Дорогой длинною

– Ну, и какие это тебе кишинёвцы? Это влахи[166]…

– А, один чёрт, - беспечно сказала Роза. - Всё едино же не наши… Ну, едем?

– Что - позорить меня будешь? - помолчав, спросил Илья.

Роза изумлённо обернулась на него. Задумалась на миг - и прыснула, как девчонка, закрывшись рукавом.

– Ладно, не буду! - и спрыгнула с седла. Передала поводья Митьке, вытащила из-за пазухи платок, старательно повязала голову - и чинно зашагала позади лошади Ильи. И всю дорогу до табора, не оборачиваясь, Илья чувствовал, что идущая сзади Роза смотрит ему в спину и улыбается.

Влахи встретили незнакомых цыган радостно: навстречу выбежал весь таор, от совершенно голых, чёрных от загара детей до глубоких стариков. Тут же был постелен ковёр возле одного из шатров, хозяйка торопливо начала ставить на него посуду для гостей. Роза тут же пристроилась помогать, и вскоре о том, где она находится, Илья мог узнавать лишь по заливистому смеху и быстрой "хохляцкой" скороговорке. Илья заговорил с мужчинами, без особой охоты отвечал на обычные вопросы: кто он, откуда, какого рода, чем занимается здесь.

Один из влахов, услышав название рода Ильи, наморщил загорелый лоб.

– Корчаскиро? Из русских? Слушай, морэ, а с нами один из твоего рода, кажется, кочует.

– Каким ветром занесло? - удивился Илья. - Женился на вашей, что ли?

– Нет, со своей семьёй приехал. Да пойдём сходим к нему! - влах поднялся, жестом приглашая и гостя сделать то же самое.

Илье пришлось встать, проклиная про себя всё на свете. Не хватало только встретить здесь кого-нибудь из своих и объясняться по поводу очередной жены и всего прочего… Но деваться было некуда, и он зашагал по затягивающейся росой траве вслед за споро идущим влахом. Они шли через табор, мимо палаток, телег, костров, и отовсюду слышался лёгкий перезвон походных наковален: влахи были хорошими кузнецами. Босоногие жёны помогали мужьям, те, что посильнее, раздували меха. Грязные глазастые дети провожали Илью взглядами, девушки улыбались, опуская ресницы. Уже сильно стемнело, и по лицам цыган прыгали отсветы костров.

– Вот она, твоя родня, морэ, - весело сказал влах, подходя к крайней палатке. - Эй, Михай!

Родня явилась глазам Ильи через минуту, держа за руку голопузого мальчишку, сосредоточенно сосущего палец. Илья удивлённо уставился на стоящего перед ним немолодого цыгана с суховатым лицом, состоящим, казалось, из одних острых углов: острый птичий нос, острые скулы, острый подбородок, острый и тоже удивлённый взгляд. Одежонка на цыгане была небогатая: рваная, вылинявшая до неопределенного цвета рубаха, разбитые сапоги. За его спиной переминалась с ноги на ногу жена. С минуту гость и хозяин молча мерили друг друга взглядами. Наконец сухое, недоверчивое лицо родственника посветлело, он шагнул вперёд, неуверенно улыбнулся, показав белые и тоже острые, как у волка, зубы:

– Смоляко, ты? Не помнишь меня? Ну вот просто сукин ты сын после этого! Я же Мишка! Ну, забыл, как ты меня чуть не утопил, когда под Ростовом стояли! За то, что я твою Настьку кинарейкой называл!

– Мишка-а-а! - завопил Илья, бросаясь в объятия Хохадо. Господи, сколько лет прошло? Пятнадцать? Двадцать?

Они облапили друг друга, заговорили наперебой, громко, весело:

– Как ты, морэ? Как ты? Откуда ты здесь? Почему с влахами кочуешь?

– Да вот, получилось так… Нешто тебе не рассказывали? Тому уж лет двадцать будет…

– Говорили, да я забыл. Ты ж ещё с Фешкой был, когда от наших съехал… Вы же с ней вроде в Сибирь собирались…

– Так ведь из-за неё, заразы, и съехать пришлось! Забыл, что ль, как две семьи из-за её языка змеиного передрались? Двум мужикам на их жён наговорила, они, дурни, поверили, да… Да ты вправду, что ли, не помнишь ничего, Смоляко?!

– Это до урагана на Кубани было или после? - наморщил лоб Илья.

