Страница 261 из 268
– Есть, но мало…
– Ладно, дам. Приедешь с ней сюда, в табор. Возьмёте мою телегу и коней.
– А…
– Мать-то знает?
– Нет…
– Скажи. Хотя нет… Лучше пусть потом Дашка скажет.
– Спасибо, дадо.
– Пошёл прочь. Торопись!
Гришка уже зашагал было в сторону дороги, когда отец окликнул его:
– Эй, погоди…
Он тут же вернулся. Илья стоял возле костра, широко расставив ноги, снова вертел в пальцах трубку, не сводил с неё глаз. Мальчишка, кутаясь в полушубок, переводил внимательный взгляд с него на Гришку.
– Дашке про меня не говори. И никому из цыган тоже. Подойди только к Митро и скажи, что я его сегодня до ночи буду ждать в кабаке у Парфёныча, на Рогожской. Не забудешь?
– Нет…
– Ну, с богом! - И, не дожидаясь, пока сын уйдёт, Илья нагнулся и полез в шатёр.
– Твой сын? - поинтересовался снаружи голос Митьки. - Похожи вы.
– Заткнись! - Илья лёг на рваную перину, закинул руки за голову, прикрыл глаза. Лениво спросил сам себя: зачем ему всё это понадобилось? Ещё, не дай бог, вляпается Гришка в историю, а с Картошками шутки плохи… И кто его учит чужих жён красть? Родной отец! Вон как обрадовался, сопляк, невесело усмехнулся Илья, поскакал, как поджаренный… Только бы Дашке с матерью на радостях не проболтался. К встрече с дочерью Илья готов не был - не говоря уже о Насте.
Значит, она всё-таки отказала князю… К своему изумлению, Илья не обрадовался этому. Известие о том, что жена по-прежнему свободна, свалилось как снег на голову, и он чувствовал, что теперь совсем не знает, что ему делать. Тогда, ночью, когда умирала Роза, он поклялся ей вернуться в Москву, ехал сюда, чтобы повидать сыновей, Дашку, да и Мишка Хохадо с дочерью со дня на день должен был появиться, впереди было сватовство, свадьба… Но кто же мог знать, что Настька тут окажется?!. Отказала князю… Безголовая… Знать бы ещё, почему?
– Уж не из-за тебя, дурака… - вслух ответил сам себе Илья.
– Чего? - немедленно поинтересовался снаружи Митька.
– Господи, замолчишь ты или нет? - горестно спросил Илья, вставая и выходя из шатра. - Веди гнедых сюда. В слободу, к кузнецу погоним, перековать надо, чтоб ночью незадачи не вышло.
*****
В девятом часу вечера на углу Верхней Болвановки и Большой Гончарной, неподалёку от дома богатых цыган Картошек, стояла извозчичья пролётка.
Молодой извозчик смолил самокрутку, грел дыханием ладони, озабоченно поглядывал на падающие с тёмного неба хлопья снега.
– Эк его не вовремя разобрало, а, барин? Ну как в минут завалит, а мы на резиновом ходу? Далеко ли уедем? Эх, говорил Тимофеич, сани вывози, а я, дурень… Барин, долго ль ждать ещё?
– Жди, леший, червонец дам! - сквозь зубы рыкнул Гришка, стоящий возле пролётки и всматривающийся в калитку дома Картошек. До сих пор он не был уверен, получится ли что-нибудь.
Вернувшись из табора домой, Гришка сразу же отыскал сестру. Выслушав торопливую, сумбурную исповедь брата, Дашка, как и ожидалось, первым делом принялась реветь. Затем, едва успокоившись, кинулась отговаривать его: мол, и грех, и опасно, и Картошки - не ангелы небесные, и до смертоубийства дойдёт, если поймают… Но Гришка упрямо, молча качал головой, а под конец рявкнул:
– Последний раз спрашиваю - поможешь аль нет?!
– Разумеется, помогу…- икнув от неожиданности, сказала Дашка.- Что нужно?
Через полчаса Дашка, взяв с собой для приличия двух крошечных племянниц, торжественно укатила на извозчике в сторону Таганки. Обратно она вернулась уже в глубоких сумерках. Гришка извёлся, дожидаясь сестру на крыльце, и, едва увидев приближающийся экипаж, выбежал навстречу:
– Ну, что, что? Что она сказала?
Дашка сделала ему страшные глаза, показывая на выпрыгнувших следом за ней малышек, и пришлось заткнуться. Когда девочки убежали в дом, Дашка слабо улыбнулась:
– Кажется, согласна она.
– Как это - "кажется"?!
