Страница 47 из 80
Она тяжело дышит, не сводя с меня чумных от пережитого глаз. Всматривалась пристально, будто если сейчас на меня опять найдет, она с дырой в теле сможет что-то сделать, но… Все равно смотрит, сверлит так, что у меня начинает болеть голова.
— Я тебе ничего не сделаю. Во всяком случае не сейчас.
— От тебя ужасно пахнет. Как на скотобойне…
— Просто не думай ни о чем. У тебя ведь это лучше всего получается, — не получилось у меня не съязвить. Бл*, вот истинно, лучше вообще заткнуться! — Помолчи, ладно? — Эшли едва заметно кивнула, но все тело ее было до предела напряжено. Она боится меня. Боится зверя. Которым я, скорее всего, и являюсь. Не знаю, как много она видела, сколько она была в сознании… Всю дорогу в бункер мы не сказали друг другу ни слова. Одно понятно. Никаких доверительных отношений у нас быть не может. Может, оно и к лучшему.
Эшли
Раскидистые кроны деревьев мало укрывали от дождя, выбранную мной для тренировки небольшую поляну. Серое небо нависало бездонной пропастью, проливающейся тяжелыми каплями, колотившимися по листве, и этот мерный, успокаивающий стук был единственным звуком, достигающим моего слуха, заглушающим собственное дыхание и отчаянные попытки правильно воткнуть нож в импровизированную мишень.
«Бамс!» Недокрученная рукоятка врезается в облупившуюся кору с глухим треском, и уже третий нож улетает в траву, красивенько покрутившись в воздухе. Морщусь, плечо ноет, хоть рана и быстро затянулась, а вот распоротая стеклом ладонь воспалилась, прибавив трудностей. Иду, подбираю ножи, возвращаюсь на точку, примериваюсь. Снова бросаю. Остервенело, со злостью, что казалось, лезвие вот-вот треснет, разлетится, но оно каким-то чудом все еще оставалось целым. Бросаю, выплескивая свое отчаяние, унимая дрожь в руках, словно надеясь так настырно достучатся до того, кого тут не было, с тихой мольбой просочится сквозь незримую стену жестокости. Изливая все то, что накопилось на душе.
Холодок прополз по лопаткам, заставив передернуть плечами, отгоняя неприятное ощущение. От привычной жизни остались лишь воспоминания, пробирающие до глубины души, которые я надежно берегла в своем сердце, а по щекам текут слезы боли. А, может, это дождь, ведь зачем мне плакать? Обида потихоньку заглушается, и боль медленно уходит из меня, вытекает, словно песок в песочных часах, но не отчаяние, а внутри обрываются оголенные нервы. И не хватает сил даже вдохнуть.
А дождь все барабанит, насквозь промочив куртку, которая и так плохо грела. Еще меньше грела мысль о том, что придется возвращаться в бункер, похожий на мрачный склеп, в котором нет ни солнца, ни неба, ни простора, и даже воздух казался безвкусным. Что там делать? Прятаться в четырех стенах от него, совершенно разбитой, боясь не только сделать лишнее движение, сказать слово, а уже сомкнуть глаза и просто уснуть. Уснуть, и не видеть во сне тонущие в языках пламени остовы разрушенных стен и мертвых людей… Уснуть, и не слышать собственных криков, когда из сгустившейся черноты выныривают то «Вольники», с мерзкими улыбками, то полчища крыс, то страшное чудовище… Не вскакивать от пережитого, не просыпаться в холодном поту, хватая ртом воздух и мотая головой, отгоняя ужасные видения, и вновь забываясь сном видеть то же самое. Кровь, убийства, страх, боль и смерть. Уснуть, и хотя бы во сне не боятся его и не задумываться ни о чем. Я чувствую себя опустошенной… Хочется закрыть глаза, чтобы уснуть и не просыпаться.