– Когда дерево молнией в степи шандарахнуло? Да опосля… - Мишка вдруг хлопнул себя по голове. - Дэвла, ну да, чего ж это я… Где ж тебе помнить, когда у тебя тогда дочь ослепла? И ты, и Настька, и Варька чёрные, как головешки, по табору ходили, ничего кругом себя не видели… Илья хотел было похвастаться господним чудом - тем, что Дашка теперь снова видит как все люди, - но, вспомнив, из-за чего произошло это чудо, благоразумно промолчал. К счастью, Мишка не заметил его замешательства, продолжая увлечённо рассказывать:

– Я со своей змеюкой в Сибирь смылся, нашёл там дядьку Ваню, ты его помнишь, может - моя сестра за его племянником замужем. И вот поди ж ты, как бог поиграл, - в первый же день приходит его сын, с ним - баба его… В это время жена Мишки сделала шаг вперёд из-за спины мужа. Илья удивлённо вгляделся в ещё молодое, овальное, медное от загара лицо с родинкой на щеке, в миндалевидные глаза, тонкие брови. Медленно протянул:

– Та-а-ашка…

– Глядите-ка, люди, - узнал! - притворно обиделся Мишка. - Меня - не узнал, а её - враз! Ну, что - будешь ещё брехать, что жениться на ней не хотел?

Илья и Ташка одновременно рассмеялись. Илья разом вспомнил свою первую зиму в Москве, внезапный приезд в гости родни, дружные уговоры:

"Женись, парень, коли на ноги встал, зарабатываешь, - пора! Сватай Ташку, не прогадаешь!" Цыгане были правы: любой бы женился, едва взглянув на эти глаза, и брови, и родинку, и косы ниже пояса. Но Илья уже тогда ходил ошалелый от Насти и слышать ничего не хотел. Вряд ли Ташка была на него в обиде: сватались к ней табунами. Взял её в конце концов какой-то богатый сибиряк[167], - Илья даже не помнил, какого он был рода, - увёз к своим… а теперь вот оно как обернулось. Мишка, довольно скаля зубы, продолжал:

– Я как нашу Ташку у этих сибиряков увидел, - а она уже подросшая, голова повязана, дитё кормит, второй по табору за ней бегает, - подумал, мать честная, пропадаю! Посмотрел на неё… Она на меня посмотрела… Ну, и всё! Ночью её детей в телегу покидал, её саму посадил, - и только нас и ви-дели! До самых Уральских гор гнал, как на крыльях летел! Дух мы с ней перевели, думаем, – куда вот теперь деваться? Назад, к своим, - там Фешкина родня… К сибирякам тоже ходу нет… Перекрестились и подались к влахам. Так и зацепились… Снова взглянув на Ташку, Илья с недоумением увидел, что она вытирает глаза углом платка.

– Что ты, сестрица?

– Бог мой, сколько лет, Илья… - она всхлипнула. - Я тебя вороным помню, а ты теперь…

Илья невольно провёл рукой по наполовину седым волосам.

– Ты сам здесь откуда взялся, морэ, а? - перебил жену Мишка. - Нашито в Крыму сроду не кочевали… Верно я слышал, будто ты от них ушёл?

И Настька твоя где сейчас? На Москве али с тобой?

– На Москве, - коротко сказал Илья и, желая переменить разговор, спросил:

– Дети есть у вас? Сколько?

– А-а, чтоб у меня столько коней было, сколько этих сатанят… Было семнадцать, но четверо померли. Пошли, покажу. - Мишка махнул рукой на шатёр и стоящую рядом с ним странного вида телегу, крытую рогожей, свешивающейся до самой земли. Присмотревшись, Илья увидел, что это не телега, а двуколка с задранными в небо оглоблями. Возле неё догорали угли костра. Над углями висел закопчённый котёл со вмятиной на боку, в котором что-то булькало, а рядом, жадно наблюдая за этим бульканьем, сидело трое худых большеглазых подростков с соломой в волосах.

– Пашка, Ванька, Васька. - отрекомендовал их Мишка, на всякий случай грозя сыновьям кулаком. Затем стукнул по колесу двуколки: - Эй, выджяньте[168]!

Под рогожей зашумели, завозились, кто-то громко заревел. Первой выскочила, путаясь в рваной юбке, девчонка лет десяти, чумазая и белозубая, с мелкокудрявой копной волос. Прямо в её подставленные руки вывалился, вопя, трёхлетний, совсем голый мальчишка. Из-под телеги выполз, отчаянно зевая, парень лет четырнадцати, за ним вылезли рыжая грязная собака и двухлетняя девочка в мужской кожаной жилетке на голое тело. Наконец из телеги высунулось сразу шесть грязных пяток, и на землю перед углями съехали друг за другом заспанные тройняшки.