К Лоле

Дали третий звонок, но никто не сдвинулся с места, ждали, что кто-нибудь появится с лестницы, но все напрасно. Только какой-то шум стал слышен снизу, когда у нас замолчали. Прошло минут пять, и я подумала, что пора бы идти в зал — шутка удалась и довольно, но не могла же я всем показать, что есть дама, которая не боится мышей. И Трушич как назло куда-то запропастился. Еще немного погодя я уже хотела его позвать, как вдруг он вышел из дверей, ведущих в зал, быстрыми шагами пересек коридор и встал на пороге. Там он выпрямился, одернул мундир, взмахнул рукой в белой перчатке — ах, что за прелесть эти военные, люблю военных, за их выправку, за их стать, за их маневры — и объявил: «Крепитесь, господа! Нам сообщили, что Мышь идет сюда. С нею двое». Какой опять поднялся гомон! Стало жарко дышать. Те, что стояли у дверей, хором звали дворника. Кто выключил свет, я не знаю, но я почувствовала вслед за этим что-то липкое на своем колене. Громкий голос Трушича раздался рядом: «Пожарные уже выехали!» Но вместо пожарных приехали вы, господин комиссар, и не знаю почему, все указали на мадам Грушецкую. Мадам Грушецкая — это я, и я решительно отметаю все обвинения в мой адрес. Я отметаю их на счет идиота Трушича, этого дурацкого польшича, который угощал меня кюрасо. Это вино плохо влияет на мой организм. Прошу заметить и поскорее отпустить меня из участка. Довольно уже неприятностей на сегодня. Боюсь, у меня растрепалась прическа.

За моей спиной слышатся голоса.

— Ну какой он, какой он из себя, этот Щепетильников?

— Да ты его знаешь: высокий такой, со светлыми волосами. Он недавно постригся, и теперь у него уши топорщатся.

— Он с нашего курса?

— Со второго потока. У нас с ними в понедельник и четверг лекции вместе. Неужели не помнишь: Антон зовут, он еще пишет левой рукой и ручку смешно держит.

— Это не тот, который в баскетбол играет и картавит немного?

— Ну да, он! Теперь вспомнила?

— Конечно вспомнила! Ты бы мне сразу сказала, что это парень из институтской сборной. Наши девчонки ни одной их игры не пропускают, а когда он на площадку выходит, визжат как сумасшедшие. Один раз с ними пошла, так с середины игры умотала — они там такой дурдом устроили!

— А с кем тогда наши играли?

— Не помню, кажется, с МАИ.

— Да что ты! Это же фантастический матч был! Щепетильников со средней линии два мяча забросил.

— Ну и что, все равно наши проиграли.

— Да-а-а, мы ужасно тогда расстроились… Что поделать, защита у наших слабовата. Слушай, а если мы в центре ничего не найдем, тогда придется на рынок ехать?

— Найдем, не сомневайся. Я на прошлой неделе такие в ЦУМе видела. И чего, дура, сразу не купила. На рынке какое-нибудь говно подсунут, лучше даже не рисковать.

— Представляешь, сегодня Ефремова в институт вся в соплях пришла. У нее в автобусе кошелек с документами из сумки вытащили. Там еще стипендия для троих человек была. Она тем, кто в общежитии живет, выдать не успела.

— Кошмар!

— Я теперь на рынок вообще боюсь ходить. Куда ни посмотришь, у всех физиономии подозрительные! Это что, Моссельмаш? Может, в Останкино выйдем, а дальше на автобусе? Так быстрее получится.

— Нет, поехали до Ленинградского, не хочется на остановке стоять. Смотри, на улице опять снег пошел.

— Как крупа. А знаешь, ведь Щепетильников родом из Франции. Он коренной парижанин, родился там, когда его мать преподавателем в универе работала. У него настоящее имя — Антуан.

— Не может быть! Его бы тогда к нашему институту и близко не подпустили. У нас же первый отдел за этим строго следит!

— Ну, видимо, друзья отца помогли. Отец-то у него — генерал.

— Откуда ты все про него знаешь?

— Ну, не все… А то, что француз, так я его паспорт видела — фиолетовый такой, с гербом.

— Интересно… А где отец был, когда они с матерью во Франции жили? Я не думаю, что наши генералы по Парижу, как у себя дома, расхаживают.

— Не знаю. Мой-то батон всю жизнь на заводе проработал. Ему после смены стакан — лучше всяких Парижей.

