Дорогой длинною

– Пошла прочь, - не поднимая головы, сказал Илья. - Я ухожу.

– Уйти всегда успеешь. Не спеши. Может, расскажешь мне?..

– Чего?!. Да шла бы ты…

– Ага, сейчас! Разбегуся вот только… - Ничуть не обидевшись, Роза ласково похлопала его по спине. - Ну, давай, давай, Илья, расскажи. Всё сначала расскажи. Хочешь - поплачь, всё легче будет. Никто не узнает. И кого тебе бояться? Вот - я, вот - стены, чужих ушей нет.

Она была права. И плохо в самом деле было так, что Илья понял - уйти он всё равно не сможет. Какое там уйти, если встать на ноги - и то невмочь?..

И куда идти по посёлку с такой рожей, что подумают люди? А Роза, как назло, погладила его по волосам, придвинулась ближе, обняла за плечи горячей рукой, и Илья опустил голову к самым коленям.

– Чёрт с тобой… слушай…

*****

Солнечные пятна на стенах вытянулись, стали багровыми, когда Илья замолчал. Сидящая рядом Роза тоже ничего не говорила, и в душе Илья даже сомневался - поверила ли она ему. Он рассказал, как она и просила, всё сначала, с того сентябрьского дня, когда они с Варькой впервые появились в московском хоре. С того дня, когда он увидел Настю - тоненькую девочку в белом платье. Рассказал, сам не зная зачем. Даже с Варькой у него не было таких разговоров, а тут - чужая баба, не полюбовница даже… Что она теперь думает о нём? Сильно, до тошноты, болела голова, глаза жгло от высохших слёз, но ему даже стыдно за всё это не было. Душу словно вывернули и вытряхнули, как старый мешок, не оставив в ней ничего. Скажи Роза сейчас:

"Пошёл вон", - и Илья без слов встал бы и ушёл не обернувшись.

– Ну, слава богу, - вздохнув, сказала Роза. - Всё?

– Да зачем тебе это надо? - запоздало спросил Илья.

Вместо ответа Роза встала с пола, сдёрнула с печи свою синюю юбку и рыжую кофту и принялась одеваться прямо при нем. Застегивая на груди пуговицы, она будничным тоном спросила:

– Есть хочешь?

– Хочу… Роза вышла из комнаты. Вскоре на столе в углу появились хлеб, помидоры, сваренная в шкурке картошка, кусок сала, копчёная макрель, виноград и солёный арбуз. Вина Роза не принесла, а Илья и не вспомнил о нём. От голода сводило скулы, и он принялся за еду, так и не одевшись до конца.

Роза сидела напротив, неторопливо ела свой любимый арбуз с хлебом. Глядя на Илью, молча улыбалась. Когда на столе остались лишь хвостики от помидоров, рыбий скелет и гора картофельных шкурок, она высунула кончик языка и покачала головой. Илья смущённо посмотрел на неё.

– Обожрал вас с Митькой, что ли? Не думай, у меня деньги есть, я…

– О, Митька! Лёгок на помине! - Роза вдруг выскочила из-за стола. В ту же минуту в комнату вошёл Митька и встал у порога, расставив длинные грязные ноги.

– Доброго вечера! - ломающимся баском поздоровался он. Рваная тельняшка сползла с его плеча почти к локтю, курчавые свалявшиеся волосы были покрыты серым налётом морской соли, а к животу Митька прижимал большую, ещё живую рыбу. О своей встрече с сыном Розы Илья ещё не успел подумать и от растерянности даже не ответил на приветствие. Но Митька лишь мельком скользнул по нему сощуренными глазами и уставился на мать.

– Где скумбрию взял? - строго спросила Роза. - Украл? А что я тебе обещала за такие дела?

Митька молча метнулся обратно за порог.

– Стой, нечисть! Куда с рыбой?! - бросилась за ним Роза. - Куда её теперь девать? Кинь её в ведро под лавкой, что ли, завтра сварим… Да у кого прихватил?

Смеющаяся Митькина физиономия снова появилась в дверном проёме.

– У Янкеля!

– Ну и правильно, - поразмыслив, заявила Роза. - Не люблю его, христопродавца. Всегда хоть на копейку да обвесит… Всё, сгинь с глаз, пока я ремень не нашла! Есть захочешь - приходи!

Митька исчез. Некоторое время было слышно, как он гремит в сенях ведром, пристраивая скумбрию, но вскоре и эти звуки стихли. - Не боишься?

– поинтересовался Илья. - Что он про нас с тобой подумает?

Роза пожала плечами. Фыркнула. После недолгого раздумья мотнула головой.

– Не боюсь. Не его дело думать, с кем тётка гуляет.

– Тётка?! - изумлённо переспросил Илья.

