Страница 8 из 108
— Вы находитесь в ООН.
У Бориса Тимофеевича отвисла челюсть.
— Да нет, — живо рассмеялся Сергей Алексеевич и махнул рукой. — Нет, совсем не то, что вы помните. У нас контора серьезная. — Отдел Особого Назначения. На правах министерства с соответствующими окладами.
У Бориса Тимофеевича сами собой застучали зубы.
— Ну, ну, дружище, — живо блеснул крепкими зубами Алексей Сергеевич. — Ну, Боря, не тушуйся. Можно, я буду просто по имени? Мы почти одногодки, оба холосты и оба со средним техническим, только ты — по холодильникам, я — по печам… Да ну же! Возьми себя в руки. Вот так. Сядь прямо. Умница.
— Сейчас, — прошептал Борис Тимофеевич, у которого кружилась голова и бурлило в желудке. — Сейчас пройдет. Это пиво натощак.
— А! — воскликнул Сергей Алексеевич. — Что ж ты сразу не сказал? Я тебя таким деликатесиком угощу — обалдеешь! Сейчас, дружище. — Он повернул ручки сейфа, замаскированного под холодильник, откинул тяжелую дверцу и достал тарелку с бутербродами с красной икрой почему-то синего цвета.
— Отведай, голубчик.
Борис Тимофеевич зажевал бутерброд, и этот знакомый процесс жевания принес чувство уверенности, расположил к развязности.
— Откуда икра-то, из-под прилавка?
— Что ты! — рассмеялся Сергей Алексеевич. — Меня снабжает наша контора. Вкусно? Знаешь, из чего эта прелесть делается?
— Из чего? — перестал жевать Борис Тимофеевич.
— Из нефти. И пропитывается гормональным препаратом, вызывающим тягу к сексу. Удобно, правда? Поел и — готов к использованию.
— Спасибо, больше не хочу. — Борис Тимофеевич отодвинул тарелку.
— Сигарету?
— Я не курю… Я хотел бы добраться до дома.
— Непременно, — сказал Сергей Алексеевич, и у его губ обозначились жесткие складки. — Как только закончим неофициальную часть. Я хочу что-нибудь для вас сделать. Вы ведь остались без работы?
— Да, — удрученно подтвердил Борис Тимофеевич. — Надо искать работу.
— Тем более, — продолжал Сергей Алексеевич, — что мне повезло с вами. А говорили, что нельзя верить снам на пятницу.
— Сегодня вторник, — сказал Борис Тимофеевич.
— Завтра суббота, голубчик.
— Вы шутите. Или, извините, я так набрался вчера, что проспал четыре дня?
— Нет. Но держитесь крепче за стул, дражайший Тимофей Борисович. Сегодня пятница апреля 2039 года.
У Бориса Тимофеевича голова пошла кругом, в глазах помутилось, он начал оседать, и, если бы не Сергей Алексеевич, который подхватил гостя, Борис Тимофеевич упал бы. Очнулся он оттого, что ему терли уши ладонями и говорили неторопливо, механическим голосом:
— Вы находитесь в апреле 2039 года. Ничего в этом исключительного или предосудительного, тем более преступного — нет. К тому же, гражданин Востриков Б. Т., я вас зарегистрировал. К сему — вы без работы… в своем времени… следовательно, с большей легкостью согласитесь помогать нашей конторе. И вы подтвердили это собственноручной подписью. И если откажетесь — автоматически нарушите статью о неразглашении. Вам все ясно?
— Ясно, — голосом умирающего праведника сказал Борис Тимофеевич. — Кто вы?
Сергей Алексеевич прошелся по комнате, заложив руки за спину, и с чувством продекламировал:
Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом…
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его, тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я…
— Видишь, и мы что-то помним из классики. Старая школа, старая выучка.
— Я ничего не понимаю, — слабо прошептал Борис Тимофеевич, — что со мной происходит! Куда я попал и кто вы? Зачем анкета, пиво, бутерброды?
— Пиво для посетителей, бутерброды для друзей, анкета для всех. — Сергей Алексеевич посмотрел сверху на гостя. — А с вами, Востриков Б. Т., ничего необычного не произошло. Каким-то образом, это еще предстоит проверить, вы получили возможность переноситься в будущее время, например в это. Поскольку подобной возможности мы не исключаем для отдельных общественно-полезных граждан, постольку мы вынуждены были устроить вперед по времени такие ППР — профилактические пункты регистрации.
— Зачем?
— В целях ОБ, Обеспечения безопасности. Поскольку могут быть некоторые неустойчивые…
— И вы сидите и ждете? И это вся работа? — вяло спросил Борис Тимофеевич.
— И еще пиво пью, — улыбнулся Сергей Алексеевич, продолжая стоять, как учитель над нашкодившим разгильдяем. — И в этом моя работа.
— Все равно не понимаю. Я устал, у меня болит голова, и я хочу домой. Я, кажется, забыл выключить газ на кухне. Куда мне идти?
— С крыльца за дом налево. Там узкая тропинка. В конце концов выйдете на площадь из-за фруктового ларька, — он давно не действует, — в щель между ларьком и стеной. Там темно, а сегодня утром дворники поставили там бетонную тумбу для мусора, так что не ударьтесь. Устраивайтесь на работу, и о том, что были здесь, — никому ни полслова. И еще. — Сергей Алексеевич подошел ближе и взял гостя за пуговицу. — Вот о чем я хотел вас просить: вы бываете среди людей, разговариваете, умеете слушать. И если услышите что-нибудь этакое, — Сергей Алексеевич покрутил растопыренными пальцами возле своего уха, — тогда пожалуйста, прямо ко мне. Договорились?
— Я не умею отличать интересное от скучного. Зачем вам это?
— Видите ли, — Сергей Алексеевич погладил друга по плечу, — жизнь сложна, люди — доверчивы и часто склонны к ложным суждениям. И вы представляете — нам это важно: вовремя поддержать человека, остановить его неверный шаг? Вы согласны со мной?
— В общем — да. Поддержать — это важно.
— И остановить на неверном пути, — подмигнул Сергей Алексеевич. — Так вы сразу ко мне, ладно? Но в день печали, в тишине есть в мире сердце, где живу я… Ну, ступайте, дружище.
Щель за ларьком была узка, Борис Тимофеевич втянул живот, протискиваясь, и сильно ударил колено о бетонную тумбу.
В городе настаивался на сырости промозглый вечерний час. Сверху сыпал мелкий нудный дождичек, и Борис Тимофеевич, в одной рубашке, съежившись от холода, стоял на остановке и думал, что вот доберется домой, и напьется чаю с малиной и медом, и укроется ватным одеялом, и будет спать, спать, спать.
— Гражданин! — услышал он строгий голос и увидел рядом человека в форме и руку, вскинутую к козырьку. — Что вы делали за ларьком?
— Я? — испугался Борис Тимофеевич. — Я — ничего, я тут случайно… Я газ забыл дома выключить…
— Вот как? — иронически спросил милиционер. — По-моему, вы за ларьком оправлялись по малой нужде.
— Нет, я оправлялся на лужайке.
— Так-с, понятно. На лужайке, значит. По ветерку. На травке. Штраф на месте будем платить или в отделение пройдем?
— Конечно, я сейчас, — заторопился Борис Тимофеевич и вывернул карман брюк; глухо звякнул об асфальт металлический рубль.
Милиционер с треском оторвал квитанцию, вручил Борису Тимофеевичу и козырнул:
— Впредь, гражданин, прошу не нарушать. А сейчас — марш домой, а то простудитесь.
Когда Борис Тимофеевич, вымокший до нитки, иззябший до костей, измученный душой и уставший телом, добрался до двери, он не сразу попал ключом в скважину замка — так тряслись руки.
В темной комнате что-то шуршало, как будто расходились по щелям разгневанные тараканы. Потом шуршать перестало, и в наступившей тишине стали слышны жизнеутверждающие аккорды Шопена, опус № 17.
Заснул он мгновенно, как только облачился в шерстяную пижаму и лег в постель, но спал трудно, вздыхал и ворочался, — снилась женская баня. «Чертовы бутерброды», — говорил он во сне, борясь с наваждением, отодвигая тазы с водой и мочалки, сбрасывая с себя ватное одеяло.