Страница 158 из 268
– Григорий Ильич! А Григорий Ильич!
Гришке и в голову не пришло, что это обращаются к нему, и он не поворачивал головы на голос до тех пор, пока Яшка не ткнул его в бок:
– Оглох? Вон тебе Анютка машет! Да иди, иди! В своём праве, небось!
Гришка поморщился, но пошёл. Анютка в голубом ситцевом платьице и белой косыночке на голове махала ему из-за забора. Когда Гришка подошёл, она чинно сложила руки на животе, потупилась и шёпотом сказала:
– Уж не знаю, как и благодарить вас, Григорий Ильич, за спасение-то…
– Не знаешь - так не благодари, - хмуро сказал Гришка, слыша, как в спину ему гогочут парни. - Ты что - всамделе спала?
– Знамо дело, спала… - тоненько хихикнула Анютка. Её русые кудряшки запрыгали у висков, курносый нос забавно сморщился, и Гришка против воли улыбнулся.
– И как это вы меня поднять-то сумели, да ещё с одеялом вместе? Я ж тяжёлая…
– Где тяжёлая? - удивился Гришка, меря взглядом тоненькую фигурку в голубом платье. - И не почувствовал ничего…
Он говорил правду, потому что вчера, оказавшись в огненной круговерти, задыхаясь от жары и дыма, был так рад, что вообще нашёл в этом аду спящую девчонку, и так торопился, что не почувствовал не только Анюткиной тяжести, но даже вцепившейся в волосы кошки.
– Как самочувствие-то ваше, Григорий Ильич? - Анютка осторожно коснулась пальчиком его руки. Гришка неловко отстранился, заложил руки за спину.
– Слава богу. И ты не хворай.
Отвернувшись, он махнул ожидающим его цыганам, быстро зашагал к ним.
Анютка растерянно и обиженно посмотрела ему вслед.
– Ну что ты, как дурак-то? - спросил Яшка, когда компания цыган уже вышла на Садовую. - Не видишь - девчонка за тобой страдает.
– Угу… - недоверчиво усмехнулся Гришка. - Когда это она успела-то?
– Для этого дела много времени не надо. Ты не будь валенком, заверни как-нибудь к Данае, поболтай с Анюткой-то. Может, там и ещё чего получится. Ты не думай, она не как другие девки, чистая. Даная её даже к отцу Евстигнею учиться отдавала, она грамотная…
– Мне что с этого? - вышел из себя Гришка. - Сказано тебе - не хочу!
Незачем она мне!
– Опять же дурак выходишь. - Яшка на ходу сорвал лист сирени, сунул черешок в рот. Невнятно сказал: - Выкинь ты Маргитку из головы. Что в ней есть, кроме рожи-то? Вот сам подумай: ну, женишься ты на ней, ну, накидает она тебе полные углы… А через десять лет на что любоваться будешь? Станет, как все бабы, - самовар в юбке. И мозгов ни на копейку, один визг - и всё. Ну, к чему тебе это? Будь Маргитка хоть вполовину как твоя сестра, тогда бы я сам её за тебя уговорил. А так… Побереги здоровье-то.
Гришка молчал. Делал вид, что слушает, как орут, размахивая кнутами, извозчики на углу, щурил глаза на солнце. Как в детстве, хотелось плакать, и все силы шли на то, чтобы этого не увидели цыгане.
Глава 9
Июль начался дождями. Жара пропала, словно не было: теперь над Москвой висели серые тучи, и день напролёт то моросило, то крапало, то лило ливнем. Тротуары давно перестали высыхать, сырой воздух лез за воротник, липы и клёны на Тверской стояли поникшие, и даже вездесущие воробьи куда-то попрятались от холодных капель. Москва снова стояла пустая. На обычно шумной и многолюдной Воздвиженке в самый полдень почти никого не было - лишь ругались на углу два мокрых торговца пирогами, да с Моховой неожиданно вывернула пролётка. Илья, в глубокой задумчивости шествующий посередине мостовой, едва успел прыгнуть на тротуар.
– Да чтоб тебя размазало! - выругался он.
Пролётка с дребезжанием пронеслась вниз по Воздвиженке, резко остановилась у переулка, и из неё выпрыгнула женщина. Быстро оглянувшись, она подобрала подол платья и побежала по лужам через улицу. Илья с удивлением заметил, что женщина бежит к нему. Приблизившись, она нерешительно замерла в двух шагах.
