Страница 26 из 49
— Мне приятно, что она его так взволновала. Я представляю, как он будет радоваться, видя эту картину у себя в избе. А что она дорогая... мне она дорога только тем, что это памятный кусочек из родных Берестян.
— Вот, вот... «родные места», «милые сердцу картины» и прочие душещипательные сентименты. Эту картину в избе твоего «тяти» засидят мухи и тараканы. А в салоне за нее дадут полторы-две тысячи рублей. И не выдумывай разбрасываться такими деньгами! Можешь подарить твоему отцу пару белья и рубаху, ему это нужнее. И потом: — пусть он оставит в покое Жоржика!
— Но ты же, Алла, должна понимать, что он дедушка и ему, естественно, хочется подержать своего внука.
— Я должна прежде всего понимать, что ребенка надо уберечь от инфекции. Не важно, кто ее принес, дедушка или прадедушка.
— Я тоже рос в деревне, и меня таскали на руках и родные и соседи. И как. видишь...
— Ах, оставь, Герасим, расписывать подробности твоей деревенской биографии. Она меня мало интересует. И не поднимай, пожалуйста, вопроса о даче перед твоим отцом. У меня нет никакого желания ехать туда...
...Сын молча сидит против отца, не решаясь поднять на него взгляд. Его гнетет чувство виноватости перед отцом, в душе поднимается протест против того унизительного пренебрежения, с которым говорит жена об его отце и относится к нему. И Герасим решительно берет графин с водкой.
— Давай, тятя, отпразднуем нашу встречу! Тебе, мамаша, какого налить?
Дарья Архиповна поглядела весело и вопросительно на мужа и сына и решительно махнула рукой:
— А! Пропущу светленькой!
Принимая от сына чарку, отец сказал:
— Ну, а как же мы без молодой-то хозяйки? Зови!
За молодой хозяйкой рассерженно ушла мать. Вернулась она в сопровождении сумрачной Алевтины, которая, ни на кого не глядя, села возле мужа.
— Так что же, родные детушки... — встал Евлампий Назарович. — Не погодилось мне быть на вашей свадьбе, так дозвольте хоть задним числом поздравить вас... Ну, теперь уж можно сказать, что ли, с добрым супружеством! И пожелать вам ото всей родительской души полного счастья и сердечного согласия!
Он чокнулся с сыном и протянул свою чарку к снохе. Не взглянув на старика, она едва коснулась его чарки своей рюмкой и тут же поставила ее на стол. Чокнулся Евлампий Назарович и с Дарьей.
— Давай, мать, выпьем за ихнее здоровье, за дружную жизнь. Ну, и за одно за племя наше берестневское — за внучонка Егорушку! Будьте все здоровы! Дай бог, как говорят!
— Спасибо, отец, за добрые пожелания! — ответил сын. — За то, что не препятствовали мне выбрать работу по душе. Ну, а ты, Алла, что же не выпила с родителями?
Порывисто обернувшись к мужу, Алевтина готова была, казалось, сказать ему какую-то дерзость, но встретившись с его упорным гневным взглядом, вздернула плечиками и равнодушно-холодно произнесла:
— Пожалуйста! — взяла рюмку и, едва пригубив, поставила ее обратно перед своим прибором.
Ни для кого за столом не остался незамеченным этот демонстративный, пренебрежительный жест Алевтины. Каждый оценил его по-своему; но ответ на него оказался у всех одинаковый: присутствие Алевтины за столом перестали замечать.
С живым интересом сын и жена начали расспрашивать Евлампия Назаровича о берестянских новостях, как живут Галина и Настасья, тетка Устинья и вся прочая родня и знакомые, о женитьбах и выданьях замуж.
За разговором, конечно, выпивали и кушали, и повеселевший, оттаявший душой Евлампий Назарович с охотой рассказывал о всяческих деревенских событиях и происшествиях. И совсем без какого-либо злого умысла, по простоте душевной, сообщил сыну:
— А твоя-то духаня, Танька Закожурникова, долго ждала тебя. Все интересовалась, когда, де, Гераська приедет?
— Да какая же она, тятя, духаня? Так ведь — баловались... Ну, а что она — тоже вышла замуж?
