Дорогой длинною

– Тебе хорошо, конечно! Ты - честная! Порядочная! Про тебя никто слова дурного не скажет! Живёшь тут ни при ком, ни при муже, ни при брате, - и никому никакого дела, будто и надо так! И правильно! И кому ты нужна - со своими зубами щучьими! Знаешь, что я тебе скажу?! Если бы Мотька тогда не из-под меня, а из-под тебя чистую рубашку вытащил - он бы тебе поверил!

Поверил бы! Чего бы ты там ни наврала, что бы ни брехала, - поверил бы!

Да ещё сам себе бы руку разрезал, и своей кровью простынь бы испачкал, чтобы цыгане заткнулись! Ему бы и в голову не забрело, что на тебя - на тебя, крокодилицу! - до свадьбы кто-то польститься смог! И не тычь мне, что он покойник, что про него плохо говорить нельзя! Распоследний сукин сын он, хоть и помер! И ты! И все вы, и Кузьма этот с вами вместе!

– Кузьма-то при чём? - поинтересовалась Варька. Но Данка уже швырнула со всего размаху на стол миску с картошкой и, закрыв лицо руками, бросилась вон из дома. Грязные клубни, гремя, покатились по столешнице, попадали на пол. Варька нагнулась, начала собирать их. И, когда спустя час Данка вернулась с улицы мрачнее тучи и без единого слова быстро прошла в свою горницу, Варька не стала окликать её.

… Из ателье Данка вышла уже в третьем часу пополудни. В руках её была круглая картонка с готовым платьем, и ещё два мамзель Дюбуа обещала закончить к концу недели. На улице сразу же захватило дух от холода, щёки и нос стало покалывать, февральский снег слепил глаза до боли, и Данка с быстрого шага постепенно перешла на бег трусцой. Идти было неблизко, на углу Самотечной и Волконского переулка Данка почувствовала, что совсем замёрзла, и, поколебавшись немного, свернула в трактир. Может, и не особенно прилично даме в одиночку сидеть в трактире… но не околевать же, в конце-то концов, как шавке на морозе? Да и к тому же, что бы там эта мамзель не рассказывала, - какая из неё, Данки, дама?..

Это было небольшое, темноватое и очень тесное заведение для извозчиков с Екатерининской площади. Данка сегодня была одета по-таборному, и на проталкивающуюся к свободному столу в самом дальнем углу цыганку никто не обратил внимания. Её не замечали даже половые, и Данке пришлось дёрнуть за подол грязной полотняной рубахи одного из них:

– Эй, родимый, чаю принеси!

– С сахаром изволите, или с пряниками? - вглядевшись в её лицо, мальчишка-половой расплылся в широченной улыбке. Данка невольно улыбнулась в ответ и строго сказала:

– Сахар нынче дорог. Два пряника принеси.

– Сей минут!

Мальчишка исчез. Данка расстегнула полушубок, сдвинула на затылок платок, положила локти на некрашеный стол без скатерти и в ожидании заказа принялась рассматривать сидящих за столами извозчиков, которые шумно втягивали в себя чай из блюдец, басовито переговаривались, жевали хлеб, стряхивая крошки с взъерошенных бород, и то и дело поглядывали в мутные оконца на своих лошадей. Вскоре Данкино внимание привлекла компания за соседним столом, где сидели четверо и, к изумлению цыганки, играли в карты. Ворох карт вперемешку с деньгами был рассыпан по столу, тут же стояли чайные стаканы, полуштоф водки, лежала недочищенная вобла и раскрошенный хлеб. Машинально Данка окинула оценивающим взглядом скомканные кредитки и чуть не присвистнула: получалось что-то очень приличное.

Заинтересовавшись, она подалась вперёд и вытянула шею.

