Одна на миллион

Кабинет основ безопасности жизнедеятельности открылся не с первого раза и не с первого ключа. Замок оказался старым и заржавевшим, и Никите пришлось чуть больше получаса пытаться открыть дверь с помощью моей невидимки. Когда она, наконец, поддалась, и мы варварски ввалились внутрь небольшого помещения, я задалась вопросом, зачем мы вообще это делали.

— Ну как это “зачем”? — возмутился Никита, когда я высказала свои подозрения.

Правда, на этом его аргументы закончились, уступив место привычному восхищенному взгляду мальчишки, которого пустили поиграть с новыми игрушками. Первое, до чего дотянулись его руки, оказался макет автомата.

— Помнишь, как Олег Ильич залепил тебе подзатыльник Конституцией, когда ты на уроке попытался расстрелять из этого макета стойку с противогазами? — я присела на край парты первого ряда и принялась болтать ногами в воздухе.

— Помню ли я как обжшник навешал мне люлей? — Никита хмыкнул. Он направил дуло макета на тренажер сердечно—легочной реанимации, который все ласково называли Максимкой — не только потому, что так он назывался согласно документам, но и потому, что он действительно был похож на Максима. — Такое сложно забыть! — Затем он на мгновение опустил автомат, посмотрел на меня, прищурившись, и добавил: — Странно, что ты помнишь.

Я пожала плечами. Это было смешно, это было два месяца назад, это было в день, когда на улице с утра до ночи шел проливной дождь. Причин, по которым я не должна была это запоминать, не было, и все же было действительно странно, что я вспомнила.

— А я помню, как тебя на Максимке заставили продемонстрировать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца! — сообщил Никита, когда я слезла со стола и принялась разглядывать плакат под громким названием “Здоровый образ жизни”.

Никита вырос рядом со мной. Мои щеки тут же вспыхнули красным. Это был один из тех дней, которые хотелось навсегда вычеркнуть из своей жизни: мне пришлось в течение десяти минут вдувать воздух в пластмассовый рот Максимки и нажимать ему на грудь до тех пор, пока Олег Ильич не сказал, что несчастный скончался от бездарно оказанной первой медицинской помощи. Хотя я была уверена, что все делала правильно.

— Это было ужасно! Я потом неделю ощущала на губах привкус дешевого пластика!

Я состроила кислую мину. Никита рассмеялся.

— К тому же, это была моя первая тройка, — добавила я.

— Худший день в жизни?

— Худший день в жизни.

Никита хлопал меня по спине, приговаривая “Бедненькая Риточка!” до тех пор, пока я не предложила ему заткнуться. Тогда его взгляд устремился к плакату перед нами. На нем счастливые девушки прыгали на скакалках и ели салат, а довольные жизнью юноши тягали гантели и отказывались от предложенного человеком в плаще алкоголя.

— Британские ученые доказали, что если вести здоровый образ жизни, то можно прожить долгую жизнь … Долгую и скучную!

Никита ткнул меня локтем в бок, словно ожидал, что я сложусь пополам в приступе смеха. Но вместо этого я сурово посмотрела на него.

— Господи, ты выбрал самую ужасную шутку из всех, которые приходят в голову при взгляде на этот плакат! — я всплеснула руками, — Даю тебе еще одну попытку.

Никита почесал затылок.

— Это было лучшее, что у меня есть! — он развел руками, — Дальше — хуже.

— Я разочарована, — театрально вздохнула я.

Никита опустил уголки губ вниз и сдвинул брови к переносице и снова стал похож на щенка, с которым отказались погулять.

— И все—таки, что мы тут будем делать?

Никита бросил на меня взгляд из—под бровей и улыбнулся кривоватой улыбкой — именно такими выражениями лица обычно обмениваются заговорщики.

— Что? — спросила я.

— Да есть тут у меня одна идея.

Спустя пару минут я уже помогала Никите застегивать общевойсковой защитный костюм, на который Олег Ильич позволял нам только смотреть, но не трогать. Он был велик ему в росте, но в плечах немного жал, и Никита то и дело выгибал и разгибал спину от неудобства. Он решил устроить себе мини—фотосессию, и на мой вопрос о том, не собирается ли он себя на палец снимать, ответил, что у него есть фотоаппарат.

