Дорогой длинною

"Рыбачки-и-и!!!" Резко повернувшись, Илья увидел бегущую берегом моря к трактиру толпу рыбаков с вёслами наперевес. Впереди всех летел Митька, и красный платок Розы в его поднятой руке напоминал победное знамя.

Всё закончилось очень быстро. В посёлке и без того не любили чужих, а сейчас обозлённые донельзя рыбаки, которых отчаянное Митькино махание платком с берега заставило бросить лов и со всей мочи грести в посёлок, разметали погромщиков в несколько минут. Вскоре всё поле битвы было покрыто обломками икон и палок, местами сбрызнуто кровью, а несколько человек были избиты настолько, что не смогли убежать и лишь стонали, лёжа ничком в жёлтой пыли.

Юлька отливала их водой, вытаскивая из колодца ведро за ведром. Из держащих оборону серьёзно пострадал лишь Белаш, которого ударили цепью по голове и рассекли бровь. Илья отделался шишкой на затылке и порванной в клочья рубахой, а у Розы оказался выдранным клок волос, который она, сидя на земле, в кольце хохочущих рыбаков, безуспешно пыталась пристроить на место.

– Тьфу ты, нечистая сила, ходи теперь с плешью!

– Вот башка отчаянная! Лихая цыгануха! Да как тебе в голову взбрело? Ить порвали бы они тебя в мелку лапшу! - изумлялся дед Ёршик.

– А-а, сгорите вы все вместе со своими жидами…- сердито отмахивалась Роза, но Илья видел, какое бледное у неё лицо и как дрожат руки. - Лазарь, ты-то чего прилез, чёрт одноглазый? Я думала - в подполе вместе с роднёй хоронишься!

Евреев не было видно ни одного, даже тех, кто выбежал на помощь Розе:

видимо, в самом деле забились в подпол. Юлька целовала в розовый нос свою белую крысу Машку, которую Роза "приняла" из-под подола беременной погромщицы. У последней в самом деле начались схватки, и Роза распорядилась отнести её к молдаванам: старая Парушоя была хорошей повитухой.

Лазарь, которому расшибли нос, сидел на крыльце, прижимая к пострадавшему месту живую, бьющуюся макрель, и, казалось, забыл все слова, кроме матерных. Вскочил он лишь тогда, когда рыбаки, погалдев и поудивлявшись случившемуся, решили, что, коли лов всё равно пропал, требуется отметить победу, и дружно тронулись в кабак. Раненый Белаш, которого оставили было лежать с повязкой на голове в тени под грецким орехом, гневно заорал, вскочил и триумфально пролез в узкую дверь впереди всех.

– Чачанка, идём с нами! - звали рыбаки.

Но Илья сгрёб Розу в охапку, утащил её в заднюю комнату, уложил, как девочку, на кровать, и только там она, повалившись ничком на смятую подушку, зашлась в плаче. Илья сел рядом на полу, растерянно пробормотал:

– Ну, чего ж теперь-то, дура…

– Да-а… Тебе легко говори-ить… А знаешь, как я спугалась?

– А то… Сам чуть со страха не околел. Да зачем ты в это полезла-то? Нешто ты их сдержать смогла бы, кодлу эту пьяную?

– Что ты… не сдержала бы нипочём… Я время тянула, ждала: вот сейчас рыбачки подгребут…

– А… А если бы не подгребли?

– Да куда б они делись-то? - Роза всхлипнула в последний раз, высморкалась в полотенце и села на постели. - Тут, морэ, народ отчаянный, своих в обиду не дают.

Илья не стал уточнять, насколько "своими" были поселковым рыбакам прибежавшие из Одессы евреи. Он молча принёс Розе ковш воды - умыться, приложил к своей принявшей угрожающие размеры шишке ложку.

Осторожно спросил:

– Как это у тебя огонь разноцветным сделался?

– А, в цирке научилась… - Роза хмыкнула. - Просто порошочек особый сыплешь - и всё. Видел, как я над огнём-то руками махала?

– А с какой стати эта баба всякую дрянь рожать начала? Ты что, правда ведьма?

– А ты правда безголовый?! - всерьёз обозлилась Роза. - Фокусы, и больше ничего! Гляди, что это у тебя из носа торчит?

Илья и опомниться не успел, а Роза уже поднесла руку к его лицу и через мгновение вертела в пальцах серебряный рубль.

– У, здорово! - восхитился он. - Может, золотой червонец вытащишь? Так я конную торговлю брошу…

Роза закатила в потолок глаза и уже открыла было рот, чтобы объяснить Илье, что она о нём думает, но тут в дверь осторожно постучали. Илья, обернувшись, нехотя спросил:

– Кого нелёгкая несёт?

