Одна на миллион

— Прости, — сказала я, когда, Никите, наконец, удалось справиться со своим положением самостоятельно и оказаться на крыше рядом со мной.

Холодный ветер обдувал лицо и ноги, забирался за шиворот блузки и заставлял меня сжать ладони в кулаки.

— Оно того стоило, — Никита посмотрел на меня сверху вниз и подмигнул, а затем перевел взгляд куда—то вперёд.

Я сделала тоже самое. И тогда далёкое небо за несколькими многоэтажками правее школы разверзлось яркими букетами искр всех цветов радуги. Они, раз за разом, вздымались на самый верх звёздного небосклона, взрывались миллионами огней и тянулись обратно к земле, словно ветки плакучей берёзы.

— Никогда не видела ничего более красивого в своей жизни, — прошептала я, скорее самой себе, чем Никите.

Когда—то салюты были для меня не более, чем пустой тратой денег налогоплательщиков нашего города. Казалось, с того времени прошла целая вечность.

— А я видел,— ответил Никита.

Я подняла на него глаза, но он не смотрел на меня. Его взгляд, слегка прищуренный и затуманенный, был обращён в небо, и я могла видеть, как в его зрачках отражаются пучки салюта. А затем он неожиданно обнял меня за плечи, этот человек, который раньше казался мне странным и неуместно веселым, и мне было страшно думать о том, почему у меня не появилось желание скинуть его руку.

Мы просто стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели на то, каким удивительно красивым бывает небо, и я думала о том, что для того, чтобы найти счастье, даже самое маленькое и незначительное, не надо быть очень умным, или очень красивым, или считать себя достойным этого счастья — нужно просто быть рядом с нужным человеком и хоть иногда открывать своё сердце.

Одна из табличек, висящих на первом этаже между кабинетами истории и ОБЖ цитировала слова римского философа Сенеки: “Для самопознания необходимо испытание: никто не узнает, что он может, если не попробует”. В тот день они открылись для меня каким—то новым смыслом. Я поняла, что определённо оно так и есть, и не нужно искать здесь скрытый смысл. Вообще ни в чём не нужно искать скрытый смысл, потому что, в большинстве случае, его нет.

Нужно просто жить.

— Лучше, чем из окна, правда? — спросил Никита.

И я пробормотала, что да.

Мы не покинули крышу сразу после салюта: мне даже не пришлось уговаривать Никиту постоять ещё немного после того, как громыхание утихло, и его сменили радостные крики людей, бродящих по улице или выглядывающих из окон — я просто спросила: “Ведь мы никуда не торопимся?”, а он ответил, что нет.

Температура стремительно падала вниз, — это чувствовал каждый участок моей кожи, не скрытый под одеждой, но мне всё равно было не холодно, потому что Никита продолжал обнимать меня.

Это было странно. Я была уверена, что с земли мы выглядели как пара влюблённых самоубийц, которые решили насладиться сумерками перед тем, как спрыгнуть вниз, взявшись за руки. Когда я поделилась этой мыслью с Никитой, его губы расплылись в широкой улыбке.

— Забавно! — протянул он, не глядя на меня, а затем заговорил после небольшой паузы: — Когда я был маленький, у нас был кот. Мы взяли его из приюта, он был уже довольно взрослый, и, знаешь, немного диковатый. То есть, вёл себя как отшельник: на руки не давался, всё время сидел в одиночестве на подоконнике и смотрел в окно, а когда я подходил к нему, то он сразу убегал прочь. Однажды мама открыла форточку, чтобы проветрить мою комнату, и Василий Алексеевич, воспользовавшись случаем, залез на неё. А мы живём на восьмом этаже, и …

— Твоего кота звали Василий Алексеевич? — уточнила я.

— Родители звали его Васей, но, поверь мне, выглядел он как Василий Алексеевич. И, пожалуйста, все вопросы в конце истории, хорошо?

— Хорошо, — со всей серьёзностью согласилась я.

И тогда Никита продолжил, и он рассказал мне о том, как, будучи шестилетним ребёнком, он подумал, что его кот, которому просто захотелось подышать, решил покончить жизнь самоубийством. И он стоял возле окна и около часа распинался перед котом о прелестях жизни, о вкусном корме, и о том, что тот сможет спать на его кровати на самой подушке, если захочет. И это продолжалось до тех пор, пока не пришёл Женя и не стащил кота с форточки.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — рассмеявшись, спросила я.

