Дорогой длинною

– Сиди, Дмитрий Трофимыч. Уехали они с цыганами. Догнать, конечно, ещё можно, только ни к чему. Я брата своего знаю. Настя уже жена ему, он её назад не отдаст. Зубами грызть будет, жилы рвать, а не отдаст. И она не пойдёт от него, хоть зарежь. Или ты ей несчастья хочешь?

– Может, не успел ещё, сукин сын… - простонал сквозь зубы Митро, но прозвучало это уже безнадёжно. - Ах, проклятый, взялся на нашу погибель… И ведь я же сам, я его себе на голову в хор привёл! Да чтоб мои ноги тогда отсохли и отвалились, куда же он Настьку-то нашу потащил?!

– Не потащил, а сама пошла. - ровно сказала Варька. - В табор пошла, Дмитрий Трофимыч. Замуж пошла.

– Да место ей там, что ли?! Что она там делать будет?! - заорал на весь переулок Митро. - Она - певица! Хоровая! На неё вся Москва ездила! А теперь гадать по деревням начнёт? Христа ради у заборов побираться? Картошку с возов воровать?!

– Успокойся, Дмитрий Трофимыч. Может, когда-нибудь и назад вернутся.

– Вернутся, как же! Кто им даст вернуться?! Да нам теперь бога молить надо, чтобы Яков Васильич Настьку не проклял! Она же замуж должна была идти! Уже сговорено было, Яков Васильич своё слово дал! Ну, и заварили же вы кашу, Смоляковы… На всю Москву теперь разговоров… - Митро умолк, сокрушённо опустил голову. Молчала и Варька. Вокруг всё больше темнело.

Со стороны Москвы-реки потянуло сыростью, вдоль кривых заборчиков вставал вечерний туман. Отовсюду доносился стрекот кузнечиков, где-то на кладбище тоскливо завыла на поднимающийся месяц собака.

– Дэвла, что ж теперь с хором-то будет? - медленно выговорил Митро. – Разом все голоса разлетелись. Настька убежала, Илья смылся, ты… Эй, а ты-то, может, останешься? Варька, а?! Без тебя-то как? Без тебя низы гроша не стоят!

А "Ветер осенний" кто петь будет? А "Лучину"? А "Луной был полон сад"?!

– Смеёшься, Дмитрий Трофимыч? - усмехнулась, глядя в сторону, Варька. - Как это я останусь? Мне только при брате оставаться, больше никак. Не цыган ты, что ли, что я тебе объяснять должна?

– Так ведь и мы тебе родня. - не очень уверенно сказал Митро. - Мой двоюродный брат из вашего рода жену взял, забыла? Оставайся хоть ты, Варька, с Яков Васильичем я поговорю, тебя он примет, твоё дело - сторона! Да и тебе в хоре-то лучше, чем по грязи за телегой скакать! Что тебе в таборе, кому ты там… - Митро запоздало спохватился, умолк. Через минуту смущённо покосился на Варьку. Та сидела не двигаясь, молчала. В сгустившихся сумерках не видно было её блестящих от слёз глаз.

– Не могу я, морэ. Не могу. - проглотив, наконец, вставший в горле ком, сказала Варька. - Ты вот поминал, что Насте в таборе тяжело будет. А без меня они с Ильёй и вовсе пропадут. Кто там около неё будет, кто помогать станет? Ещё и бабы эти наши, языки без костей, смеяться будут попервости… Нет, мне там, с ними надо быть.

– Ну, хоть осенью-то возвращайся! Всё равно всю зиму в Смоленске на печи просидите! Сейчас сезон кончается, господа наши все по дачам да Ялтам разъедутся, авось лето протянем как-нибудь, а осенью… Возвращайся, Варька! Денег заработаешь. Да и самой веселее будет, чем в деревне сидеть. Может, мы постараемся да мужа тебе какого-никакого сыщем…

– Ну, вот ещё радость на мою голову… - без улыбки отмахнулась Варька.

– Да дураки наши цыгане. - глядя на неё, серьёзно сказал Митро. - За такую девочку, как ты, шапку золота отдать не жаль, а им… Глазки-зубки подавай, да мордашку. Дураки, и всё.

– Не шути, Дмитрий Трофимыч. - сдавленно сказала Варька.

– А я и не шучу. - Митро встал. - Что ж, девочка… Счастливой дороги.

Илье передай, встречу - убью. А ты, гляди, возвращайся осенью. Дай слово, что вернёшься!

– Слова давать не буду. - твёрдо сказала Варька. - Вот если сложится у Насти с Ильёй хорошо, - тогда приеду, видит бог. Прощай, Дмитрий Трофимыч.

Удачи тебе.

– Эх… Прощай, девочка.

Митро быстро сбежал с крыльца, не оглядываясь, пересёк двор и скрылся в темноте. Варька осталась сидеть, сгорбившись и уткнувшись лицом в ладони. Плечи её дрожали, но рыданий слышно не было. Когда рядом скрипнула дверь и по крыльцу протянулась полоска света из дома, Варька испуганно выпрямилась, замерла. На крыльцо вышла Манька.

