде и сражениях. Впрочем, не особо-то и рвались ему противостоять вассалы короля, по чьей земле мчалась небольшая рать. На замках вывешивались полотнища синего цвета, где еще не успели выткать волчью голову в круге, но уже показывали, на чьей стороне лассы. Зато гордо взирали со стен отцы-служители, громко вознося молитвы за нового короля. Отец Бальдур, не покидавший своего господина, хмыкал и громко вторил замковым и городским служителям. Гален поглядывал на все это и отдавал должное Верховному, но так же запоминал на будущее, что церковь могущественный союзник и ее тайная работа оказалась не менее действенной, чем паутина слов и баллад, потому со служителями нужно быть настороже. Поощрять, но удерживать под своей властью. Пока власть короля и церковь едины — противоборствовать им будет сложно. Сеймунд упустил столь важного союзника у себя под боком, связавшись с сектантами и ересью, Гален учет его ошибки.

— А Волчьему братству и иже с ними мы положим конец, — негромко произнес он и склонил голову перед очередным отцом-служителем.

Редкие стычки, которые все же случались, заканчивались быстро, особо не принеся потерь княжеской рати, как и противнику, огрызавшемуся больше для очистки совести, чем из желания остановить мятежника ценой своей жизни. Слишком красноречивы были вести, заполнившие Валимар, слишком многие встали на сторону князя Корвеля, и умирать за уже проигравшего короля никто не хотел. К тому же, кому, как не его вассалам было знать, что хозяин Удела Тарваль больше заботится о своем благополучии, чем о благе своих вассалов и их крестьян. Подать, которой он обложил подданных, была велика, и с каждым годом становилась все больше.

Когда до Фасгерда осталось два дня пути, тайная рать Верховного отца-служителя перестала быть тайной. Городская стража, оставленная для охраны столицы, вступила с фанатиками в бой, но быстро сдалась, как и лассы, пытавшиеся противостоять взбунтовавшейся черни. И когда князь подъехал к столице, ее ворота оказались открыты, народ встречал его громкими криками ликования, а городская знать склонила головы. Только вот желанная цель так и не была достигнута.

Гален опоздал на четыре дня, и дворец оказался пуст. Воробышка посадили в клетку и увезли навстречу с теми, кто еще оставался верен правящему монарху. Всего четыре дня… Однако успокаивало то, что Кати жива и здорова. Стражники, охранявшие ее в подземелье, рассказали Корвелю и коротком допросе, когда король так и не коснулся ее, благодаря примчавшемуся Фольгеру и отвлекшего венценосца спешным донесением. Страж говорил, что еще никогда не видел советника таким… таким отчаянным.

Корвель, слушая его, отчетливо скрипнул зубами, но задавил порыв ревности в зародыше. Главное, что Змей смог оправдать его чаяния, и лаиссе Альвран не причинили вреда. Ошейник и цепь вновь разозлили Корвеля, но вид кровати, добротного стола, подсвечника и таз для умываний смягчили гнев, мужчина отдал должное советнику, он заботился о Катиль, как мог. Даже обнаглел настолько, что измором взял Сеймунда, и лаиссу перевели в покои. Нет, неприятие и презрение к Фольгеру никуда не делись, да и душевные устремления советника вовсе не добавляли ему симпатии в глазах князя, но вся злость Галена предназначалась только одному человеку — Сеймунду Тарвалю.

Вновь пуститься в погоню Гален не мог, теперь ему предстояло дождаться подхода своего войска, и лишь тогда он мог двинуться дальше. И хоть желание догнать короля и его рать было велико, но знание, что ему придется толкнуть своих людей в бой с превосходящим их войском, сдержало порыв, и князь набрался терпения.

— Милости Святых, господин, — посланник Верховного отца-служителя уже ждал его.

— И вам милости, отец, — кивнул ему Корвель. — В добром ли здравии, наш Верховный служитель?

— В добрейшем, — склонил голову посланник, — и шлет вам свое благословение и пожелание скорейшего окончания этой освободительной войны от слуги Нечистого.

— Передайте Верховному отцу мою благодарность, — произнес князь, садясь за стол. — Потрапезничайте со мной, отец.

Он широким жестом указал на стол, но посланник вежливо отказался и передал свиток. Корвель сломал печать и раскрыл послание. Верховный отец-служитель распылялся в славословии, поздравлял с успешным взятием главного города Валимара и предлагал провести коронацию уже сейчас, объявив Сеймунда преступником. Гален усмехнулся.

— Спешит Верховный, — произнес он вслух. — Нет, я не стану уподобляться Тарвалю. Как только жизнь покинет его тело, и состоится Большой Совет, тогда я взойду по ступеням Первого Дома Святых. Все должно быть законно, не нарушая правил. Так мы избежим будущих волнений.

Посланник склонил голову, признавая правоту князя. Впрочем, кто он такой, чтобы вмешиваться в беседу Верховного и будущего короля? Написав ответ, князь вручил посланнику свиток и, дождавшись, когда за ним закроется дверь, приступил к вечерней трапезе. Времени это заняло мало, все та же усталость и переживания не прибавляли аппетита. Хотелось скорей покончить с делами и вернуться на ложе, чтобы провалиться в сон, вдыхая слабый запах цветов, напоминавший, что обитательница покоев жила здесь еще совсем недавно.

Лассы собрались в большом тронном зале, туда же прошел и князь. Он неспешно двинулся между рядов склонившей головы знати, поднялся по ступеням на возвышение, где стоял трон, но не сел в него. Это кресло пока не принадлежало князю и занимать его было преждевременно. Перед возвышением стоял отец Бальдур со Священной Книгой Святых в одной руке, и золотым кругом в другой.

— Можно приступать, — произнес Корвель.

Служитель открыл книгу и кивнул благородным лассам. Немного помявшись, вперед вышел первый. Он встал на одно колено, положил руку на раскрытые страницы Священной Книги и произнес клятву верности, повторяя ее слово в слово за отцом Бальдуром. Остальные невольно переглянулись, слова клятвы были новыми. Она напоминала старую вассальную присягу, но все-таки форма была изменена. Теперь они присягали не хозяину удела, которым вскоре должен был стать Гален Корвель, клятва давалась единому властителю Валимара, до вступления на трон, но имевшая силу и после. И наказание за клятвоотступничество теперь была не только кара Святых, но казнь и лишение дворянского звания у всего рода, как и отъем имущества. Однако деваться было некуда, и собравшиеся лассы, сменяя один другого, вставали на колени и клялись Галену Корвелю в вечной преданности.