— И где ты его взял?

— Позаимствовал в актовом зале. Он там еще с того года лежит.

Застегнув последние заклепки у самого горла, я спросила у Никиты не стыдно ли ему у родной школы фотоаппараты красть. С непоколебимым лицом он заверил меня, что это едва ли фотоаппарат, скорее, старая мыльница, на которой осталось еще несколько кадров, жаждущих быть использованными.

Дальше я помогла Никите натянуть перчатки. Теперь он, покрытый прорезиненной тканью с ног и до головы, выглядел как огромная долговязая жаба.

— А теперь помоги мне надеть противогаз.

На мгновение я позволила себе подумать о том, что Никита пошутил. Но его выражение лица было непреклонным. Тогда я тяжело вдохнула, сняла с полки один из противогазов с массивной железной фильтрующей коробкой и надела его на свои ладони, пытаясь растянуть. Резкий и неприятный запах резины ударил в ноздри.

— Ты уверен, что оно тебе надо? — уточнила я.

— Не вижу причин отказываться от этой прекрасной идеи.

— Действительно.

Никита мужественно вытерпел процесс одевания противогаза. Его волосы липли к резине, а мои неаккуратные пальцы делали все еще хуже. Никита поджимал губы, щурился, но терпел. Когда противогаз наконец оказался на его голове, мы оба выдохнули.

— Ты похож на гибрид убийцы из фильма “Мой кровавый Валентин” и лягушки Кермита, — сообщила я, затягивая Никите капюшон.

Никита пробормотал что—то издалека похожее на “возьми фотоаппарат”. Он указал мне рукой на нужное отделение в рюкзаке, и я достала оттуда старенькую мыльницу фирмы Kodak. Возраст фотоаппарата отражался на его внешнем виде: на тридцать процентов он состоял из оранжевых и черных полосок, а на остальные семьдесят из протертой до бела пластмассы.

— Он выглядит старше Джорджа Истмена, — сказала я, и, повертев фотоаппарат в руках, добавила: — Это создатель фирмы Кодак, если что.

Никита неоднозначно покачал головой. Даже если он что—то сказал, я едва ли могла его расслышать. На пленке оставалось восемь неиспользованных кадров из тридцати шести, и пять из них Никита заставил меня потратить на то, чтобы сфотографировать его в прыжке со стула. Это была довольно глупая идея для фотографии, но спорить с Никитой я не стала.

— Так, все. Кажется, получилось, — наконец проговорила я. — Снимай давай эту жуть.

Никита схватился за фильтр противогаза и слегка потянул за него, так, что между резиновым краем и подбородком оказалось пространство.

— Сфотографируйся со мной, — попросил он и снова водрузил противогаз на место.

Я отрицательно покачала головой, и тогда Никита сложил ладони в умоляющем жесте. Я с легкостью представила его щенячьи глаза и сдвинутые брови, скрытые за противогазом. Несколько мгновений и парочку просящих мычаний в место слов спустя я согласилась.

— Только одно фото. И прыгать со стула я не буду.

Никита кивнул, и фильтр перед его лицом противно скрипнул. Он забрал у меня фотоаппарат, встал за моей спиной и вытянул руки вперед так, что я оказалась между ними. Перевернув фотоаппарат объективом на нас, Никита пробубнил что—то вроде “Сыр”, прежде чем нажать на кнопку затвора. Когда вылетела вспышка, я непроизвольно прикрыла один глаз.

— Все, довольна твоя душенька? — я повернула голову в сторону Никиты.

Он пожал плечами.

Тогда я развернулась к нему всем корпусом, и, осторожно подцепив резиновый край противогаза, стянула его с Никитиного лица. Теперь фильтр оказался на уровне лба и делал Никиту похожим на мутировавшего единорога. Я хмыкнула.

— Еще один кадр, — произнес он. — Без противогаза.

Я обернулась на камеру через плечо и едва заметно улыбнулась. Вспышка прогремела в глазах яркими лучами, и я моргнула. Снова подняв глаза на Никиту, я увидела, что он смотрит на меня слегка прищурившись, словно изучая. Его лицо оказалось так близко к моему, что я смогла разглядеть крохотную родинку у него на подбородке.