Дорогой длинною

– Варька, что там?

Вздрогнув и чуть не выронив девочку, Варька подняла голову. Настя, как была, в рубашке, стояла на пороге, жмурилась от солнечного света, заливавшего двор. Варька вскочила, прижимая к груди малышку и зачем-то пытаясь закрыть её рукавом. Настя недоумённо улыбнулась:

– Что ты там прячешь? Младенец? Чей он?

Варька вдруг разом очнулась, поняв, что спрятать ребёнка не удастся да это и ни к чему. Встала и глухо сказала:

– Вот. Смотри.

– Ой, кто это? - Настя спустилась с крыльца, изумлённо посмотрела сначала на опустевшую корзинку, затем - на орущий свёрток в Варькиных руках. – Боже мой, подбросили, что ли? Как кричит, голодный совсем… Дай его мне.

Варька глубоко вздохнула; молча протянула Насте девочку. Та взяла, уложила поудобнее черноволосую головку на своём локте, заглянула в мокрое от слёз личико, с минуту всматривалась… и вдруг побледнела до серости, изменившись в лице так, что Варька кинулась к ней, опасаясь, что Настя лишится сознания. Но та лишь покачнулась и прислонилась спиной к стене дома, машинально прижав к себе ребёнка.

– Настя! - Варька схватила её за плечо. - Успокойся! Дай мне её сюда, я её… унесу отсюда! Прочь унесу! Прямо сейчас!

Настя молчала, но младенца держала по-прежнему крепко, и все попытки Варьки забрать девочку из её рук окончились ничем.

– Куда ты её понесёшь? - чужим, хриплым голосом спросила Настя, когда Варька отчаялась и, схватившись обеими руками за голову, тяжело опустилась на крыльцо. - Она голодная, промокла насквозь. А у меня ни капли, Гришка всё высосал… Ну, погляди, как она ищет… Малышка в самом деле вертела головкой, тычась в рубашку Насти в поисках соска, сердитый рёв понемногу переходил в жалобное хныканье, и Настя медленно отшатнулась от стены.

– К соседям надо сходить. Там у Нюшки молока - хоть залейся…

– Да ты оденься хоть… - хрипло сказала Варька, тоже вставая и забирая у Насти ребёнка. - Иди. Я с ней посижу, а потом к соседям сбегаю.

Настя ушла. Вскоре она вернулась - в юбке, кофте и платке поверх кое-как заплетённых волос, ещё бледная, но выглядевшая спокойной, со сжатыми до белизны губами, и только на виске билась, словно собираясь порвать тонкую кожу, сизая жилка. Варька, сидящая на крыльце, протянула ей обрывок серой бумаги.

– Вот… В корзинке лежало, я сразу не заметила. Прочти, а то я дура безграмотная… Настя взяла бумагу, расправила, повернула к солнцу.

– "Крещена Дарьей. Простите, люди добрые, самой есть нечего." Варька встала. Прижимая к себе девочку, посмотрела через плечо Насти на непонятные ей буквы.

– И больше ничего?.. Настя, слушай, а может… Может, это не Ильи совсем?..

– Да ты посмотри на неё! - с сердцем сказала Настя, комкая бумагу и бросая серый шарик в заросли крапивы у крыльца. - Портрет просто с Ильи!

А ей всего месяц, не больше! Боже мой, а я-то думала… Она не договорила, но Варька вдруг тихо охнула. Осторожно заглянув в лицо Насте, спросила:

– Так ты… знала, что ли?

Настя не ответила. Молча взяла из Варькиных рук совсем осипшую от крика девочку и села с ней на крыльцо. Варька бросилась за калитку.

У соседей, в большой и шумной семье цыган-кузнецов, давно живущих в Смоленске своим домом, при известии о подкидыше поднялся тарарам.

Сбежались женщины от пятнадцати до шестидесяти лет, заохали, запричитали, табуном кинулись вслед за Варькой в дом Насти, там нестройным хором принялись жалеть, браниться, сочувствовать и вспоминать похожие случаи. Девочку тут же накормила грудью весёлая толстая Нюшка, у которой молока было столько, что оно постоянно лилось сквозь рубаху, оставляя мокрые пятна на блузке. Насосавшись, малышка тут же уснула, и бабы, глядя в умиротворённое коричневое личико, дружно высказались:

– Вот беда-то, в одну морду с этим кобелём! Бедная Настя! Настька, как будешь-то теперь? Эй, Настя! Настя! Где ты?

Насти не было. Никто из женщин не заметил, когда она выскользнула из дома, как ушла. Встревожившаяся Варька тут же обежала весь двор, покричала на задворках, заглянула даже в конюшню, но жены брата не нашла.

– Небось, за Ильёй на Конную побегла. - уверенно сказала Нюшка. - Ох, крику будет, никого из кофарей в рядах слышно не станет, правду говорю!

– Не, Настька не из таковских… - задумчиво отозвалась её сестра. - Она никогда не кричит. Певица городская, голос сорвать боится.

– Ну, значит, топиться помчалась. - фыркнула Нюшка. Она сказала это в шутку, но Варька беззвучно ахнула и, подняв ветер юбкой, вылетела из дома. Яростно ударила, заскрипела, качаясь из стороны в сторону, калитка.

Пискнул разбуженный Гришка, и одна из цыганок поспешно взяла его на руки. А подкидыш Дашка по-прежнему спала сладким сном, посасывая палец и улыбаясь беззубым ртом.

Над высоким берегом Днепра ветер гнал по небу гряды облаков. Белые, пухлые тучки летели быстро, словно играя, и по земле, чередуясь с ярким солнечным светом, бежали их тени. Старые ракиты шелестели на ветру, показывая серебристую изнанку листьев, прошлогодние палки камышей напевно шуршали. Настя шла к обрыву, обеими руками раздвигая высокую, доходящую ей до пояса траву, розовые маковки болиголова, сныть и медуницу. Сладко пахло пыльцой, на цветочных венчиках деловито копошились пчелы, и от их жужжания звенел воздух. Внизу медленно текла до дна высвеченная солнцем, зеленоватая вода Днепра, над ней с криками носились стрижи, с дальнего берега, где уже косили первую траву, чуть слышно доносилась песня. Настя подошла к обрыву, и тёплый порыв ветра затрепал подол её юбки, сбил на сторону платок. Она машинально поправила его, шагнула ещё ближе к краю, держась рукой за чахлый стволик ракиты, нависший над обрывом. Заглянула вниз, где бежала вода, вся испестрённая отражением облаков и ясного неба. Глядя на игру стрижей, устало подумала: вот ещё бы шаг сделать… Ещё один, маленький совсем - и всё… Всё, навсегда, на всю жизнь. Вода, должно быть, холодная, да ведь мало терпеть. Зато - ничего больше. Ни боли, ни слёз в подушку, ни отчаяния, ни чужих насмешливых взглядов, - ничего… Подняв голову, Настя посмотрела на небо - синее, высокое, в облаках. Один шаг, холодная вода, забытье… и улетишь туда, выше туч, в бесконечную, пронизанную солнцем синеву, к небесному престолу, а там - свет несказанный, беспечальный, и ангелы с серафимами, и - мама… И больше никогда не плакать. И не мучиться. И не жалеть ни о чём. Господи, как бы было хорошо… Господи, если бы только можно было сделать так… Настя вытерла мокрые от слёз щёки, отвела назад растрепавшиеся от ветра волосы. Снова посмотрела вниз. Подумала внезапно: нет, не будет престола небесного. Грех смертный, за кладбищем схоронят. Вот если бы нашёлся добрый человек, подтолкнул бы… Да кого же о таком попросишь?

– Настька!!!

Вздрогнув, Настя обернулась. На миг потеряла равновесие, качнулась, неловко схватилась за ветку ракиты и отпрянула от обрыва. Чуть поодаль расходились в стороны волны цветущих трав: сквозь них к берегу кто-то бежал. Настя отошла от края ещё дальше, в последний раз протёрла лицо ладонями, глубоко, во всю грудь вздохнула, силясь прогнать сжавшую горло судорогу. Наконец, резко качнулись в стороны стебли болиголова, и на обрыв вылетела взмокшая, красная, растрёпанная Варька. Увидев Настю, она остановилась, схватившись за грудь обеими руками, закрыла глаза и, едва переведя дыхание, хрипло сказала:

– Не смей, несчастная, слышишь?! Не стоит он того!

– Да ты о чём? - шёпотом спросила Настя. По спине пробежал озноб. Она невольно оглянулась на обрыв. Внезапное появление Варьки отвлекло её от сумеречных мыслей, и Настя подумала: не видела ли Варька, как она стояла над обрывом и, держась за ствол ракиты, упрашивала себя сделать последний шаг?

– Варька, ты с ума сошла? Да что я сделаю? У меня же дети!

– Вот то-то и оно, что дети! - Варька сидела на примятой траве и, всё ещё держась за грудь, силилась отдышаться. - Дэвлалэ, сроду так не бегала! Да что за каторга мне с вами, что брат - наказание господне, что невестка - дура!