— Я, кажется, отца Антона один раз видела — он в общежитие приезжал. Правда, одет был во все гражданское. А может, это и не отец был. Высокий такой, волосы тоже светлые, голос как труба. Курил на кухне, пока Антона дожидался. Не знал, что тот в Ташкент уехал.

Сутулясь, я встаю со своего места и сквозь толпу старушек из НАТИ протискиваюсь к раздвижным дверям в тамбур, чтобы ускользнуть в соседний вагон. Там едут горнолыжники. Цепляясь за их снаряжение, я пробираюсь к свободному месту на одной лавке с дремлющим мужчиной в подпоясанной офицерским ремнем дубленке. Удобно устраиваюсь у окна. Сидящая напротив меня девушка, не отрываясь, смотрит в окно на пробегающие чередой дома и деревья. Мне немного странно видеть ее здесь, в колышущейся на рельсах электричке, ведь до этого ее всегда окружала застывшая под куполом читального зала тишина, которую время от времени нарушали работники абонемента, осторожно вышагивающие по железным лестницам книгохранилища. В том числе там звучали и ее шаги.

— Выходной? — спрашиваю я, выбирая самую нейтральную из возможных нелепиц.

Она поворачивается.

— Да. А я тебя, кажется, знаю. Ты с третьего курса? Имя не помню, а вот факультет — «Техническая кибернетика». Верно?

— Точно! Я — Антон. А тебя как зовут?

— Ой, я думала, весь институт мое имя знает… Наташа.

Так у нас завязывается разговор. Крайне непринужденный. Мы, мужчины, иногда позволяем себе разговориться с малознакомыми людьми, не имея на то достаточных причин. Девушки подобным образом поступают реже, потому что они существа практичные. Но так как у меня на лбу красноречиво написано, что во внутреннем кармане моего пиджака лежат два билета на вечерний сеанс в кинотеатр «Художественный», у Наташи есть все основания поддержать нашу беседу.

В данный момент на моих часах около двух. Даже если она, как и те две сплетницы, направляется за покупками куда-нибудь в Лужники, у нее достаточно времени, чтобы устроить все свои дела, а потом приехать на Новый Арбат, где мы и встретимся. Посмотрим фильм, поедим мороженого, а на следующий день я обязательно зайду в библиотеку, чтобы, поднося к ее высочайшему столу незначительный формулярчик, обменяться улыбками и почувствовать себя по-новому, потому что в моем воображении возникнет уютный кинозал со зрителями, среди которых будут пары друзей, любовников, братья и сестры, родители с детьми, коллеги, просто одиночки, и в виде особой категории — мы двое. Я обожаю маленькие тайны. Большие, к сожалению, пока закончились.

Теперь, раз уж я решил ее пригласить, нужно выбрать удобный момент в разговоре, иначе она откажется из-за какого-нибудь пустяка, например из вежливости. Придя к такому выводу, я вдруг замолкаю. Наташа снова смотрит сквозь неопрятное стекло, подбрасывая на ладони помпон от шапки. Проезжаем Останкино. Я собираюсь с духом и говорю про билеты в кино. Тут дремлющий сосед начинает валиться на меня всем телом, приговаривая во сне: «Согласна, согласна». Наташа смеется и замечает:

— Боже мой, ему снится, что он женщина.

— Ага, — поддакиваю я. — Во сне его выдают замуж.

— Извини, — говорит она. — А как называется фильм?

— «Основной инстинкт».

Она принимает мое предложение. Убрав со щеки прядь каштановых волос, предупреждает: «Только мне сначала нужно зайти в магазин на „Белорусской“, а потом я свободна. Пойдем вместе, если хочешь, это ненадолго».

У магазина происходит занятная сцена. Временно я недолюбливаю магазины и стараюсь их избегать. Поэтому я не стал заходить, а ждал Наташу около входа, укрывшись от непогоды под козырьком с рекламными надписями. Вокруг ветер подхватывал сухой снег и бросал его пригоршнями в прохожих, играя в свою зимнюю игру. Немного доставалось и мне. Я повернулся к улице спиной и через пожелтелое стекло разглядывал подбирающихся к выходу посетителей. Они опасливо поглядывали наружу и не задерживали внимание на фигуре привратника с втянутой в плечи головой. Неожиданно я обнаружил в толпе знакомого человека.