Разговор о деревенских новостях не только не интересовал Алевтину, но казался ей пустым и мелким, раздражал ее. Упоминание же о какой-то берестянской «духане» взорвало ее окончательно. Она оттолкнула свою тарелку, резко встала и поспешно вышла из комнаты:
Евлампий Назарович вторично удивился:
— И что это, Герасим, она у тебя этакая суматошная, форсистая?
Подвыпивший Герасим метнул разгневанный взгляд вслед жене.
— А я вот ей покажу!
Мать рассмеялась:
— Да чего ты, Герасюшка, ей покажешь? Она тебе такой кордебалет устроит, что ты и моргать перестанешь! Не впервой ведь.
— А чего это она ему устроит? — заинтересовался Евлампий Назарович. — Как это ты сказала?
— Ой, да так тут на дворе бабы говорят. Ну, это обозначает руготню отчаянную с наскоком, а бывает и с потасовкой.
— Я вот отучу ее от этих кордебалетов! — раскуражился Герасим. — Видишь, не желает она в деревенской избе жить! А я тебе, тятя, ручаюсь... Черт ее дери с ее «не желаю»... дачу мы с тобой построим! У меня и план приготовлен, как ты просил. А что мне стоит?! Заберу мать и поедем. Пускай она тут со своими фасонными подружками канители разводит. Поедем, мамаша! Погостим в родных Берестянах!
— Ой, и не знаю, Герасюшка. Душой-то бы хотела, да вот как оторвешь тело? На кого тут внучка покинешь?
— А чего его покидать? — возразил Евлампий. — Заберете с собой, да и все тут. Сколь ему там воли будет! Да около него с дюжину нянек соберется. Какой тут разговор!
Дарья тяжело вздохнула.
— Да разве она даст его увезти?
— А мы, мамаша, и спрашивать не будем! Мой или не мой он сын? Куда везу? К родимому тятеньке! Какой разговор? Давай, тятя, выпьем! Мамонька, поддерживай!
В долгой душевной беседе родителей и сына дошел черед и до песни, Евлампий Назарович попросил Дарью:
— Ну-ко, мать, спой нам твою любезную про лебедь белую. Сколь годов уж я твоих песен не слыхал.
— Ой, да что ты, Евлаша! Я уж забыла, когда и певала. Иной раз внучонка укладываю и запою, да тут же и спутаюсь. Ну, ужо подпоете, так, может, и распоюсь.
Поставила локоть на стол, подперла щеку кулаком, устремила улыбчивый взгляд на рисунчатую скатерть и; задушевно повела:
Несмело начали подпеваться к Дарье и отец с сыном. А она закрыла глаза, словно своей женской памятью видела белую лебедушку:
Резко захлопнулась дверь в столовую, и песня оборвалась.
— Не нравятся сношке наши песни, — горестно вздохнула Дарья Архиповна.
Сын запротестовал:
— Не обращай внимания, мамаша! Пой! — и, фальшивя, запел:
— Ну вот и спутался. И не надо, Герася, сороку за хвост хватать — стрекоту не оберешься. Да и время позднее.
— Что и говорить — сношка с норовом, — заключил Евлампий Назарович.
Дарья, занявшаяся приборкой стола, ответила на замечание мужа:
— У меня на ее норов есть свой сноров. А вы с Герасимом идите-ка в мастерскую, пока я со стола уберу. Там на диване я тебе и постель направлю.
6
В мастерской Герасим нашел чертеж дачи. Был он выполнен по всем правилам планировки. Как художник, Герасим на отдельном листе ватмана нарисовал акварелью общий вид дачи, расписной теремок в древнерусском стиле, украшенный затейливым узором резьбы и крохотной башенкой с кукарекающим рыжим петухом.
— Так, ястри ж тебя возьми, Гераська! — воскликнул отец. — Я эку же и во сне видел! Да мы с тобой, знаешь, враз...
Ватман выпал из рук Герасима, скрутился и покатился по полу, а сам Герасим тяжело опустил руки на плечи отца, тоскливым взглядом обвел отцово лицо и с задрожавшими губами уткнулся головой в его грудь.