Дорогой длинною

– Эй, авэла, чяворалэ[126]! Хватит!

Верещащий клубок тут же распался. Младших сыновей при виде сердитого отца как ветром сдуло, только Илюшкина лопата валялась в растоптанной луже. На крыльце всхлипывала Дашка. На земле остались сидеть Яшка, Гришка и размазывающий по физиономии кровь Федька.

– Очумели?! - заорал на них Илья. - По очереди вам штаны спустить?

Девок перепугали до смерти!

– Извини, Илья Григорьич, - сдержанно ответил Яшка, вставая на ноги. – Не заметил тебя. - И тут же, едва переведя дыхание, гаркнул на Маргитку: – Из-за тебя опять, оторва?! Косы выдеру!

Он и в самом деле размахнулся дать сестре подзатыльник, но та, оскалившись, зашипела ему в лицо так, что Яшка отпрянул.

– Тьфу… кошка подзаборная. Пошла вон отсюда!

Маргитка презрительно фыркнула, слезла с лестницы и пошла через двор к калитке. Она уже прошла мимо Ильи, не взглянув на него, когда он не выдержал:

– Рада, чёртова кукла?

Маргитка обернулась. Без улыбки, зло спросила:

– Что же мне - повеситься пойти? Извини, морэ, некогда.

Только сейчас Илья заметил, что девчонка одета по-уличному: серое платье, жакет, шляпа, сумочка.

– Куда тебя черти несут?

– Тебе что за дело? - отрезала она и быстро вышла за калитку.

Илья шагнул было за ней, но, поймав недоумевающий взгляд Яшки, поспешно вернулся. Федька Трофимов тем временем успел смыться через забор в свои владения, и Гришка сидел на земле один. Вокруг него вертелась Дашка с мокрым полотенцем. Глядя на них, Илья вдруг вспомнил, что сегодня вечером Дашка впервые собиралась выступить в ресторане с новым романсом и Гришка должен был аккомпанировать ей. Нашёл время морду разбивать, чёртов сын!

– Целый? - свирепо спросил Илья, подходя к Гришке. - Или добавить тебе?

Кто первый начал?

"Добавить" он пригрозил для порядка: видно было, что Гришке и так досталось. Физиономия сына была разбита в кровь, левый глаз заплывал, на скуле красовалась огромная ссадина. Вытирая красную струйку в углу рта, он хмуро сказал:

– Я начал.

– Ей-богу, выпорю! - пообещал Илья, в глубине души чувствуя некоторое уважение к сыну: Федька Трофимов был на голову его выше и на два года старше.

– Из-за неё? - кивнул он на незакрытую калитку.

Гришка покраснел так, что это было заметно даже под слоем грязи.

Хрипло сказал:

– Кто её потаскухой назовёт - убью.

– Так ведь, чяво, может, и верно? - глядя в сторону, сказал Илья. - Вот куда она сейчас умотала? И где вчера была? Знаешь ты? Нет? То-то и оно.

Гришка тяжело дышал, смотрел в землю. Помедлив, Илья продолжил:

– Мать говорила - ты её сватать хочешь?

Гришка кивнул.

– Мне такая невестка не нужна. - Илья помолчал. - Хочешь - уговаривай её и убегайте вместе. Только мне после этого на глаза не показывайся.

На разбитой скуле Гришки шевельнулся желвак, и Илья понял, что разговор о бегстве у него с девчонкой уже был. И понятно, куда она его послала…

– Слышишь ты меня?

– Слышу, - не поднимая глаз, сказал Гришка.

Благодаря бога, что сын не смотрит на него, Илья встал, пошёл в дом.

На душе было отвратительно.

В сенях его остановила расстроенная Дашка:

– Отец, как же нам быть вечером-то? Я думала, Гришка со мной по столикам ходить будет, а куда же ему, наверное, теперь…

– А я что поделаю?

– Может… может, ты мне сыграешь? Это совсем просто, ты этот романс знаешь. Там всего семь аккордов! Пожалуйста!

Минуту Илья смотрел в заплаканное лицо дочери. Затем, стараясь, чтобы в голосе не проскользнула радость, сказал:

– Убиться мне с вами. Идём, попробуем.