Трое из игроков сидели к ней кто спиной, кто вполоборота, и их лиц Данка не видела, хотя по грубоватому говору и толстым стёганым малахаям из синего сатина заключила, что это извозчики с Екатерининской. Четвёртый сидел к ней лицом. Он банковал и, казалось, всецело был поглощён этим занятием, так что Данка могла разглядывать его сколько душе угодно. Это был совсем молодой человек, почти мальчишка, года на два-три старше самой Данки, темноволосый и темноглазый, с тонкими, почти женскими чертами бледного лица. "Еврей." - решила было Данка, но в это время молодой человек произнёс несколько слов, обращаясь к своим партнёрам, и она, не расслышав смысла сказанного, тем не менее уловила сильный польский акцент. Извозчиком юноша явно не был: на нём был довольно потёртый и засаленный по обшлагам пиджака чёрный костюм, из кармашка торчал уголок платка, тоже несколько грязноватого, пальто с полысевшим, почтенного возраста бобром на воротнике лежало, снятое, на лавке рядом. Руки, - тонкие, хрупкие, с изящными, как у пианистки, пальцами, мелькали над столом, раскидывая карты, на среднем пальце левой красовался большой перстень с крупным красным камнем - судя по размерам, фальшивым. Данка, сощурив глаза, как раз прикидывала, сколько может стоить такой перстенёк, когда черноволосый поднял голову и встретился с ней взглядом. От неожиданности она не успела отвернуться. Тёмно-карие, блестящие, спокойные и очень насмешливые глаза посмотрели в упор. Молодой поляк чуть улыбнулся и наклонил голову с косым пробором в блестящих от брильянтина волосах.

– Проше пани… О, да пани красавица! Пани принесёт мне удачу!

Извозчики, дружно обернувшись, загоготали. Данка, вспыхнув, опустила ресницы. Тут, к счастью, как раз принесли дымящийся стакан чая в подстаканнике и два заказанных пряника. Сначала Данка думала только об одном:

поскорее заглотать кипяток, сунуть в карман пряники, - не пропадать же, раз заплачено, - и бежать вон из трактира. Но через несколько минут она заметила, что на неё больше никто не смотрит, а игра за соседним столом продолжается. Банк перешёл к извозчику, сидящему спиной к Данке, все прочие жадно смотрели на колоду в его руках, Данка снова украдкой покосилась на молодого поляка, - и тот, как назло, снова поймал её взгляд, улыбнулся, нахал, во всю ширь и отсалютовал ей стаканом с водкой.

Теперь уже и в самом деле пора было уходить. Данка, чуть не подавившись, проглотила огромный кусок пряника, бывшего во рту, запила его чаем, и начала было уже подниматься, когда за над соседним столом грянул разгневанный рев банкомёта:

– Да что ж это, православные, деется?! Третий туз червей вылетает! Ах ты, пакость поляцкая, колоду липовую выставляешь?!

– Фу-у-у, пан… - поморщился мальчишка-поляк, скроив крайне презрительную гримасу. - Вам поблазнилось!

– Мне?! Глядь! - извозчик сгрёб со стола карты. - Вот он, туз! А вот - ещё!

То-то я гляжу, ему плывёт и плывёт! Хватай его, робя! Волоки в часть, шаромыжника!

Трактир загудел, кое-где посетители повставали с мест, остальные игроки вскочили, как ошпаренные, оглушительно ругаясь. Молодой поляк, не выказывая ни смущения, ни испуга, не спеша встал, посмотрел через головы извозчиков на Данку, неожиданно подмигнул ей - и одним стремительным движением перевернул стол.

Поднялся страшный шум - загремели падающие табуретки, зазвенели, разбиваясь, бутылки и стаканы, перемежаемые площадной руганью и криками, карты посыпались на грязный, затоптанный пол. Данка, вскочившая с места, успела увидеть, как поляк, быстро нагнувшись и подхватив с пола несколько кредиток, рванулся было к выходу, но его схватил за плечо тот самый огромный извозчик, который обнаружил в колоде размножившиеся тузы. И тут Данка перестала думать о приличиях и о том, что порядочные женщины не вступают в кабацкие драки. Просто схватила со стола напротив дымящийся чайник кипятку и вылила его целиком за ворот сатинового малахая. Извозчик взвыл, повалился на спину. Поляк схватил Данку одной рукой за запястье, другой ловко подхватил с лавки своё пальто с драным бобром, и они вылетели из трактира.

– Эй, красавец, стой! - задыхаясь, взмолилась Данка через несколько переулков. - Пусти руку, не могу я больше!

Они остановились, и Данка, качнувшись, села прямо в сугроб. Её платок давно съехал на шею, волосы, выбившись из кос, рассыпались по полушубку, щёки горели, от быстрого бега болела грудь. Данка жадно ловила ртом ледяной воздух, стараясь не думать о том, что вечером у неё наверняка сядет голос, она не сможет петь и Яков Васильич её просто убьёт. Её спутник стоял рядом и ждал. Когда Данка почувствовала, что дыхание слегка успокоилось, она подняла голову, отвела за спину пряди волос и хрипло сказала: