Дорогой длинною

Дашка встала, начала расстёгивать платье. Маргитка подошла помочь ей.

Лицо её стало напряжённым: она собиралась с мыслями.

– Слышишь, Дашка… Попросить тебя хочу.

– Говори, - отозвалась из-под платья Дашка.

– Сделай только так, как я скажу. Сейчас мы с тобой спать ляжём, а утром я потихоньку из дома уйду. Ты подождёшь, пока наши внизу соберутся, – только все-все, до единого! - и скажешь, как будто просто так… Вот что скажешь: "На Калитниковском сегодня солнышко, можно зябликов ловить".

Запомнила? Кому надо - поймёт. А если спросят, к чему ты об этом, говори:

"Маргитка так сказала".

– А если дождь будет? - улыбнулась Дашка.

– Не будет никакого дождя! - Вскочив, Маргитка кинулась к окну. - Вон там просветы уже, небо чистое! Всё запомнила, не спутаешь? Скажешь так?

– Скажу, не волнуйся. Всё сделаю, как надо. - Дашка наконец разделалась с платьем и аккуратно повесила его на спинку стула. - А сейчас, сделай милость, ложись. Не выспишься, да ещё зарёванной окажешься, тебя твой цыган завтра испугается.

– Да, да… - Маргитка нырнула под одеяло. Закинув руки за голову, вспомнила: - Как ты пела сегодня - восторг… Ни одна из наших кобыл так не сможет.

Спой сейчас что-нибудь, а?

– Люди спят.

– Потихоньку! Вот эту спой, которую ты с Ильёй… с твоим отцом. "Тумэ, ромалэ". Вот я дура, подушку выкинула, как же теперь…

Не договорив, Маргитка свернулась под одеялом уютным клубочком и закрыла глаза. Дашка на ощупь нашла подоконник, села на него, запела вполголоса. И пела, борясь с душившей её зевотой, до тех пор, пока с постели не донеслось ровное, умиротворённое сопение.

Глава 12

Нижнюю комнату Большого дома заливало солнце. Оно било в окна слепящими столбами, словно стремясь наверстать вчерашнее, и на полу лежали длинные пятна света, испещрённые тенями ветвей. За раскрытыми окнами носились стрижи, в ветвях акации с писком дрались воробьи.

Подоконники покрывал тополиный пух. Шёл второй час дня, но уставшие ночью цыгане не спешили выходить из комнат. Заспанный Илья обнаружил внизу лишь Кузьму, сидящего по-турецки на полу и подшивающего обрывками кожи старый валенок. Кожа была тоже старая, протыкаться не хотела, то и дело рвалась. Кузьма злился, чертыхаясь, хлопал валенком об пол (тот в ответ мстительно выбрасывал клубы пыли), начинал всё сначала.

Услышав скрип двери, он спрятал было валенок за диван, но, увидев входящего Илью, вытащил снова.

– Это тебе не спится? Я думал - Трофимыч…

Илья присел рядом.

– Чего ты валенок мучаешь? На что тебе он летом? Как хочешь, морэ, а без головы ты.

– Сам без головы, - невнятно отозвался Кузьма, зубами вытаскивая из валенка иглу. - О, зараза, чтоб тебе провалиться… На Сушке за эти штиблеты не меньше полтины дадут.

– Опять, значит, в запой? - помолчав, спросил Илья.

– Опять, - спокойно ответил Кузьма.

– Бросить не можешь?

– Нет.

– Может, не хочешь?

– Может.

– А что тебе Митро запоёт?

Кузьма отмахнулся, снова занялся валенком.

– Сколько тебе лет, морэ? - спросил Илья.

– Ой, старый стал, как твоя собака, - усмехнулся Кузьма. - Тридцать два в осенях стукнет. Или нет… Что я, господи… Тридцать три уже.

– Не мальчишка ведь. Бросил бы давно эти глупости, женился бы, детей накидал. Всё-таки не свет клином на этой…

– Слушай, брильянтовый, надоел! - вскипел Кузьма. - Что, ещё ты мне будешь кишки мотать?! Не ваше это дело, ясно? И её не трожь! Я к тебе небось не лез, когда ты со своим бабьём разбирался!

Валенок полетел в стену, ухнул, выбросив рыжее облако пыли, свалился на пол. На минуту в комнате стало тихо, лишь воробьиный гомон звенел за окном. Затем Кузьма хмуро усмехнулся.

– Ладно, не серчай.

– Ничего.

Кузьма сходил за валенком и собрался было продолжить своё занятие, но дверь отворилась снова, и в залу вошли дочери Митро, Иринка и Оля, – в домашних свободных юбках и кофтах, ещё сонные, зевающие, с кое-как заплетёнными косами. Увидев мужчин, они чинно поздоровались, присели на диван, тихонько, хихикая и прыская в кулаки, начали вспоминать вчерашнюю ночь. Вслед за ними явились молодые парни во главе с Яшкой, которые тут же окружили Илью: им нужен был совет для очередной операции на Конном рынке. Обсуждая с Яшкой бабки и зубы стоящего на конюшне сивого мерина, которому было сто лет в обед, но которого Яшка был намерен во что бы то ни стало сбыть с рук, Илья вынужден был признать, что башка у парня работает неплохо.

– По-моему, парень, доходяга твоя обморочная. Я вчера глазом кинул… По пятну на лбу видать.

– Знамо дело, обморочная, Илья Григорьич. - Яшка скупо усмехнулся. - Я ему вчера на это пятно бородавку восковую пристроил и салом замазал. Если мужик сам не барышник - сроду не догадается!

– Удержится бородавка-то?

– Медведь не оторвёт! Да ещё, когда толкать будем, надо, чтобы он копыто под себя не подворачивал. Укладывается, худоконок чёртов, и подворачивает!

Любому лаптю видно, что через год кила будет! Как быть-то, Илья Григорьич?

Отвечая на жадные вопросы парня, Илья то и дело взглядывал на дверь.

Комната постепенно заполнялась цыганами, в кухне пыхтел самовар. Пришла Марья Васильевна, спустились Катька и Тина, заглянула Стешка с дочерьми, в окна просунулись разбойничьи рожи братьев Конаковых, вошла Дашка в новом белом платье, и только Маргитки всё не было и не было. Когда же в зале появилась Настя, Илья заставил себя повернуться к двери спиной. Хватит… И так уже Настька что-то чует, разговоры все эти, мол, когда уедем? - неспроста.

Кухарка Никитишна внесла исходящий паром самовар, и молодые цыгане с писком и смехом бросились к столу. Появились баранки, пряники, пирог с грибами. Цыганки постарше, усевшись возле самовара, не спеша наливали себе чаю. Молодые расхватывали кружки и усаживались кто на подоконник, кто на стулья, кто прямо на пол. Илья с неприязнью отметил, что Яшка со своим стаканом прямиком направился к Дашке на диван. Но там же сидела и Настя, которая ободряюще улыбалась парню.

– Как выспался, чяво?

– Жаль, что полдня продрыхли, тётя Настя! - с сожалением сказал Яшка. – День пропал вчистую! Гриха, идём на Москву-реку, что ли? Хоть карасей потаскать, пока тепло. Всё равно до ночи делать нечего.

– Маргитка сказала, что сегодня на Калитниковском солнце пригреет и зябликов ловить можно будет, - сказала Дашка, вертя в пальцах браслет.

Яшка удивлённо взглянул на неё, ничего не сказал. Зато, не веря своим ушам, обернулся Илья.

– Что ты сказала, чяёри? - переспросил он как можно спокойнее, с отчаянием чувствуя, как останавливается дыхание. Маргитка, чёртова девка… Неужто потеряла последний ум, распустила язык со злости, и теперь вот Дашка…

Господи, только этого ему не хватало!

– А что я сказала? - равнодушно отозвалась Дашка. - Это Маргитка… Вчера спать ложились - она сказала так, а к чему - не знаю.

Лицо её, как обычно, не выражало ничего, и Илья незаметно перевёл дух.

Тьфу… есть всё-таки кто-то там на небе. Не знает ничего Дашка. А если Маргитка и заговорила вчера про Калитниковское, это значит только, что сидит она там с рассвета и ждёт его. До чего же хитрющая девка… Илья осторожно взглянул на Настю. Та о чём-то разговаривала с Гришкой и, казалось, не слышала слов дочери. Илья закрыл глаза. Ночь прошла, а вместе с ней прошла, утихла вчерашняя злость, забылись грязные слова, и даже Сеньку Паровоза уже не хотелось разрезать на куски. Чёрт с ним… Ошалел от девчонки, дурак, и понять не может, что он ей даром не нужен.

– Ну, идём, что ли, чёрти? - Яшка поднялся с дивана.

– Идём, раз так. Ванька, хватит жрать.

– Сичас, сичас…

Молодые цыгане один за другим потянулись из комнаты. Подождав, пока за последним из них закроется дверь, и помедлив несколько минут, Илья поднялся и вышел. Никто не обернулся ему вслед.