Страница 139 из 154
— Что ж он, ходит туда?
— Каждый день заявляется. Чуть свет — тут как тут.
— Значит, с первого дня ее лечит?
— Какое там лечит, — машет она рукой, — сердится, бушует. Так намедни повздорил с Утковым, что сбежался народ. «Это что за порядки, кричит, больную дома держать. Врача нашего не уважаете, веры и благодарности у вас нет… Не было у вас такого врача, и не будет».
При этих словах Анна Павловна бросает на Елену Петровну многозначительный взгляд. «Вот он какой, наш Петр Васильевич, — означает он, — будет так, как я сказала, мы обязательно станем друзьями».
Женщины встают из–за стола, благодарят за угощение и, сопровождаемые уговорами хозяев еще немного посидеть, уходят. На улице Анна Павловна расспросила, как пройти к Утковой, и они молча направились туда.
Елене Петровне было грустно. Признания Анны Павловны разбудили в ней память о былых радостях, отодвинутых суровой рукой необходимости. Она тоже когда–то мечтала стать матерью, родила девочку и похоронила ее. Тоска по ребенку долго ее не оставляла. Скорбь об умершей со временем поблекла, и тем сильней возгорелась тоска по новой привязанности. Она видела ребенка в мыслях, во сне и наяву и проклинала диссертацию, отнимавшую у нее досуг, минуты и часы, предназначенные ее сердцем для другого. Ее утешали не цветы, а зверьки, которые она любовно вписывала в картины мужа. Вид птичьей стайки на зеленом лужку, сурчиное гнездо в дремучем лесу и беззаботно скачущие суслики утоляли ее печаль и наполняли глубокой радостью. За диссертацией подоспели другие заботы, и мечта о ребенке вновь отодвинулась. Тоска стала глухой, как привычное рокотание больного сердца.
Пока они шли из дома в дом по деревне и Анна Павловна, играя с детьми, угощала их сластями, одаряла ласками, Елена Петровна думала, что придет день и хозяйка домашнего сада перестанет тянуться к цветам и отдаст свои чувства ребенку. Ей, Елене Петровне, этой радости уже не узнать, никакой врач не позволит ей, переболевшей раковой болезнью, стать когда бы то ни было матерью.
На пригорке показался желтый дом под тесом с резными наличниками, окрашенными в темно–синий цвет. Врач и ее спутница поднялись на крыльцо и вошли в просторную чистую избу. На кровати лежала женщина лет сорока. Ее окружали родные и знакомые. Муж, высокого роста, с широкими плечами и атлетической грудью, одной рукой прижимал к себе испуганную девочку, а другой укрывал жену. Больная изнемогала под теплыми одеялами, задыхалась от духоты.
— Прости меня, милая, — причитает сноха, утирая краем платка вспотевшие щеки, — прости, что не уважила тебя. Не помни зла, родимая, ни на этому ни на том свете.
— Прости нас, — повторил за ней муж, опустившись на колени, — прости… Кругом перед тобой виноваты.
Анна Павловна пробирается к кровати, щупает пульс у больной, приподнимает ее, чтобы выслушать легкие.
— Почему вы ее в больницу не свезли? — строго спрашивает врач у богатыря.
— Не надо, — шепчет больная, — дома помру, промеж своих.
Врач снова выслушивает сердце и еще раз щупает пульс.
— Как тебя зовут? — спрашивает она, поглаживая шелковистые волосы больной.
— Настя.
— Хорошее имя. Мою мать звали Настей. Кто тебе сказал, что ты умираешь?
Врач испытующе смотрит на мужа, переводит глаза на сноху. Он угрюмо ворчит:
— Сами видим и понимаем, что зря говорить.
Врач больше не смотрит в его сторону, не слушает, что говорит сноха. Она распахивает окно и гасит свечу у кровати.
— И не стыдно тебе, Настенька, без меня помирать? Не попрощавшись?
В голосе звучат обида и шутливый упрек. Анна Павловна кладет руку на плечо больной, переносит на лоб и мягко касается исхудавшего лица.
— В одну ночь меня скрутило, — жалуется больная, — опомниться не успела.
Она рассказывает, как ночами лежала без сна, ждала смерти. Врач слушает ее, кивает головой и переспрашивает:
— Смерти ждала, вот уж зря! Не ко времени надумала. Свезем тебя в больницу — и делу конец.
Теперь лишь Анна Павловна заметила фельдшера. Он стоял в стороне и не сводил с нее напряженного взгляда. Бледное лицо его выражало тревогу.
— Вот и Петр Васильевич подтвердит, верно я говорю? Что с вами, — спрашивает она его, — вы нездоровы? Ступайте домой и лягте в постель. Я зайду и послушаю вас.
Она нисколько не шутит, во взоре у нее сочувствие, ни капли лукавства.
— Ну–ка, муж, — звучит ее решительный голос, — запрягай! Живо мне Настеньку в больницу доставить. А вы расходитесь, нечего здоровую хоронить!
— Анна Павловна, — шепчет болбная, — не увозите. Даст бог, выздоровею, я вам за то воротничок свяжу.
— Вот как, воротничок! — улыбается врач. — Стоит, пожалуй, тебе уступить. Ты мне вот что растолкуй: нос у меня вдруг зачесался, к чему бы это? А?
— Новости будут, — оживляется больная.
— Не в рюмку заглядывать? — разочарованно спрашивает врач.
— Нет, матушка, новости.
— Жаль. Хорошо бы.
Врач смеется, больная слабо улыбается.
— Анна Павловна, — просит больная, — оставьте дома, я вам вывяжу шарф.
Врач улыбается.
— Мало воротничка, шарф предлагаешь. Нет, голубушка, я до тех пор тебя поманежу, пока не посулишь мне связать платье.
— Куда ее в больницу, — ворчит старуха соседка, — только зря мучить.
— Без разговоров, — не на шутку сердится врач. — Проследите, Петр Васильевич, чтобы больную сейчас же увезли.
У крыльца дома стоит машина. Андрей Ильич и Сухов вернулись и привезли Самсона Ивановича. Анна Павловна просит их подождать, у нее не все сделано, кое–что не доведено до конца.
За околицей под сенью риги собрались сестры и санитарки, санитарные посты, несколько колхозников и колхозниц. Одни сидят на земле, другие полулежат, отдыхают. Ждут врача и тем временем обсуждают последние новости. Парень с русыми кудрями и повязкой красного креста горячо убеждает ту самую Евдокию, которая третью неделю детям головы не моет.
— Сами посты выбирали, а не подчиняетесь им.
— Я тебя не выбирала, — подмигивает соседке бойкая бабенка, — нечего кляузы разводить.
Парень даже привстал от обиды:
— Какая кляуза, ведь это санитарное предупреждение.
— Правильно, — вставляет подоспевшая Анна Павловна, — а ты, Евдокия, не права. У меня с тобой будет большой разговор. Теперь, — обращается она к остальным, — обсудим сегодняшние результаты. В селе много хорошего, но и скверное есть. Плохо, что колодцы без крышек, бани не ремонтируются. Составлю акт, а там не пеняйте. В остальном ничего, смело можно с кем угодно соревноваться. Попросим колхоз провести конкурс на чистую избу. Пусть выделит премию в сто трудодней или путевку в санаторий лучшей хозяйке села. Согласны?
— Чего еще спрашивать, — не терпится пареньку с русыми волосами, — пора стать культурными. Нечего, как деды, жить в грязи.
Евдокия в долгу не остается, она награждает его презрительным взглядом:
— За собой приглядел бы, портки вон ползут. Нечего в чужие горшки залезать.
— Наше село, — говорит бригадир, степенный колхозник, поглаживая жидкую бороденку и скобкой подрезанные волосы на голове, — все одно, что проселочная дорога зимой. Снежком ее присыплет, она и бела, красива. Выглянет солнце, пригреет — и выступит на дорожке навоз. А мы метлами его прочь… Все в наших руках.
— Значит, порешили? — спрашивает врач.
Ей кивают головой: порешили.
Когда Анна Павловна села в машину, Андрей Ильич и Самсон Иванович все еще беседовали о диссертации и о предстоящем докладе в институте.
— Через два дня, — закончил Сорокин, — вы приезжаете к нам. Послушаем вас на конференции врачей, обсудим и дадим вам возможность у нас поработать.
Рад был с вами познакомиться, спасибо за ваши интересные мысли, не может быть, чтобы они прошли бесследно для науки.
Машина остановилась у дома врача. Елена Петровна пожала руку Ванину и хотела также попрощаться с Анной Павловной, но та решительно отказалась.
— Сегодня исполнился год со дня нашей свадьбы, — попеременно обращаясь к Андрею Ильичу и его жене, сказала она, — неужели вы не пообедаете с нами?