Берег и море

— Здесь сказано, что ты был в Придейне и выкрал чёрный котёл у Рогатого короля. Вот только к тому времени, когда родилась Лу, король был уже мертв, и Придейном правила принцесса Айлонви.

Мистер Голд неоднозначно качает головой: то ли кивает, то ли просто не знает, как реагировать.

— Ты оставил её в прошлом, там, где уж точно никто не сможет её найти — но по собственному желанию, а не по договору с Корой, — продолжает Реджина. Голд выходит из-за прилавка, подбирает книгу, выкинутую Реджиной, стряхивает с неё осколки и ставит на полку. — В чём дело, Голд? Неужели, маленькому ребёнку удалось растопить каменное сердце самого Тёмного?

— Я храню своё сердце там, куда даже твоей прозорливой дочурке не добраться, — Голд разворачивается на пятках. При каждом его движении деревянные половицы поскрипывают.

— Ты понял, что я имею в виду, — не уступает Реджина. — Мне нужно знать правду.

— Зачем? — Голд делает несколько шагов в сторону женщины. — Разве тебе недостаточно того, что я оставил её в живых?

— Ты не понимаешь … — начинает Реджина, но Голд прерывает её взмахом руки. Странно, что женщина тут же замолкает.

— Нет, это ты не понимаешь! — неожиданно для самого себя рявкает мужчина. Его не так уж и просто вывести из себя в обычное время. — Ещё тогда, когда твоя мать только подумала о том, чтобы принести мне новорождённую малышку, я уже знал, на что та будет способна. Дитя истинной любви, ровно как и Эмма, разве что с одним отличием — даже несмотря на твоё проклятье, дочь Белоснежки и Прекрасного была выношена и рождена в счастье и заботе. А Лу — бедная маленькая Лу — впитала в себя каждую нотку твоей ненависти к дочери Леопольда, к ему самому и к Коре.

— Это неправда! — возражает Реджина, сжимая руки в кулаки. — Я ждала её! Я её хотела!

— Но с той же силой ты и ненавидела её, хоть и сама того не знала, — Голд останавливается у той стороны прилавка, где стоит старинный глобус и проводит пальцем по его подставке. Растирая невидимую пыль подушечками большого и указательного пальцев, он продолжает: — Попробуй посмотреть на всё это моими глазами. Я вижу её — маленькую, крохотную и розовощёкую — и тут же вспоминаю Бэйлфайра, которого по своей же вине и потерял. Но ещё я вижу её будущее — то самое, где её жизнь может стать моей смертью. — Голд поднимает глаза на Реджину. — Я должен был убить её. В течение двух лет собирался.

Реджина лихорадочно подбирает слова в голове, но они почему-то не хотят складываться в предложения. Она лишь смотрит на Голда, хлопает ресницами и ждёт, что он продолжит говорить.

Но Голд молчит. Кажется, он настолько глубоко ушёл в воспоминания полувековой давности, что совершенно забыл о том, где находится.

— Голд? — зовёт его Реджина.

Мужчина трясёт головой. Его лицо, ещё мгновение назад потерянное и уставшее, снова приобретает каменное выражение.

— Она была всего лишь ребёнком, которому не повезло с родителями. Возможно, я монстр, или даже убийца, но … Она не сделала мне ничего плохого на тот момент. Я просто не мог, и это меня пугало. В течение двух лет девочка жила у меня в замке. Каждый день я склонялся над её кроваткой с намерением наконец расправится с той, кто в будущем сможет расправиться со мной, и каждый раз, натыкаясь на взгляд её карих глаз, я понимал, что она всего лишь жертва. Такая же, как и мой Бэй.

Реджину неожиданно начинает мутить. Она не отрывает взгляда от Голда. Следит за тем, как мужчина возвращается за прилавок к кассовому аппарату, как он постукивает пальцами по стеклу, из-за которого на редкого посетителя смотрят различные диковины, как его подбородок буквально на секунду дёргается, когда Голд упоминает Бэя.

— Что-нибудь ещё, мисс мэр? — с прежней напыщенностью произносит Голд.

Он заводит обе руки за спину, выпрямляет плечи и всем своим видом пытается показать, что их разговор окончен. Он и так сказал чуть больше, чем хотел. Но Реджина не собирается уходить.

У неё есть ещё одна просьба.

