Страница 13 из 26
Васко да Гама достиг Малинди в апреле 1498 года – спустя 82 года после того, как Чжэн Хэ сошел здесь на берег. Китайцы мало что оставили в Африке после себя, кроме небольшого количества фарфора и ДНК. Считается, что около 20 китайских моряков, потерпевших кораблекрушение у острова Пате, спаслись. Они взяли в жены африканок и познакомили местных жителей с шелковым производством и особым стилем плетения корзин[90]. Португальцы, напротив, сразу увидели потенциал Малинди как торговой фактории. Да Гаму взволновала встреча с индийскими купцами, и почти наверняка с помощью одного из них он поймал муссон, принесший португальские корабли в Каликут.
Стремление к торговле было отнюдь не единственным различием между португальцами и китайцами. У пришельцев из Лиссабона была черта, которую Чжэн Хэ проявлял очень редко: беспощадность. Когда Заморин, правитель Каликута, не проявил должного интереса к дарам португальцев, да Гама взял в заложники дюжину местных жителей. Во время второй экспедиции в Индию (уже с 15 судами) он бомбардировал Каликут и увечил пленных матросов. Рассказывают, что да Гама, захватив судно, возвращавшееся из Мекки, приказал сжечь его вместе с паломниками.
Португальцы творили бесчинства, поскольку знали: открытие нового торгового маршрута может встретить сопротивление. Они верили в насилие. Аффонсу д’Албукерк, второй вице-король Индии, с гордостью сообщал своему повелителю в 1513 году: “Заслышав о нашем прибытии, [местные] корабли исчезают, и даже птицы перестают скользить над водой”. Впрочем, против иных врагов бессильны и пушки, и шпаги. Половина членов первой экспедиции да Гамы не перенесла плавание – не в последнюю очередь потому, что их адмирал пытался плыть домой вокруг Африки против муссонных ветров. На родину вернулись два из четырех португальских кораблей. Да Гама умер от малярии во время третьего плавания в Индию (1524). Его останки покоятся в великолепной усыпальнице в монастыре иеронимитов в Лиссабоне. Другие португальцы приплыли прямо в Китай. Некогда китайцы могли смотреть на европейских “варваров” с безразличием, даже с презрением. Теперь жаждущие пряностей “варвары” явились к самым границам Срединного государства. Впрочем, хотя товары португальцев мало заинтересовали китайцев, первые привезли серебро, на которое в империи Мин был большой спрос: в качестве платежных средств металлические деньги вытесняли бумажные, а также трудовые повинности.
В 1557 году португальцы добрались до Макао – полуострова в дельте реки Чжуцзян. Среди неотложных дел оказалась постройка ворот Порташ-ду-Серку с надписью: “Бойтесь нашего величия и уважайте наше достоинство”. К 1586 году фактория Макао приобрела такое значение, что ее признали “городом Святого имени Господня в Китае”. Макао стал первым из европейских сеттльментов в Китае. Луис (Луиш) де Камоэнс, воспевший в поэме “Лузиады” экспансию португальцев, сосланный в Индию за нападение на королевского слугу и некоторое время живший в Макао, удивлялся: как крошечная Португалия с населением менее 1 % населения Китая могла надеяться захватить торговлю громадных азиатских империй? Тем не менее соотечественники де Камоэнса организовали цепь факторий на побережье Африки, в Аравии и Индии, в Малаккском проливе, на “Островах пряностей” (Моллукских островах) и даже дальше Макао. Если остались еще неоткрытые земли, писал Камоэнс о португальцах, они откроют и их[91].
К заморской экспансии присоединились и другие европейцы. Вслед за Португалией в дело вступила Испания. Испанцы перехватили инициативу в Новом Свете (см. главу 3) и основали форпост на Филиппинских островах, откуда можно было переправлять в Китай мексиканское серебро[92]. В 1494 году Тордесильясский договор разделил мир между двумя иберийскими державами, и те смогли взглянуть на имперские достижения с наибольшей уверенностью в себе. Однако голландцы – непокорные и предприимчивые подданные испанской короны – также высоко оценили потенциал нового маршрута торговли пряностями. К середине xvii века они превзошли португальцев и в числе судов, огибающих мыс Доброй Надежды, и в отношении тоннажа. Старались не отстать и французы.
А что же англичане, чьи территориальные притязания не шли дальше Франции, а ноу-хау была продажа шерсти фламандцам? Могли ли они остаться в стороне, узнав, что испанцы и французы, их главные соперники, деятельно обогащались за морем? Нет, не могли. В 1496 году Джон Кабот, отправившийся из Бристоля, предпринял первую попытку пересечь Атлантический океан. В 1553 году корабли Хью Уиллоби и Ричарда Ченслера покинули Дептфорд, чтобы найти Северо-Восточный проход в Индию. Уиллоби погиб от холода в 1554 году, а Ченслер добрался до устья Северной Двины, а затем по суше в Москву, ко двору Ивана Грозного. Вернувшись в Лондон, Ченслер, не теряя времени, учредил Компанию Московского государства (“Общество купцов-искателей для открытия неизвестных и до этого обычно не посещаемых морским путем стран, областей, островов, владений и княжеств”) для торговли с русскими. Подобные проекты получали поддержку короны, поощрявшей не только тех, кто стремился за Атлантику, но и тех, кто искал дорогу к пряностям. Уже в середине xvii века английская торговля процветала от Белфаста до Бостона, от Бенгалии до Багамских островов.
Мир впал в безумие конкуренции. Но открытым остается вопрос: почему европейцы с большим, чем китайцы, энтузиазмом относились к торговле? Почему да Гама был столь жаден, что был готов пойти на убийство ради денег? Ответ можно найти на картах средневековой Европы: здесь буквально сотни стран, от королевств на западном побережье до россыпи городов-государств между Балтикой и Адриатикой. В Европе xiv века насчитывалось до 1000 государств, 200 лет спустя – около 500 более или менее независимых образований. Почему? Самый простой ответ – география. В Китае три крупных реки: Хуанхэ, Янцзы и Чжуцзян, и все три текут с запада на восток[93]. А в Европе множество рек, и текут они в разных направлениях. Не забудем и о горах, например Альпах и Пиренеях, а также лесах и болотах Германии и Польши. Монголам было проще добраться до Китая. Европа же была менее проходима для орд и поэтому испытывала меньшую потребность в единстве. Мы не можем сказать точно, почему после Тимура азиатские нашествия на Европу прекратились. Может быть, российский щит стал крепче? Или монгольские лошади окончательно предпочли степную траву?
Конечно, гибельные конфликты случались и в Европе: вспомним хотя бы о Тридцатилетней войне (середина xvii века) в Германии. Тому, кто жил у границ примерно дюжины крупнейших европейских государств, вообще очень не везло: в 1550–1650 годах эти страны находились в состоянии войны в среднем % времени. В 1500–1799 годах Испания воевала 81 % этого времени, Англия – 53 %, Франция – 52 %. Однако непрерывная война приносила и выгоды. Во-первых, она вела к совершенствованию военной техники. Фортификация должна была идти вперед, поскольку артиллерия становилась мощнее и маневреннее. Руины замка “барона-разбойника” неподалеку от Зехайма в Южной Германии служили предупреждением: в 1399 году Танненберг стал первым в Европе укреплением, уничтоженным при помощи пороха.
Морские суда европейцев оставались небольшими, и не без причины. По сравнению со средиземноморской галерой, облик которой мало изменился с римских времен, португальские каравеллы конца xv века удивляют своим балансом между скоростью и огневой мощью. Каравелла могла нанести больший урон, чем любая из гигантских джонок Чжэн Хэ, и ей проще было маневрировать. С 1501 года французы стали размещать орудия вдоль бортов. Это усовершенствование превратило европейские корабли в плавучие крепости[94]. Если бы Чжэн Хэ и Васко да Гаме случилось воевать, вероятно, португальцы пустили бы неуклюжие китайские громадины на дно так же быстро, как они расправились с меньшими по размеру, но более маневренными арабскими доу в Индийском океане. Впрочем, в 1521 году при Танмане (нынешний Гонконг) минский флот разбил португальский.
90
См.: Kristof, Nicholas D. 1492: The Prequel // New York Times, 6 June 1999.
91
Finlay Portuguese and Chinese Maritime Imperialism, pp. 240f.
92
Fly
93
Chirot Rise of the West, pp. 181ff.
94
Cipolla Guns and Sails, pp. 77–82.