– Что угодно госпоже? - со всей почтительностью осведомился Илья.
– Смоляко, морэ… - С тёмного, словно сожжённого лица блеснули длинно разрезанные, чёрные глаза. - Ты… меня не узнаешь?
– Данка?!. - ахнул он.
Женщина кивнула, грустно улыбнулась. Несколько минут Илья молча разглядывал её.
Как была красавицей, так и осталась, проклятая… И годы её не взяли.
Только ещё лучше стала. Даже и не сразу поймёшь, что цыганка, хоть и чёрная, как головешка. Причёску высокую уложила, платье по моде, а дождя не испугалась. А золота-то на пальцах, отец небесный! А серьги бриллиантовые, а цепочка на шее! Хоть сейчас хватай эту королеву соломенную в охапку да в ломбард неси, на вес сдавай.
– Давно ли в Москве, Смоляко?
– Второй месяц.
– Как наши все?
– А то ты не знаешь?
– Откуда, морэ, откуда? - Данка снова горько улыбнулась. - Знаешь ведь…
Я для них вроде как не своя.
– Кто ж тебе виноват? - резко спросил Илья. - И жалуешься на что? Ты ведь своего добилась. Настоящая бари раны[119]- при доме, при золотишке и при жулике своём.
Данка быстро взглянула на него, но ничего не сказала. Её длинные худые пальцы нервно затеребили бархотку на шее. Илья смотрел на эту бархотку с крошечной голубоватой жемчужиной и не мог понять, почему он не уходит.
Других дел нет будто, кроме как с этой потаскухой разговаривать… Хотя, если подумать, чем она потаскуха? Всяк ищет, где лучше. Кто от счастья откажется, если оно само подплыло и в руку ткнулось? А Данка - таборная, у неё хватка мёртвая, своего не упустила. Если бы не Кузьма…
– Мне бы поговорить с тобой, морэ, - наконец сказала Данка. - Всё-таки столько лет не видались. Хочешь, пойдём ко мне? У меня и вино найдётся.
Илья колебался. Он отчётливо понимал, что, если об этом его гостевании узнает Митро - убьёт на месте. С другой стороны, страшно хотелось посмотреть, как может устроиться в жизни таборная босявка без единого родственника. Да и не похоже, чтобы она от счастья светилась. Неужто поджаривать начало?
– А Навроцкий где? - осторожно спросил он.
– Боже мой, да откуда я знаю? Четвёртый день не появляется…
Это решило дело.
– Ну, идём, пхэнори. Показывай, как живёшь.
Дом Данки Илья знал: с месяц назад показал Кузьма. Обыкновенный дом с мезонином, скрытый в глубине яблоневого сада, тёмный и неприветливый, Кузьма в сердцах обозвал его "кутузкой". Калитку открыл старик-дворник, покосившийся на спутника хозяйки с крайним недоверием. На крыльцо выбежала молоденькая горничная в сером платье.
– Маша, никого не принимать, - строго сказала Данка. - Из ломбарда придут - говори, нету дома. Принеси вино в нижнюю гостиную. Придёт барин – скажи ему… Нет, ничего не говори. Пускай. Всё, ступай.
Горничная ушла. Илье пришлось сделать усилие, чтобы закрыть рот. Вон как она научилась… Будто всю жизнь прислуге приказы раздавала.
– Идём, Илья.
В большой гостиной с розовыми обоями и ореховой мебелью Данка указала ему на широкий бархатный диван. Илья как можно уверенней уселся, оглядел комнату.
Чёрт знает что. Паркет, зеркала, хрустали разные… Портрет какой-то на стене в раме болтается. Кого это она, интересно, туда пристроила? Господа - те хоть родню свою на стены лепят, князьёв да графьёв. А Данке кого вешать, если её бабке на ярмарке руку золотили, а дед в это время краденых коней сбывал?
– Мангав, Илья, пи[120].
Илья отвернулся от портрета и увидел, что горничная ставит на низкий столик поднос с вином. Данка взяла один бокал, улыбнулась:
– Что ты так смотришь? Я семь лет ни с кем по-цыгански не говорила.
– Ну, и не велика печаль, - отозвался он, беря бокал. Вино оказалось хорошим, чуть терпким, согревающим нутро. - Дай тебе бог ещё сто лет не говорить - зато жить как жила.
– Жить как жила? - снова горькая улыбка, старившая Данку на несколько лет, тронула её губы. - Боже сохрани…