Страница 26 из 62
Отрава! – ударила откуда-то со стороны страшная мысль – Варрава отравил их!
Но ведь они даже не принимали ничего из его рук. Не пили вина.
Ганзель выхватил кинжал. Когда-то это плавное и естественное движение занимало меньше времени, чем требовалось глазу, чтоб моргнуть. Теперь у него ушло на это невероятно много времени. Мало того, рука была столь слаба, что чуть не выронила оружие, пальцы разжимались сами собой. Ганзель зарычал, ощущая, как предательская слабость, не встречая сопротивления, овладевает его телом, распространяясь с током крови. Для нее не существовало барьеров, ей не требовалась долгая осада. Кто-то впустил отраву в его тело, и теперь она просто брала то, что принадлежит ей.
Ганзель с трудом повернул голову на деревянной шее и обнаружил, что Греттель уже лежит на полу, уткнувшись лицом в ковер. Мертва?.. Отчаянье черным псом вонзило клыки в сердце и превратило его в лохмотья.
Он ударил Карраба Варраву кинжалом. Снизу вверх, как бьют в переулках, чтобы перечеркнуть его жирное надувшееся тело короткой извилистой молнией шипящей стали. И позволить внутренностям господина директора шлепнуться на роскошный ковер, сделавшись еще одним украшением кабинета.
Удар получился столь слаб и предсказуем, что уклониться от него не составило труда и лишенному ног инвалиду. Карраб Варрава поморщился и шлепнул Ганзеля по руке. Боли не было, он даже не почувствовал прикосновения, но кинжал беззвучно выпал из пальцев.
- В нашем мире, где все сущее постоянно меняется, предсказуемость – самая опасная черта, - задумчиво произнес Карраб Варрава, - Ты всегда был подозрителен, милый Ганзель. Это тебя и сгубило. Твоя подозрительность была слишком предсказуемой. А ведь я предлагал тебе вина, как старый друг… Впрочем, ты, наверно, уже и так все понял. Яд заключен в газе, которым незаметно пропитывается мой кабинет. А нейтрализующее его вещество как раз и заключено в вине, от которого ты так самонадеянно отказался. Всего один тост мог бы спасти твою жизнь. Есть в этом определенная ирония, верно?..
Ганзель попытался сделать шаг к Каррабу Варраве, но в этот раз его подвели ноги. Суставы заржавели, в костях, мгновенно и непредсказуемо смещая центр тяжести, катались ртутные шары. Он едва не рухнул ничком, едва успев упереться коленом в пол.
Карраб Варрава в задумчивости оторвал безвольно повисшую пиявку от своей щеки, покрутил в пальцах и сдавил. Ее внутренности прыснули во все стороны, как мякоть перезревшего плода. Но крови в ней не было, лишь какая-то студенистая зеленоватая субстанция, от которой он брезгливо вытер ладонь.
- Яд не смертелен, - пояснил он неспешно, - Мне нет интереса убивать вас. Я работник искусства, а не убийца. О, вижу блеск в твоих глазах, милый Ганзель. Ну ладно, ты-то все и так понимаешь. Конечно, мне нужно избавиться от вас двоих. Поворачивать ключ в замке может лишь одна рука, ну а лишние уши тут и подавно не нужны. Но вот ведь загвоздка… Не так-то просто прикончить самую известную во всем Гунналанде геноведьму! С этими тварями всегда приходится держать ухо востро. Вдруг у нее в крови хитроумный нейро-токсин или еще какая-нибудь штука… Известно, геноведьмы необычайно мстительны и коварны. К тому же, ее исчезновение может встревожить многих достаточно уважаемых людей в Вальтербурге. Нет, старику такие проблемы не нужны.
Ганзель упал на пол, но боли не почувствовал. Снизу господин Карраб Варрава и подавно выглядел великаном.
- Я решил поступить проще. Отдам я вас с госпожой Греттель какому-нибудь заинтересованному лицу. Вы ведь квартероны, чистенькие, как для Вальтербурга, наверняка кому-то сгодитесь. А уж для чего – не моего ума дело. Я – честный делец, в чужие дела не лезу. За то меня и ценят, верно?
Карраб Варрава склонился над ним, так, что кольца черной бороды непременно защекотали бы Ганзелю шею, если бы его тело не потеряло окончательно чувствительность. Директор театра улыбался, широко и искренне, в своей манере.