Роза быстро взглянула на него. Отложила арбузную дольку. Присела на постель, зачем-то взяв в руки крынку с кислым молоком. Натирая крынку полотенцем, устало сказала:

– Ай, Илья… Не смотри на меня так. Под каждой крышей свои мыши. У меня тоже своя сказка была…

Илья через стол встревоженно смотрел на посерьёзневшее, сразу ставшее незнакомым лицо Чачанки. В самом деле… что он про неё знает? И другие ничего не знают, даже бабы - и те не допытались… Илья встал, подошёл к постели. Настойчиво вытянул из рук Розы полотенце, взял у неё крынку, поставил на стол.

– Расскажи. - Роза не повернула к нему головы, и Илья, помедлив, напомнил: - Я ведь от тебя не стал скрываться.

– Верно, - без улыбки согласилась она.

– Ты крымка[148]?

– Нет… Как ты, русская цыганка. Розой меня звали, когда я в Тифлисе в цирке работала. "Роза Чачани" - так на афишах для красоты писали. А в девках Танькой была. Прохарэнгири… Слыхал, может? Наш род большой был, известный, отца вся Сибирь знала. А мать была из псковских. Все мы, дети, говорят, в неё пошли. Девять человек нас было, и все девки. Я да сестра Симка двойней родились, а остальные - друг за дружкой, мал-мала меньше.

Счастливо жили, богато. Отец лошадей менял, продавал, худоконок по деревням скупал и потом в кочевье откармливал. Хороший барыш имел!

Мы с матерью по базарам да ярмаркам гадали… Только я больше за отцом таскалась. Он лошадник был знатный, для смеха и меня учил - чем лошадь болеет, как по шкуре возраст узнавать, как цыгане жулят, чтобы дороже продать… А я слушаю да на ус мотаю! Мне пять лет было, а я уже любую лошадь насквозь видела со всеми потрохами и цену ей знала! Мать, конечно, ругалась, не занятие это для цыганки, мол…

– Вот ещё! - заспорил Илья. - У меня Дашка такая же была! Отчего не учить девчонку, вреда-то не будет…

– Вот и отец то же самое говорил. Ему-то, конечно, без сына плохо было, а на безрыбье и девчонка сгодится… Так, для забавы, и сделал из меня барышницу. Весь табор со смеху умирал, когда я, пигалица голопятая, чужих лошадей разглядывала да под орех разделывала! И вот…

Она вдруг умолкла с закрытыми глазами, словно от приступа острой боли.

Илья терпеливо ждал.

– И вот кочевал с нами цыган… Тоже большая была семья, нам родня дальняя, а он старшим из детей был. Такой же вроде бы, как и все, тоже лошадничал… как все. Пашкой звали. Годов на десять он меня постарше был: то есть он был уже жених, а я - девка сопливая. Бегала за ним повсюду… Он в город на базар - и я за ним, он коней поить - и я следом, он в деревню - и я… Не обижал меня, конечно, но и внимания не обращал: бегает девчонка глупая - и бог с ней.

А мне с ним почему-то весело было. Правда, когда подросла, меня уже с ним мать не отпускала: не положено, ты цыган, сам знаешь. Плакала я - ой! И понимаешь, мне одиннадцать лет было, пигалица, малявка - а уж знала, что я его люблю! Чёрт знает, как оно так получилось… Добро бы, козырной был, богатый!

Нет, цыган как цыган, чёрный, как таракан, вот как ты прямо… Тьфу! Но я, конечно, никому не говорила. Никому, даже сестре! А сам Пашка и подавно не знал. Чего мне было зря позориться? Я только в каждой церкви, какую увижу, Богородицу просила: миленькая, родненькая, за ради Христёнка твоего сыночка, не давай ты Пашке жениться, подсунь ему лучше раклюшку, другую, третью, хоть табун, пусть тешится, только лишь бы не женился, я скоро вырасту… Дура была… и Богородица меня не лучше, раз слушалась. Лучше б он тогда женился… Ну, прошло ещё года три, а может, и больше… и Пашка сватов заслал. – Роза вздохнула, грустно улыбнулась. - К сестре моей, Симке заслал.

Илья невольно выругался. Роза, глядя на свои пальцы, сказала:

– Вот клянусь тебе, по сей день не пойму, кому это понадобилось - богу или чёрту? Ведь мы с Симкой на одно лицо были, как два пятака, мать родная различить не могла - так какая Пашке-то была разница? Зачем он её, а не меня сосватал?! Я, как узнала, совсем голову потеряла. Со всех ног в церковь помчалась, мы тогда как раз в большом селе стояли, церковь тоже большая была, хорошая… К Богородице кинулась, да что ж ты, бессовестная, кричу, что ж ты? Пьяная, что ли, ума лишилась, или тоже нас с Симкой перепутала?! Тебя о чём просили? Тебе за что свечи покупали, ведь я чуть не целый свечной завод за три-то года скупила… Реву ревмя, на полу перед иконой валяюсь… а потом смотрю - а Богородица-то тоже в слезах. Ну, что, думаю, с неё взять-то… Такая же, как все мы, дура. Забот, верно, тоже полон рот, замоталась да и перепутала всё на свете. Встала я да пошла.