К Лоле

Без дальних справок; — А потом?

Выдержка из дембельского альбома моего старшего брата.

На днях Николай, раскачиваясь на скрипучей кровати в такт и в тон когерентным колебаниям со стонами за стеной, шуршал страницами новой книги, вынесенной им под пиджаком из фонда открытого доступа, мешал мне заснуть и громко цитировал из-под скрученного однажды в купейном вагоне ночника:

Привезите мне из-за границы

Запрещенных книжек и газет…

— но и это совершенно не то.

Движение на Бульварном кольце замедлено, машины усиленно газуют, и над проезжей частью поднимается серый вонючий туман, мешающий мне разглядеть ту сторону, где мелькает ее зеленая курточка. Мы идем вверх по бульвару сходящимися параллельными путями, но отыскать брешь в транспортной сутолоке, чтобы перемахнуть к ней и начать волнительное знакомство, никак не удается. Прищурившись, я вглядываюсь в ее отдаленный профиль, потому что мы уже поравнялись, но она идет очень быстро, и моя догадка колеблется между «не может быть» и банальной очевидностью. В поле зрения въезжает троллейбус и, закупорив половину движения, заслоняет мне вид напротив. Вперед — ох, простите! Столкнулся с прохожим, который оказался намного мягче ускользнувшего справа фонарного столба. Человек чертыхнулся и наклонился за слетевшей с головы шапкой. Паническим зигзагом я огибаю корпус троллейбуса и, сделав два прыжка перед мчащимся «ягуаром», оказываюсь около ограды. Сугроб, дорожка, сугроб, опять ограда — дальше путь свободен, и где же она? Навстречу катятся два болоньевых шара, вдаль бежит согбенная драповая спина, а зеленый маячок погас, сгинул неизвестно в каком Шведском тупике.

Нет, жизнь не хочет романтизма,

Не светит идеал ему.

Потухла радужная призма.

Спасибо мистике за тьму.

Десять минут спустя я стоял, забывая волнение, на укатанном тротуаре, а напротив, через неширокую улицу светились перечеркнутые знакомым жестом, широкими меловыми полосами крест-накрест, две витрины готовящегося к открытию магазина «Пишущие машинки и авторучки». Между прочим, авторучкой одной известной марки именно из этого магазина безотказно написана моя повесть. Широкое желтое перо, легкий чеканный корпус.

В правой витрине стояла девушка. С осторожностью поворачиваясь, она что-то замеряла кожаной рулеткой. Потерев локоток, посмотрела наружу, заметила меня, улыбнулась. Мы познакомились через стекло: я изобразил пантомимой, как меня зовут и что я студент, а она написала обратными буквами на меловом поле «Зора» и послала мне воздушный поцелуй.

Потом я пошел на набережную и, остановившись у каменного парапета, за которым скончалась от холода река, почувствовал, как устали за день мои ноги. Повернул по направлению к дому. Красная площадь была перекрыта, я пошел к метро сквозь универмаг и на одной из его линий увидел прислонившуюся к стене нищую ободранную старушку в некогда зеленом, дико грязном пальто, на вид детском, выглядевшем так, возможно, из-за того, что пальто ей было сильно мало. Нуждающаяся, голодная, очень запущенная. Седые пряди, выбившиеся из-под платка, летали вокруг ее лица, а она тихонько тянула за поводок забившуюся в угол посеревшую от грязи собачонку и что-то говорила ей, пытаясь успокоить бедное, до смерти перепуганное толчеей животное.

На выходе из ГУМа раздавали рекламные подарки. Меня стиснули слева, потом справа, мотнули к стене и дали шанс продраться к двери. Кому-то я двинул локтем. Выбравшись на улицу, остановился рядом с неподвижным высоким мужчиной, держащим руки в карманах шикарного длиннополого пальто. Он разговаривал с дамой в тотчас мной узнанной зеленой курточке и синих джинсах. У нее было неровное старящееся лицо и сухой голос, в тепле которого потрескивали французские слова.