– Уехал? - шёпотом спросила она. - А я сижу, как мышь под веником, высунуться боюсь, думаю - под горячую руку и мне достанется… - вытянув шею, она посмотрела через забор, убедилась, что Митро не видно, и фыркнула:

– Дураки ему, видите ли, цыгане! Взял бы, да сам на тебе женился, раз умный такой! Жена ещё по зиме померла, так что-то новую взять не торопится, а всё по девкам срамным бегает!

– Брось… Шутил человек, а ты разоряешься. Пойду я лучше телегу уложу да гнедых запрягу. Узлы готовы, быстро управлюсь.

– Куда тебя на ночь глядя несёт?!

– Как куда? - усмехнулась Варька. - У брата свадьба играется, а я тут сидеть буду? А утром мы сразу - прочь…

– Вот что, пойду-ка и я с тобой. - решила Манька, решительно подтягивая платок. - Хоть потом будет кому Васильевым рассказать, что честная свадьба была. Чего Яков Васильичу зря переживать-то… Эх, жаль, наших больше никого нету…

– Правильно говоришь. - помолчав, сказала Варька. - Спасибо тебе.

Цыганки пошли через двор к конюшне. Месяц поднялся над засыпающей Москвой, и собака на кладбище завыла ещё громче. В глубине сада, словно отвечая ей, щёлкали соловьи, туман понемногу затягивал опустевшую улицу. С востока чёрной сплошной пеленой шла новая туча.

Глава 2

Новая гроза отгремела к рассвету, и утро над Москвой занялось ясное и свежее. Молодая трава за заставой вся полегла от ночного ливня, дорожные колеи были полны водой. Табор, стоявший на третьей версте, снялся с места ещё затемно, не оживляя залитых дождём костров, и только оставшиеся угли темнели посреди пустого поля. Солнце давно поднялось над мокрым полем, засветились золотыми пятнами купола московских монастырей, прозрачное небо наполнялось чистым голубым светом. О грозе напоминала только узкая полоска облаков, спешащая пересечь горизонт вслед за давно ушедшей тучей. На один из скособоченных стогов сена, смётанных возле маленького лугового пруда, упал с высоты жаворонок. Посидел немного, ероша клювом перышки на груди, затем озадаченно прислушался к чему-то, склонив головку, - и тут же с испуганным писком взмыл в небо. Прошлогоднее мокрое сено зашевелилось, и из него вылезла чёрная, встрёпанная, вся в соломенной трухе голова.

– Тьфу ты, пропасть… - проворчал Илья, когда на него с вершины стога низвергся целый град ледяных капель. Поёживаясь, он вылез из сена, кое-как отряхнулся, с хрустом потянулся… и тут же вскочил на ноги, как ошпаренный, разом вспомнив всё, что было вчера. Вспомнил, как они с Настей сначала шли, потом, поглядывая на наползающую тучу, бежали к заставе; как навстречу им попалась Варька, которая, вместо того, чтобы вместе с братом и его невестой мчаться к табору, вдруг объявила, что неплохо было бы сначала уладить дела в хоре. Илья справедливо возразил, что, после того, как он увёл почти из-под венца первую солистку, на Живодёрке ему никто не обрадуется.

Настя с ним согласилась:

"Бог с тобой, Варька, отец меня сразу задушит! А Митро помогать будет!" "Да не вам же туда идти! Я схожу. А лучше посижу у Маньки, дождусь, Митро к ночи наверняка сам явится. Поговорю с ним и к вам прибегу." Поразмыслив, Илья согласился. Варька пошла к городу, они же с Настей успели добежать только до стога сена: дождь хлынул такой, что в табор бы они пришли мокрыми петухом и курицей, а Илье этого вовсе не хотелось. А через минуту лежания рядом с Настей в сенной пещере он понял, что никакой табор ему не нужен и никуда он сегодня уже не поедет, а если догонят, найдут и убьют, - плевать… "Настя… Настенька, лачинько, девочка моя…" - собственный голос срывался и дрожал, дрожали и руки, по спине бежал пот, колючая солома лезла в глаза, царапала лицо: Илья не чувствовал ничего. Полгода он ждал этого, полгода видел во сне эти тоненькие руки, эти растрёпанные, смявшиеся под его рукой косы, эту шею, эти плечи, эту грудь, до которой он дорвался, как спущенный с цепи кобель, разодрав надвое Настино платье и уронив голову в тёплое, нежное, дрожащее… "Илья… Господи, Илья, что ты делаешь… Ох, подожди, ой, сейчас… Да я сама, постой… Илья, подожди… Илья, послушай…" Какое там… Ничего он не слышал и ждать не мог. И только когда Настя разрыдалась в голос, остановился, словно на него вылили ведро ледяной воды.