Страница 20 из 84
Половина бесстрашных не доверяет нам, многие воротят рожи, за прошлые связи с предателями. Линн тоже тяжело, хоть она старается не показывать этого. Но я знаю, вижу по глазам, узнаю по слишком нервным движениям, по дарующей мне и принимающей негласной поддержке. К нашему печальному дуэту «декабристок» присоединилась Сани, жена Ворона. Милая брюнеточка, способная обложить всех вокруг таким семиэтажным матом, что у многих бывалых мужиков глаза выкатываются, а челюсти отпадают на пол. Интересно, муженька она тоже так гоняла? Ох, спасибо вам наши мужчины, бл*дь… Рука машинально тянется под подушку, нащупывает пистолет и пальцы бережно обнимают рукоятку. Его пистолет. Кажется я чувствую тепло его ладони, крепко сжимавшей оружие. Ах, я чокнутая просто… Я машинально сунула тогда его за свой пояс и теперь это мой талисман, моя тонкая ниточка, единственная связывающая меня с Эриком. Всхлипывая смахиваю соль с мокрых щек и спустив ноги с кровати, нащупываю ступнями мраморный пол.
— Ложись спи, — тихо шепчу сонной подруге и она скрутившись в клубок зарывается под одеяло.
Быстро одеваюсь, укладываю в напоясную сумку лидерского «Орла» и осторожно ступая средь множества наставленных в большом зале кушеток, выделенным искренними для бесстрашных, отправляюсь на крышу. Уже две недели как мы живем в штаб-квартире Искренности. У оставшегося Бесстрашия появились новые лидеры: Шона, Тобиас Итон — Фор, мда, мне тоже странно называть его по имени и Гаррисон. Из Дружелюбия смогли выбраться только инструктор с Трис, Калеб, Питер и наше трио. Остальные погибли, Грега убили… От всех этих мыслей у меня просто голова раскалывается, а горечи на все не хватает. Внутренняя боль стала постоянной спутницей, и мне кажется, что человек с болью просто свыкается, но она не проходит, а сворачивается колючим ежом внутри души и выжидает, ища удобного момента нанести удар по самому уязвимому месту, по ощутимей…
Ноги не спеша несут вверх по лестницам, через десять минут у меня первый сеанс связи с Дином по рации. На прошлой неделе мне не удалось с ним связаться, постоянно кто-то шатался рядом, словно следя. Время эфира шесть часов утра, во время пересменки диспетчеров. Нельзя называть имен, стараться общаться только общими фразами, ну ох*енно просто… тьфу. Снова холодный воздух, опять эта гребанная крыша. Сколько я просидела здесь часов за все время нахождения в Искренности, одному богу известно. Глаза жадно впивались, то в звездное небо, то в свинцово серое раскинувшееся по ту сторону, а грудь разрывала горечь, влагой чертя дорожки на щеках. Прикурив сигарету я опять устроилась на поверхности, поджав под себя ноги и достала передатчик. Ровно шесть часов и у нас всего пара минут, пора. Включаю питание, зажимаю кнопку… шипит.
— Я на связи, — четко выговариваю каждый слог. А кровь тарабанит шумно, волнуюсь…
— Рад тебя слышать, — раздается спокойный голос брата, но знаю, он переживает. — Как ты?
— Я в порядке, правда. И в безопасности. — отвечаю ему. — За тебя беспокоюсь.
— Не стоит, я же сказал, что в состоянии о себе позаботится. — тон холодный, не хочет выдавать своих эмоций.
— Я люблю тебя, — выдала я Дину и улыбка сама поползла на лицо.
— И я, будь осторожна. — ага, значит что-то наверное затевается. — Время истекает. — гляжу на заведенный таймер, успею.
— Скажи мне, — прошу я, пытаясь совладать с голосом. — Из Дружелюбия не привозили раненого лидера? — горло охватывает спазм мешая вздохнуть.
— Хмм, — и пауза, сука, сука, сука. — Да. Молодой мужчина. Был в коме. Делаем все возможное, но… кто знает. — в животе ёкает, крутится и меня словно обдает кипятком. Жив. В коме… Но жив. Вот черт!
— Спасибо, пока, — прощаюсь с ним и отключаю питание.
Рация ныряет в сумку, щелчок зажигалки и новая сигарета. Сизый дым облачком отправляется по ветру. Пальцы сжимаются в кулаки и ногти впиявливаются в кожу. Глаза жжет так, будто сыпанули песка. Сердце подпрыгивает в груди и делает невероятные кульбиты. Он выкарабкается, он сильный и выносливый. Нервный смешок срывается с моего рта, потом еще один и еще, и меня пробирает истерический гогот.