— Румпельштильцхен, — говорит она тихо, словно это незаконно. Подходит ближе, упирается ладонями в прохладную стеклянную поверхность прилавка и наклоняется чуть вперёд, прежде чем продолжить: — Прошу тебя, если в тебе осталось ещё хоть что-то человеческое, помоги мне. — Реджина бросает мимолётный взгляд через плечо на дверь, затем снова поворачивается к Голду. — Помоги мне защитить Лу от Коры. Я знаю, что мама здесь не ради воссоединения семьи.

***

Я с самого утра на ногах. Ещё до того, как Мэри Маргарет просыпается на работу, я выскакиваю из лофта вместе со своим луком и её стрелами. Погода встречает хмуростью и серостью, непривычной для Сторибрука. Кажется, всё вокруг пытается подать мне знаки, которые я упорно игнорирую.

Последствия смерча, созданного мной, городу удалось пережить. Сейчас лишь редкие трещины в асфальте и покосившиеся дорожные таблички напоминают о том, что произошло.

Реджина постаралась на славу.

Я останавливаюсь через дорогу от кафе «У бабушки», когда замечаю Руби. Она, заспанная и недовольная, устанавливает перед входом табличку с названием блюда дня и объявлением об открытии. Машу ей рукой, пытаясь привлечь внимание. У меня удаётся это лишь тогда, когда я подключаю голос и выкрикиваю имя подруги.

— Привет! — заметно повеселев, отвечает она. — Куда ты в такую рань? Не заскочишь на кофе?

— Ты же знаешь, что это не самая удачная идея, — отвечаю я.

— Люди не будут злиться на тебя вечно, Лу, — отмахнувшись рукой, словно от надоедливой мухи, говорит Руби. — К тому же, я хочу наконец поговорить с тобой по душам. Без тебя тут такая скука!

Я улыбаюсь и киваю, соглашаясь. У меня никогда не было подруг, Руби — первая. И я ужасно соскучилась по нашим разговорам.

— Может, заскочу после обеда, — кричу я напоследок.

Руби отвечает мне оттопыренным в кулаке большим пальцем. Когда из кафе выходит миссис Лукас, мы тут же расходимся: Руби исчезает внутри, а я, вжав голову в плечи, возобновляю движение в нужную мне сторону.

Это странно и очень глупо, как одна случайная ошибка смогла разрушить весь мой крошечный мир, который я так старательно выстраивала вокруг себя. Он не был идеальным, но, по крайней мере, был стабильным и безопасным. А что сейчас? Даже почвы под ногами нет, чтоб хотя бы попытаться встать ровно.

Единственные, кто остался — Таран и Киллиан. Но второй всё время так странно смотрит, словно чего-то боится. И это, в свою очередь, не на шутку пугает меня саму.

А появление первого скрывает в себе только ещё больше тайн.

— Эй!

Не нужно быть колдуньей, чтобы понять, к кому обращён этот скрипучий, низкий голос. Я останавливаюсь на месте, хоть и понимаю — не надо. Лучше продолжить идти в сторону леса или даже ускориться, чтобы не наткнуться на конфликт.

Но во мне словно два человека: один кричит о том, что не стоит, а другой, словно голодный волк, хочет крови.

Я разворачиваюсь. В паре шагов от меня стоит Лерой. Он то ли уже пьяный, то ли ещё — покачиваясь, он еле стоит на ногах и указывает на меня пальцем.

— Ты! Это ты во всём виновата!

— Иди проспись, Лерой, — отвечаю я с жалостью.

— Ты во всём виновата! Ведьма!

Лерой угрожающе машет бутылкой, зажатой во второй руке. Я снова предлагаю ему успокоиться, и в ту же секунду эта бутылка летит в меня. Успеваю дёрнуться, чтобы она не попала в голову — бутылка несильно задевает плечо. Его пронзает мимолётная тупая боль.

— Ты убила его! Убила!

Я внимательно вглядываюсь в лицо мужчины. Он точно пьян, но, вроде, не сошёл с ума.

— О чём ты говоришь?

— Весельчак. Единственный, кто всегда искал положительное даже в самой чертовски плохой ситуации, не пережил всего этого. Он умер вчера, — Лерой с шумом вдыхает носом воздух, — из-за тебя. Ведьма!

Те двое в палате интенсивной терапии, воспоминаю я. Видимо, одним из них и был бедный гном.

— Мне очень жаль, — я поджимаю губы.

Мне должно быть жаль. Но я почему-то ничего не чувствую.