– Это я, Лазарь, - проворчали из-за двери. - Тут мои жиды просятся…

Благодарить за спасение детей желают!

– Всех гони вон! - рявкнула, приподнявшись на локте, Роза. - И здесь житья от них нету! Лазарь, скажи ты мне, ради бога, зачем вам, евреям, Христа распинать понадобилось?! Сколько теперь мороки через это… Всё, спать хочу, подите к чёрту все!

Когда Лазарь ушёл, Илья подошёл к постели.

– Дай места.

Роза молча подвинулась, и через минуту они уже спали в обнимку на скомканной, залитой солнечным светом из окна постели, и ни этот свет, ни шум, гам и песнопения, доносящиеся из кабака, не могли разбудить их.

Когда Илья открыл глаза, был уже вечер. Солнечные лучи, пересекающие комнату, из золотых стали красными, тягучими, квадрат неба в окне поблёк.

Роза ещё спала, лёжа на спине и по-детски приоткрыв рот. С минуту Илья смотрел на неё. Затем встал, крепко, с хрустом потянулся и подошёл к окну.

Евреи никуда не ушли. Все как один сидели во дворе: мужчины пристроили головы на колени жен, дети возились под орехом, старики молились, женщины разговаривали с рыбачками возле коновязи. Стоя у окна, Илья растерянно смотрел на них.

– Сидят, что ли? - послышался унылый голос. Обернувшись, он увидел, что Роза уже спустила ноги с постели и почёсывает обеими руками спутанные волосы.

– Вот нехристи, на что они мне сдались? А я-то в табор вечером собиралась…

– Табор пришёл? - заинтересовался Илья. - Чей? Наших?

– Не, кишинёвцы[165], кажется. Второй день стоят возле лимана, за Одессой.

Вчера на Привозе ихних баб видала, гадать приходили.

– Так пойдём. Лошадей посмотрю. Наверняка они не продавали ещё.

Зевнув, Роза спустила ноги с постели.

Котлярский наряд всё ещё был на ней; она лишь расправила измятые складки юбки и нырнула в свой сундук за шалью и фартуком. Заодно вытащила чёрную мужскую рубаху с глухим воротом, явно кавказского происхождения.

– Надевай!

Поколебавшись, Илья согласился: его единственная чистая рубаха была изорвана во время битвы с погромщиками, и больше форсить перед таборными было не в чем. Когда он заканчивал наводить тряпкой глянец на сапоги, Роза, уже в фартуке, в шали, завязанной узлом под мышкой, вскочила на подоконник.

– Я - в окошко, морэ. Нужны мне эти жиды! И так сколько времени на них потеряли… А ты выводи лошадей, и трогайте в степь помаленьку с Митькой.

Я догоню.

Когда спустя несколько минут Илья вышел из трактира, евреи кинулись к нему со всего двора.

– Ясный пан, примите благодарность…

– Бог наградит, бог вас не забудет…

– Позвольте руку, шановный пан…

– Да пошли вы все к лешему! - завопил "шановный пан", вырывая руки у двух молодых евреек, силящихся поцеловать их.- Убирайтесь, дела у меня, опаздываю!

– А где же супруга пана? - дребезжащим голосом спросил старый полуслепой раввин.

Кричать на деда Илья не посмел и, сбавив тон, объяснил, что супруга смылась через окно и ускакала часом раньше, куда - он сам не знает. И коль уж она им так была нужна, надо было лучше смотреть.

С трудом протолкавшись сквозь суетливую, горластую толпу, Илья с облегчением увидел стоящего на дороге Митьку с двумя лошадьми в поводу.

Вдвоём они выехали в уже темнеющую степь, а через полверсты услышали призывное: "Стой, сермяжники!" - и к ним подбежала улыбающаяся Роза.

– Геть из седла! - скомандовала она Митьке, и тот послушно спрыгнул на землю. Роза, ловко подобрав юбку, вскочила на спину Кочерыжки, и они с Ильёй поехали рядом по пустой, ставшей розовой от закатного света дороге.

Табор стоял в степи, на берегу мелкого лимана, поросшего у берега камышом, в котором важно бродили кулики и белые цапли. Сейчас пологий берег лимана был весь усеян серыми заплатами: табор был большой, шатров Илья насчитал больше двадцати. К небу поднимались дымки, в воде лимана ходили кони, и ветер доносил до Ильи их фырканье. Когда подъехали ближе, Илья сощурил глаза, всмотрелся в шатры.