— Сукин ты сын, Эрик. — задрав голову в небо провозгласила я, в надежде, что он каким-то невероятным способом может услышать или почувствовать. — Не вздумай сдохнуть!!!
Эрик
Тягучая как смоль, черная, холодная, отвратительная жижа не отпускает, затаскивает на глубину, не дает дышать. Я барахтаюсь в этой жиже, она сжимает, попадает в рот, легкие разрывает огнем и леденит одновременно, я тону в ней, но борюсь как могу. Силы на исходе, сильнее всего хочется расслабится и плыть по течению, погрузиться, отдаться жиже, позволить поглотить себя в небытие. Изо всех сил стараюсь вдохнуть — не получается. Нужно выбраться. Эта мысль толкается, саднит, мешает, раздражает, царапает какие глубины сознания. Это еще не все, это не конец. Выбраться, только вперед, не сдаваться. Смерть не выглядит как старуха с косой. Смерть — это мерзкая, склизкая, тягучая жижа, но потребность еще раз вздохнуть, увидеть, услышать, осязать заставляет биться отчаянно, хватаясь за последние проблески жизни, выкарабкиваясь со всей огромной жаждой быть.
Сквозь борьбу и отвращение внезапно пробивается что-то теплое, мягкое, зарождается где-то внутри и маленьким лучиком начинает прокладывать себе дорогу к свету, к жизни. Я буду жить. Я не проиграю. Не в этот раз. Мелькают как крохотные кадры — улыбка, взмах ресниц, упрямо вздернутый подбородок. Дотянуться, прикоснуться — значит выжить, не сдаться, не проиграть. И я тянусь, изо всех сил тянусь к ней…
Кажется, несколько раз приходя в себя, я ощущал чье-то присутствие. Все время пересыхают и запекаются губы. Грудь разрывает, дышать невозможно и больно. Иной раз чувствую движение, глаза открыть не могу, но ощущаю, что меня везут куда-то. Темнота.
— Мне не дышится, — свой голос слышу, как вдавленный хрип.
— Когда ранение начнет заживать, будет легче. — мужской голос. Бесцветный. Эрудит видимо.
— Почему у меня нет голоса?
— Это тоже пройдет. Ты несколько дней был на искусственной вентиляции легких. Голосовые связки восстановятся. Не напрягайся, тебе надо беречь силы.
Укол в предплечье. Тьма.
— Почему я ничего не вижу?
— Открой глаза, Эрик. — тот же мужской голос. Похоже, молодой мужчина.
— Все равно не вижу. — Дышать все так же не получается. То есть получается, но так, будто дышу в никуда. Или не в себя.
— Это эффект от барокамеры, пройдет в течение часа. Ты поспи.
Опять накрывает темнота. Это похоже на ныряние, вынырнул — свет, нырнул — тьма.
— Где я?
— Ты в Эрудиции. Ты сильно ранен, Эрик. Задето легкое. Барокамера свое дело сделает, плюс тебе регенерацию делали все это время, но еще несколько дней все равно лежать придется. — нежный голос, не тот. Другой. Женский.
— Кто вы?
— Это я, Мелисса. Помнишь меня?
— Да, ты хотела мне отдать… — теплый пальчик дотрагивается до моих губ.
— Тшшшш. Тихо. Не говори. Тебе сейчас важно восстановиться. Остальное потом.
Снова темнота.
— Мне уже лучше. Раньше я видел только черноту, теперь все белое. Давно я тут лежу?
— Да вот уж почти три недели. — Ни х*я себе, однако. — Тебя привезли, пульса нет, крови много потерял.
— Кого-нибудь арестовали? Привезли? Из того рейда?
— Нет, все сбежали в Искренность. Джанин рвет и мечет. Сегодня у нее всеобщее собрание. Приедут лидеры всех фракций. Будет вещать. Я так надеялась, что до того не дойдет. Что ты успеешь всем лидерам показать, какая это сука, чтобы ее убрали, посадили, облили бензином и подожгли, но так или иначе, избавились от нее. Стой, стой, стой, нельзя тебе вставать!
— Ты мне, что ли, запретишь? — поднимаюсь, голова тяжелая и ощущение, что нет шеи, но глаза уже все видят, хоть и размыто. — Я пойду к себе, чего я буду тут валяться как м*дак.