Из наступившего вечера излилась бодрящая сила. Ведомый ею по подземному переходу, я услышал сопровожденный музыкой вопрос: «Знаешь ли ты, что такое тоска по Новому Орлеану?» — и ответил на него отрицательно.

Тверская, стержень прогулки, опять возникла передо мною, причем не единично, а двойственно: из огней видимой улицы возникала вторая. Бросив обертку от жевательной резинки под засыпанный грязным снегом «мерседес», я отправился по одной из них и прошел ее всю. Разноцветные светящиеся занавеси прикрывали окна домов, увенчанных, словно коронами, фальшивыми бриллиантами реклам, а понизу тянулась гирлянда вывесок магазинов и прочих заведений. Со стороны похоже на человека, под ногами которого чужая земля, и говорит он порою сплошные нелепости, а где-то между гортанью и ступнями болтается его душа в ожидании чувства.

Улица шла извилистее, чем обычно. В темной дали мне мерещилась колоннада. Памятник Пушкину был повернут к площади спиной, изо рта статуи Маяковского вырывался ветер. Я порядочно устал, когда наконец приблизилась площадь Белорусского вокзала.

На углу ресторана «Якорь» полыхал киоск. Пламя одним мощным языком поднималось вверх и раскачивалось по сторонам, шаря по стене в поисках окон. Рядом стояла дежурная машина муниципальной милиции, и вышедшие из нее двое молодых парней в форме с оттопыренными дубинками на поясах уже не смотрели на пожар, а разглядывали стоящую невдалеке компанию кавказцев, вероятно хозяев гибнущего хозяйства. Пожарных не было, киоск пылал вовсю, я медленно прошел мимо, разыскивая метро.

Станция была на прежнем месте, да и отчего ей куда-то перемещаться? Игра осталась позади, несмотря на то что один из пассажиров эскалатора пытался что-то продолжать: хлопал ладонью по движущейся периле и смешно приседал перед тем, как спрыгнуть на твердый пол. Он мне знаком — его шапка катилась сегодня по бульвару.

В вагоне нашлись свободные места, и я сел, точнее, безвольно плюхнулся. По правую руку от меня провинциальный старичок с лицом как вогнутое зеркало, такое оно было живое и бессмысленное, читал книжку, а рядом с ним была третья за сегодняшний день красавица. На этот раз не мифически ускользающая и не шалящая из-за стекла, а монументальная — из плоти и одежды. Мягкие складки пальто открывали обольстительные колени и тонкую шею с наклоном, перенятым у Пизанской башни. Шею венчала разноцветная головка, для которой у меня нет ни аллегорий, ни эпитетов, и напрочь отсутствует желание их искать, потому что вовсе не высокий штиль способен привести эту прелестную конструкцию в движение. Тут подойдут выражения попроще, например… Да нет, я теряюсь, даже не знаю, пусть попробует кто-нибудь другой… Ага, вот старичок-то оказался озорным, а ведь и не подумаешь, на его тщедушную фигурку глядя:

«Если ты хочешь ночного веселья, следуй за мной».

Я краем глаза посматриваю вправо и вот увидел, что красавица поворачивается в сторону моего соседа.

«— Вы что, принимаете меня за проститутку?

— Ни в коем случае, я имел в виду совместное посещение шоу „Войор“. Мы с другом, вот он сидит рядом, направляемся туда…»

Поезд, распахнув темноту, выезжает на станцию, наша третья равнодушно поднимает глаза от страницы, которую только что читали трое, встает, показывая свой рост и осанку, направляется к дверям, к которым нельзя прислоняться, и, на малый миг остановки потеряв свою грацию, покидает вагон. Старик тоже отрывается от книги и смотрит ей вслед — съезжающиеся двери с громыханием затворяются. Повторяя руками движение створ, старик захлопывает мировой бестселлер у себя на коленях.

Взгляды, взгляды, взгляды. Больше других знают о человеческом взгляде страницы книг, хотя сами без взгляда остаются немы. Знание бывает немым, когда не нашлось еще человека, способного его воспринять. Но в нашем с Лолой случае все наоборот: я терзаю воспоминание, составляя пассажи, у которых путь следования известен заранее — к Лоле.