До сих пор я старалась не думать о том, что случилось тем вечером три дня назад, когда мы возвращались по темному тоннелю за стену. Когда я дала слабину, позволив себе поддаться такой не ожидаемой от Эрика нежности, довериться, за что и поплатилась неожиданным ударом в стену и фейрверком в голове, словно целый мир там обрушился за доли секунд. Без шанса на восстановление, без единой надежды… Не было ни звуков, ни запахов, ни огромного силуэта мужчины, в тусклом отблеске луча фонарика. Только темнота, безмолвие и разливающаяся по телу боль. Эрик не смог сдержать свою ярость, и снова, чуть не убил меня. А потом, спас… Удушающая тоска неприятно сжимает колотящееся сердце, а еще отчаяние, я сцепила пальцы на рукоятке, попыталась дышать ровнее, силясь унять подступившие слезы. Джанин испоганила ему всю жизнь, вывернула душу, искаверкала психику, превратив в монстра, но он борется с ним, и это невозможно тяжелая борьба с самим собой. Искалеченный моделированием человек. Отважный боец, опытный воин, гордый бесстрашный. Расчетливый лидер, отличный стратег. Заботливый мужчина, проявляющий нежность. Защитник, и одновременно неконтролируемый зверь… И многое-многое другое, прячущееся в озлобленной жестокости… в душе вспыхнула муторная горечь.
Но как бы я себя не убеждала, что это все «монстр», который бесцеремонно проламывается из человека, и Эрику все же с трудом, но удавалось его усмирить, сдерживать свою жестокость, никакие уговоры не возымели должного эффекта. Каждый день я продолжаю боятся, ожидая нового удара, как только вижу его, невольно оглядываясь и ища пути отступления, хотя Эрик даже не смотрит в мою сторону. Мы сталкиваемся лишь в узком коридоре, или в пищеблоке, и то мельком, стараясь разойтись по комнатам и не замечать ни его взгляда, полного не то презрения, не то отчаяния, не то всего вместе, ни моих жалких попыток сохранять хладнокровие и не вздрагивать от каждого его резкого движения, и не решаясь даже разговаривать. Попытки начать разговор почти всегда с треском проваливаются. Он не всегда казался раздраженным, но было в нем что-то, что просто кричало о его опасности, не позволяя больше доверять. В те моменты, когда Эрик взрывается, и не может держать себя в руках, мне хотелось бежать, без оглядки. Рано или поздно он может убить меня, не специально, случайно, однажды просто не рассчитав силу удара, поэтому план отступления, чтобы хоть переждать бурю неадеквата, пришлось разработать.
Господи, как же я устала бояться… но без него мне не справится. Да и за несколько часов в городе, меня чуть не пристрелили, не сожрали, и не оприходовали сразу в двух групповушках… Мерзость, боже, какая мерзость… И без того на душе погано. А Эрик, в порыве яростного безумия, разорвал их голыми руками, защищая меня… Это странно, сперва «монстр» пытается меня убить, а потом оберегает, заботится, лечит… И я видела, что он волновался за меня. А еще мне было дико страшно, вновь, оказаться в лесу одной, да на подкожном корме. Я никогда не голодала, живя в Дружелюбии — это просто невозможно, поэтому прочувствовала сполна и с лихвой, аж до дрожи, когда желудок невыносимо сосет, так, что хотелось вырвать его из живота, только чтобы не чувствовать нестерпимо скручивающихся внутренностей… Бррр, чудом ведь не сдохла!
В тишине, нарушаемой лишь дождем и шуршанием листвы на деревьях, я провела почти целый час. Возвращаться в бункер не хотелось. Не хотелось, потому что я лелеяла чертовски наивную надежду на то, что у нас с Эриком получится сработаться, установить некий баланс и нормально общаться, что справимся, не смотря ни на что, а на самом деле мы ничего не смогли. Сейчас он старается обуздать своего зверя, держится на расстоянии, иногда позволяя мне увидеть себя и с другой стороны, открываясь из того страшного кокона хладнокровия, презрения, грубости, эгоизма и жестокости, в котором старательно закрывается человек. В нем есть сочувствие, ведь Эрик искренне сожалеет о смерти Ворона, этого нельзя подделать, видно по глазам. Усмиряя дыхание, и дрожащее, как у перепуганного зайца сердце, я крепко зажмуриваюсь, стараясь думать о том, что, возможно, еще не все потеряно. В очередной раз вспоминая все то, что я видела в нем, чудовищное напряжение отступало. Он нужен мне, как ни крути, нужен. Наверное, мне единственной и нужен. Ничем этого чувства не забить. Понятия не имею, что делать, но знаю только одно, что оставлять его одного нельзя. И плевать на все! В груди жалко защемило, а воздуха снова перестало хватать, сердце не заставишь вычеркнуть чувства, его не запрограммируешь на безразличие.