– Ну, я её на кухне подловила, говорю тихонько: "Брат мой сегодня вечером будет ждать тебя со всеми детьми на углу с пролёткой.". Она сначала обмерла, смотрит на меня, глаза по плошке, ничего не отвечает… А потом как заревёт! И плачет, и плачет, и не останавливается… Я её за руку трясу, спрашиваю - что брату сказать? А она не отвечает ничего. А тут ещё и Картошиха нос в кухню сунула. Не знаю я, Гриша… Может, не ездить тебе туда?
– Поеду, - коротко сказал он.
Дашка пожала плечами и ушла. Вернулась через десять минут со своей лисьей шубой.
– Возьми, пригодится. Ехать-то долго по холоду, а Иринка в тяжести.
Сейчас эта шуба лежала в глубине пролётки. С неба всё гуще падал снег, иногда сквозь обрывки облаков проглядывала мутная луна, и Гришка тревожился всё сильней. В доме Картошек уже не горели огни. Ну, как Иринка испугалась и легла спать? Ну, как не хочет ехать с ним? Ведь, ежели вспомнить, они за шесть лет и поговорить толком не смогли ни разу…
Со стороны дома донёсся чуть слышный скрип. Гришка замер, прислушался. Тихо. Он подождал немного - и звук повторился: кто-то осторожно прикрывал за собой входную дверь. Одним прыжком Гришка оказался возле высокой, без единой щели калитки. Несколько мгновений, тягучих, мучительных, - и калитка отворилась.
– Ты почему раздета? - ошеломлённо выговорил он, глядя на бледную Иринку, на которой поверх домашнего платья была всего лишь наброшена шаль с кистями. За её юбку держалась тщательно укутанная старшая девочка
– четырёхлетняя, очень похожая на мать, грустноглазая Машенька. Свободной рукой она придерживала за воротник двухлетнего мальчишку, а маленького, годовалого, завёрнутого в пуховое одеяло, Иринка держала на руках.
– Тебе тяжело… Дай. - Гришка бережно принял из её рук ребёнка, прижал к себе. Мальчик заворочался, сонно хныкнул, и у Гришки похолодела спина:
сейчас разревётся, и вся семья высыпется из дома… Но ребёнок прижался щекой к холодному Гришкиному кожуху, сладко чмокнул и заснул.
– Скорее, - шёпотом скомандовал Гришка, и они молча побежали через пустую, засыпанную снегом улицу к ожидавшей пролётке.
– Мать честная, сколько вас! - поразился задремавший было извозчик. – И куда с дитями на ночь глядючи?
– Не твоё дело, трогай!
– А червонец?
– За заставой получишь. - Гришка передал Иринке ребёнка, торопливо посажал в пролётку детей, помог им и Иринке усесться и вскочил сам. - Пошёл!
Извозчик вытянул кнутом застоявшихся лошадей, и пролётка быстро покатилась к заставе.
Всю дорогу Гришка украдкой выглядывал из пролётки - нет ли погони. Но улицы были пусты, лишь в близких к заставе кабаках слышались крики и пьяные песнопения. Дети вскоре заснули. Иринка сидела неподвижная, застывшая, глаза её смутно блестели в темноте, и Гришка видел: она смотрит на него.
Он поглядел на детей, убедился, что все трое спят, и лишь тогда протянул руку, и ледяные маленькие пальцы осторожно скользнули в его ладонь.
– Ничего не бойся… Слышишь? Ничего со мной не бойся. Мы уедем далеко-далеко… Хорошо будем жить. Я всегда с тобой буду. Веришь мне? - Он говорил и говорил, стараясь словами заглушить свою тревогу, не дать беспокоиться и ей. А Иринка молча слушала, не вытирая слёз, прижимая к себе головку спящего сына и свободной рукой изредка пожимая Гришкины пальцы. Снег, всё усиливаясь, летел в лицо, залеплял ресницы. Потом вдруг прекратился, небо разом очистилось, луна осветила побелевшие холмы, и Гришка увидел, что они уже проехали заставу, что впереди - огни табора, что пролётка стоит, и услышал знакомый сердитый голос:
– Гришка, живой там? Сделал, что хотел?
Он выскочил из пролётки. Отец в том же обрезанном полушубке, но без шапки, стоял рядом с лошадьми, а за его спиной, казалось, толпился, смеялся, скалился и глазел на них весь табор, от детей до стариков. Несколько смущённый таким вниманием, Гришка неловко поздоровался с цыганами, сунул извозчику обещанный червонец и под подбадривающие крики зрителей принялся вынимать из пролётки спящих детей.