- Так что, полагаю, милый Ганзель, наш с тобою договор выполнен и закрыт. Без возможности дальнейшего продления. Но все равно, я благодарен тебе. С тобой всегда было приятно иметь дело. Как жаль, что зрители моего театра не увидят твоей улыбки…
Карраб Варрава дернул за шелковый шнур.
- Мистер Дэйрман, наш гость уже появился?
- Сын Карла? Минуту назад, господин Варрава. Пригласить его в кабинет?
- Да, пригласите, мистер Дэйрман. Я обещал ему пару гостинцев, пришло время их забрать.
Ганзель из последних сил повернул голову, чтоб разглядеть дверь кабинета, хоть в этом и не было никакого смысла. Его сознание медленно гасло, подобное вертящемуся на поверхности пруда цветочному лепестку. Еще секунда, и он начнет тонуть.
Пол вдруг стал ритмично сотрясаться. Удивительно, как он почувствовал это своим полумертвым телом, да еще и сквозь ковер. Что-то большое шагало в его сторону. Настолько большое, что емкость с пиявками звенела не переставая, а на поверхности воды появились буруны. Что-то большое и, понял Ганзель с затихающим ужасом, разумное. Что-то, что шло за ним. И что резко отворило дверь кабинета, так, что хрустнули сорванные со своих мест бронзовые петли. И тогда Что-то удовлетворенно заворчало, замерев на пороге. Ганзель попытался сместить голову еще на полпальца. И увидел.
Удивительно было, как это существо сумело протиснуться в дверной проем – в нем было не меньше трех с половиной метров. И оно было столь тучно и огромно, что даже господин директор театра по сравнению с ним мог бы показаться лишь упитанным карапузом. Не человек, а наполненный колышущимся жиром бурдюк, по чьей-то странной прихоти облаченный в неимоверно грязный и потасканный комбинезон. На бурдюке этом была нахлобучена голова, сама по себе не меньше того чана, где мистер Дэйрман разводил своих пиявок. Поросшая грязно-ржавым рыжим волосом, с отвисающими жирными складками многочисленных подбородков, с маленькими глазками, спрятавшимися в сальной коже, она бессмысленно шевелила челюстью и поглядывала на распростертые тела.
- Приветствую вас, сын Карла! – Варрава расщедрился на самую доброжелательную свою улыбку, - Как долетели? Все в порядке?
Огромный толстяк склонил голову и что-то пробормотал, с его пухлых губ звуки летели вперемешку со слюной. Взгляд его был мутен, как захватанное пальцами оконное стекло, почти потерявшее прозрачность. Мутен, тягуч и тяжел.
Ганзель чувствовал, что теряет сознание. Подобно крохотному шарику на наклонной плоскости, он соскальзывал, не в силах ни за что зацепиться. И взгляд его выхватывал из темнеющей на глазах картины отдельные, не связанные между собой, детали. Исполинское брюхо рыжего толстяка. Гудящие лопасти пропеллера, виднеющиеся из-за его спины и сбрасывающие обороты.
«Лопасти, - сознание отстучало это словно телеграфным ключом – на телеграмме, лишенной получателя, - Пропеллер в спине. Толстяк. Сын Карла. Неужели он летает?»
- Вот ваши, - директор театра любезно указал толстяку, сыну Карла, на лежащие тела, - Честно говоря, вы немного припозднились. Мне пришлось развлекать эту парочку беседами. Неаккуратно с вашей стороны, сын Карла.
Ганзель думал, что толстяк опять исторгнет из себя мешанину звуков и слюны, но тот вдруг неожиданно четко произнес, немного гнусавым и низким голосом:
- Сохраняйте спокойствие. Дело обыденное.
Он подхватил безвольное тело Греттель так, точно оно весило не больше носового платка, и закинул на свое плечо, прямо на измазанный смазкой и жиром комбинезон. Потом повернулся и протянул свои лоснящиеся пальцы к Ганзелю.
Ганзель, хоть и знал, что не почувствует этого прикосновения, понадеялся, что сознание покинет его прежде, чем он окажется уложенным, подобно заплечному мешку.
Ему повезло – впервые за последние три дня. Но удовлетворения от этого он ощутить уже не успел.
* * *
Очнулся он от того, что по лицу хлестал ветер. В иной ситуации это было бы даже приятно: в Вальтербург редко забредали ветра, оттого воздух в нем всегда был душным, липким, как на чадящей фабрике. Но нынешний ветер не освежал, напротив, заставлял задыхаться. Ганзель открыл глаза, еще не понимая, что его окружает. И бьющий в лицо ветер задавил крик, не позволил ему вырваться из горла.