Никита опустил взгляд на меня и улыбнулся одними губами. Стоя безнадёжно близко к нему, я чувствовала, как живот странно сводит, и я, как довольно неплохой биолог и теоретик, хотела списать это на плохое питание в течение последних двух дней. Хотела. Но не смогла. И, почему—то, сердце неожиданно стало биться чаще.

— Потому что мне хочется. Я, Рита, привык делать то, что мне хочется, не думая о последствиях.

— Не боишься когда—нибудь пострадать из—за этого?

— Нет. — Никита мотнул головой. — Я боюсь проснуться когда—нибудь утром и понять, что упустил возможность.

Во мне вспыхнуло яростное желание поспорить: мне хотелось сказать ему о том, что всегда нужно думать, прежде чем делать, и что за все поступки, даже самые желанные, человек, так или иначе, рано или поздно, будет нести ответственность. Мне хотелось спуститься обратно в класс музыки и наглядно (Господи, да если бы понадобилось, я бы даже диаграмму ему составила!) показать, что в жизни не все вещи держатся на обычном желании, и иногда, если не всегда, прежде чем что—то сделать, нужно взвесить все “за” и “против”. Я даже хотела привести ему какой—нибудь действительно убедительный пример из литературы или кинематографа, но не успела, потому что всё это вдруг перестало иметь смысл, когда Никита Макаров нагнулся ко мне, сокращая и без того минимальное до безобразия расстояние, и поцеловал. Вот так вот просто: продолжая одной рукой обнимать меня за плечи, он обхватил свободной ладонью моё лицо и притянул его к себе. Я не сразу поняла, что произошло, даже тогда, когда его приоткрытые губы коснулись моих. Я просто стояла с выпученными глазами, не имея возможности пошевелиться, словно была парализована.

Поцелуй длился всего пару мгновений, и он совсем не походил на те, которые показывают по телевизору, где любовники страстно облизывают рты друг друга в попытке то ли получить удовольствие, то ли съесть своего партнёра. Это было просто прикосновение губ, настолько детское и невинное, что, наверное, когда тебе семнадцать, это с натягом можно назвать своим первым поцелуем.

Но для меня так оно и было.

Когда Никита отстранился, я ещё несколько секунд не могла дышать, словно все программы внутри меня разом выдали неизвестную ошибку. Никита открыл глаза, и их васильковый цвет на таком близком расстоянии в наступающей темноте приближающейся ночи показался мне ослепляющим. Я прикусила губу, отводя взгляд в сторону.

И тут, кажется, до Никиты словно дошло, что он сделал, потому что он тут же выпустил меня из объятий и сделал шаг назад.

— Прости … Я не должен был, — Никита понизил голос.

А я не знала, что сказать в ответ, и поэтому мне потребовалось около нескольких секунд, чтобы только развернуться на каблуках и двинуться в сторону выхода.

Это выглядело жалко: я, с раскрасневшим лицом, пыхтела и боролась с дверными ставнями, которые никак не хотели подчиняться. Мне хотелось наконец оказаться в кабинете музыки, забрать свою сумку, уйти домой, запереться в своей комнате и представить, что всего этого никогда не было.

— Рита, — голос Никиты раздался где—то совсем близко, и я резко обернулась. Меньше всего мне хотелось, чтобы он жалел меня или пытался остановить или даже просто поговорить. Но Никита лишь обошёл меня, взялся за двери и потянул их на себя, приоткрывая на сколько это было возможно.

Я непонимающе покосилась на него. Он не остановил меня, потому что не хотел, или потому что знал, что я этого не хочу?

Но я не спросила, а он молча опустил глаза вниз. И когда вечерняя прохлада осталась где—то позади вместе с Никитой и ключами, а я оказалась на первом этаже перед кабинетом музыки, где осталась моя сумка, пролетев все лестничные пролёты с бешеной скоростью, цепляясь пальцами за перила, чтобы не слететь, меня охватила паника. Неспособность управлять ситуацией выбивала почву из—под моих ног, и я облокотилась о стену и спустилась по ней на пол, уже не беспокоясь о том, что юбка может помяться. На губах всё ещё чувствовалось чужое присутствие, а перед глазами стояло лицо Никиты, и на мгновение я позволила себе помечтать о том, что, возможно, та девушка, в которую он был влюблён с самого первого класса, это я. Но затем разум взял верх над чувствами — мы просто оказались слишком близко к друг другу в месте, всё было пропитано романтикой; мы просто оказались одиноки вдвоём.