*****

Глядя прямо перед собой и прижимая к груди сумочку, Маргитка шла по Солянке. Она старалась идти быстро, но ноги сами собой замедляли шаг: это была последняя улица перед Хитровым рынком - самым гиблым местом Москвы. Обширную площадь Хитровки занимали ночлежки, кабаки и доходные дома, забитые оборванцами всех мастей. По залитым помоями переулкам болтались проститутки от семи до семидесяти лет, ползали нищие с полуголыми увечными детьми, орали торговки требухой и "рванинкой", собирающейся в трактирных отбросах. Ближе к вечеру появлялась хитровская аристократия - воры. Здесь обитали и "портяночники", не гнушавшиеся раздеть своего же брата нищего, и "фортачи", промышляющие по окнам, и "поездушники", на ходу вырывающие сумки и саквояжи у благонамеренных граждан, и самый решительный элемент - "деловые ребята", у которых водились и ножи, и револьверы. Хитровка была воровским царством, куда обычный москвич не осмеливался зайти даже средь бела дня. Будочники, "державшие" Хитров рынок, были "своими в доску" и "деловых" без лишней надобности не беспокоили, а воры, в свою очередь, не трогали их. В трактирах Хитровки можно было отыскать и беглых каторжников, но искать никому не хотелось: даже полиция не рисковала соваться в "Пересыльный" или "Сибирь". Самым отчаянным местом считался трактир под неофициальным названием "Каторга", где продавали выпивку, держали притон, скупали краденое и прятали беглых. Именно там назначил Маргитке встречу Сенька Паровоз.

Извозчик довёз Маргитку до начала Солянки, в Спасо-Глинищевский переулок, а дальше, сколько она ни сулила денег, ехать отказался. Когда же Маргитка попросила проводить её до Хитрова рынка, старик чуть не свалился с козел, замахал руками и, перекрестившись на церквушку, торжественно заявил, что и пятки его "в этой выгребной яме" не будет.

"И вам, барышня, там делать нечего! Ей же богу, разденут и в чём мать родила по улице пустят! И хорошо если разденут только, а то могут и… Не место вам там вовсе! Хочете - обратно без платы свезу?" Больше всего Маргитке хотелось согласиться и поскорей прыгнуть обратно в старенькую пролётку. Но она хорошо помнила лицо Сеньки вчера, на крыльце дома. Он не шутил. И поэтому Маргитка покачала головой, расплатилась с причитающим извозчиком и, прижимая к груди сумочку, отважно зашагала вниз по Солянке. Собираясь на Хитровку, она постаралась одеться похуже, а из сумочки благоразумно вынула всё, кроме огромного столового ножа, похищенного у кухарки.

Солянка заканчивалась. Прилично одетых людей навстречу попадалось всё меньше, зато нищие множились на глазах. Они с изумлением посматривали на брюнетку в потёртом сером платье и обтрёпанной шали, которая крепко прижимала к груди ридикюль странных очертаний (нож уже проткнул ткань в двух местах) и затравленно озиралась по сторонам. Какая-то оборванка с завёрнутым в грязные тряпки младенцем подошла к Маргитке:

– Подайте на ребёночка, барышня благородная…

Маргитка шарахнулась в сторону, чуть не уронив сумку. Хотела было сказать, что у неё нет ни копейки, но язык словно примёрз к зубам. Нищенка с минуту молча мерила её блёклыми, пустыми глазами, затем презрительно буркнула:

– Шаманаются тут всякие… - и отошла.

Маргитка, отдышавшись, продолжила свой путь. Встреча с нищенкой неожиданно подбодрила её. "Да ты цыганка, милая, или барыня кисельная?! – ругала она себя, приближаясь к дышащим туманом трущобам Хитровки. – Вон, нищей испугалась, а там, на Хитровом, - и воры, и убивцы, и ссыльнокаторжные… То ли ещё будет! Ох, Илья, ох, паскудник этакий, всё через тебя, сатана проклятая, всё через тебя… Да шевели ты живей копытами, дурища!" "Шевелить копытами" становилось всё трудней: Хитровка обступила Маргитку облезлыми домами с сырыми стенами, туманом, клубящимся в бегущих книзу переулках, красными оконцами ночлежек, голодными кошками. Мимо уже дважды пробегала ватага полуодетых мальчишек, бросающих на Маргитку насторожённые взгляды. На третий раз Маргитка не выдержала, остановилась, вынула из сумочки нож, вывернула и встряхнула пустой ридикюль: