Страница 30 из 62
- Не понимаю.
- Ваше счастье, - кратко отозвался тот.
Ганзель мысленно выругался. Кем бы ни был их сосед, он, кажется, давно сломался, смирившись со своей судьбой. Судьба эта была исполнена самой зловещей недосказанности, и Ганзель вдруг подумал, что участь обычной канарейки, и верно, не так уж и плоха.
«Он ест только варенье».
«Он будет беречь вас какое-то время».
«Оставит напоследок».
Соединяясь воедино, все эти недосказанности обретали зловещий смысл, но все еще слишком смутный.
- Как вы попали сюда? – спросил Ганзель, надеясь вывести незнакомца на беседу.
- Так же, как и вы, смею думать, - отозвался их сосед со вздохом, - Вы знали, что он прекрасно охотится? Выслеживает с воздуха цель, потом бросается вниз и молниеносно ее поднимает. Занимается он этим обыкновенно по ночам. У него прекрасное зрение. И он не промахивается.
- Значит, вы попались ему на улице?
- Нет. Я оказался еще глупее.
Голос незнакомца звучал устало и, вместе с тем, насмешливо. Ганзель отметил, что голос весьма молод и принадлежит явно не старику. Тем необычнее было слышать в этом голосе подавленность, свойственную, скорее, находящемуся на последнем издыхании старцу.
- Как это случилось?
- Мне приходилось читать, что в древности, еще во времена, когда генетические чары служили во благо человеку, распространенной традицией среди людей было оставлять самые вкусные части добычи для лесных хищников – чтоб те, довольствуясь ими, не совались к человеческому убежищу... Он точно так же взимает свою дань. Только ему отдают не самые сладкие куски, а самые неудобные. Вы двое, кажется, тоже имели несчастье оказаться для кого-то неудобными кусками?
- Пожалуй, что так.
- У сына Карла уговор со многими людьми тут, в Вальтербурге. Ему скармливают то, что по каким-то причинам должно бесследно исчезнуть из города. Неудобные куски. Такие, которые должны раствориться, не оставив и щепотки генетического следа. Если вы оказались тут, значит, и сами знаете.
- Вас отправил сюда Карраб Варрава? – напрямик спросил Ганзель.
- Не имею чести быть знакомым. Нет, я здесь из-за помидора.
- Какого еще помидора?
- Господина помидора, - незнакомец выдавил из себя жалкую усмешку, - Это не имя, это прозвище.
- Чье?
- Одного приближенного к королю седецимиона. Он, кажется, барон. А Помидором его прозвали за вечно красный цвет лица. Он, конечно, может доказывать, что процент порченного генетического материала у него меньше половины процента, но в это мало кто верит. У него избыточное количество капилляров на лице, оттого оно всегда красно, как помидор. Ну и прозвище соответствующее… Он-то меня сюда и упек.
- Вы умудрились разозлить седецимиона? Недурно, - оценил Ганзель.
- На самом деле, разозлил его мой отец. Он был весьма неловок и за это пострадал. Я лишь попытался спасти его. Зря, как видите. Теперь и я оказался неудобным куском. И жду своей участи.
- Какой?
- Не стоит вам знать. Если вы и в самом деле окажетесь ценны для него, сын Карла может держать вас тут несколько дней. И, поверьте, лучше проведите их в неведении.
- Мы не собираемся ждать своей участи! - терпеливо, но жестко сказал Ганзель, - Эй, послушайте, уважаемый! Я не знаю, что за дела здесь творятся и не знаю, от кого заделал этого жирного ублюдка отец-Карл, но сидеть и ждать не собираюсь.
- Все зависит от того, когда он вновь проголодается…
- Но вы сказали, что он не ест людей!
- Верно. Он питается исключительно вареньем.
Ганзель зарычал.
- Далось вам это варенье! У нас нет для никого никакого варенья!
- Вы так думаете, - едва слышно произнес человек с шарообразной головой, - Все поначалу так думают…
- Ганзель, - Греттель положила руку ему на плечо, - Кажется, я догадываюсь, что он имеет в виду. И если я права, ситуация еще хуже, чем нам виделось. Мы здесь не канарейки.
- А кто? – спросил настороженно Ганзель.
- Мы…
Закончить она не успела, потому что дверь дома заскрипела, распахнутая чьей-то удивительно сильной рукой. Ганзелю не требовалось угадывать, кто ее открыл. Он почувствовал запах – пота и машинного масла, удивительно зловонный, как запах головки сыра, забытой мышью под половицей. Что-то тяжелое и грузное ввалилось внутрь.
Сидевший в соседней клетке незнакомец взвился на ноги, от его обреченного спокойствия не осталось и следа.
- Не меня! – завопил он истерично, - Не меня, умоляю! Их! Их берите! Они свежие, они сладкие!.. Не меня, молю святым Пестелем!
От шагов сына Карла сотрясался весь дом. Огромная, раздувшаяся от жира, туша, неспешно передвигалась вдоль клеток, на ее оплывшем лице царило сонное равнодушие. Маленькие глаза шарили по клеткам.
- Не берите меня! Я горький и тощий! Их берите! Их!
Сын Карла замер между клеток, раздумывая. Ганзель заслонил грудью Греттель, понимая, насколько нелеп и бессмысленен этот жест. Сын Карла мог бы убить его одним щелбаном. Но он оставался в неподвижности, переводя взгляд с одной клетки на другую. Его пухлые губы едва заметно шевелились, между ними виднелся сизый язык, покрытый россыпями вкусовых сосков и похожий на щупальце глубоководного моллюска.
- Сохраняйте спокойствие, - пробасил сын Карла заученно, безо всякого выражения, - Дело обыденное.
Незнакомец с шарообразной головой взвизгнул и попытался забиться в угол своей клетки. Но это ему не помогло. Сын Карла умел двигаться с удивительной ловкостью, несмотря на свои габариты. Клетка распахнулась, и он засунул внутрь толстую руку, покрытую складками, пролежнями и пигментными пятнами. Казалось, что в его теле вовсе нет костей, а кожу распирают лишь сотни килограмм лениво колышущегося жира. Пальцы безошибочно нащупали пытающегося укрыться человека и выдернули наружу.
Только тогда Ганзель смог рассмотреть их неудачливого соседа. Тот и в самом деле походил на человека, если бы не голова. Судьба, наградившая его вполне обыденным торсом и конечностями, отыгралась на голове. То, что находилось у него на плечах, скорее походило на засушенную луковицу. Шелушащаяся коричневато-желтая кожа осыпалась, под ней проглядывали другие слои. Из макушки вертикально вверх росли побеги, напоминающие луковые стрелки, посеревшие от недостатка света.
«Слишком много растений в последнее время», - подумал Ганзель отстраненно.
Человек-луковица оглушительно кричал и пытался вырваться, но пальцы сына Карла не оставляли ему шанса. Лишь хрустнула, вывернувшись из сустава, тощая рука.
- Сохраняйте спокойствие, - пробасил толстяк с винтом за спиной, и добавил, поколебавшись, новое слово, - Пожалуйста.
- Что он хочет с ним сделать? – не выдержал Ганзель.
От собственной беспомощности ныли кости и слезились глаза. Сейчас бы мушкет!.. Может, этот сын Карла и силен, но три заряда картечи в упор превратили бы его в ошметки жира, разбросанные по всему дому.
Мушкета не было. Было только непонимание и страх. Совсем не то, что могло помочь в этой ситуации.
- Лучше не смотри, братец. Ни к чему.
- Да что за дьявол? На что не смотреть?
- На него… них…
Кажется, Ганзель понял. Мелькнула на дне сознания, как мелькает рыбешка в прозрачной воде, какая-то мысль. Понял, но осознать в полной мере не успел. Может, из-за этого он замешкался и не сообразил отвернуться, когда сын Карла, тяжело ступая своими ножищами и сжимая в руке свою жертву, подошел к автоклаву.
Он сунул верещащего человека-луковицу в металлическую емкость и, прежде чем тот успел выпрыгнуть, щелкнул крышкой, герметично ее закрывая.
- Варенье, - пробормотал сын Карла, облизывая пухлые губы, - Варенье. Дело обыденное.
Он подошел к подобию перегонного куба и, почти не колеблясь, повернул несколько рычагов. Получалось у него это ловко, несмотря на то, что рычаги не были рассчитаны на лапы подобного размера. Перегонный куб начал пыхтеть и изрыгать из своих многочисленных сочленений пар.