Огонь и сталь

- Знаешь, может, это во мне говорит сейчас звериная кровь, - задумчиво протянул он, - но дай мне попробовать. Пожалуйста.

Будучи человеком он старался не потакать своим диким первобытным инстинктам, сдерживался, но при виде эльфийки кровь вскипела в его жилах, а вой его внутреннего волка едва не оглушил воина. А Белое Крыло только озорно, понимающе улыбнулась. Уж она-то своим желаниям потакать привыкла. Девушка отсекла небольшой кусочек и протянула его Вилкасу, не отрывая темно-янтарных глаз от его лица. Пальцы воина сжали ее запястье, он поднес ее руку ко рту, мягко взял губами сырое мясо. Соль крови растеклась на языке, отдавая чуть заметной сладостью и травами. Соратник прикрыл глаза, прислушиваясь к вкусу и довольному урчанию зверя. Веки норда дрогнули и медленно поднялись. Тинтур смотрела на него лукаво, даже искушающее, как даэдра. Уголок рта воина дернулся, он потерся губами об ее окровавленную ладонь. Босмерка шагнула к нему. Рука Соратника легла ей на талию, привлекая к себе. У поцелуя был вкус крови и леса.

***

Воспоминание отозвалось легкой ноющей болью в груди, и Вилкас поспешно глотнул вина. Кажется, давно это было, зима тогда еще по Скайриму гуляла, а сейчас уже солнце пригревает по-весеннему ласково. До лета уже рукой подать. И другой такой, как Тинтур, ему уже не найти. С Сульгой на охоту не пойдешь и сырого мясца не отведаешь. Она хоть и трудится в шахте, но характер у нее нежный и мягкий, любит цветы и песни о героях, а в сундуке хранит красивое платье из зеленого атласа, которое при такой жизни Сульге некогда носить. А босмерка носила шерсть, лен и кожу, ходила босая и топоры ей были роднее, чем ленточки и наряды. Сульга хорошей женой бы стала Соратнику, верной, преданной дому и мужу, любящей… но отчего же вместо ее милого личика перед глазами постоянно предстает эльфийка, остроухая и наглая?! Еще убийца и разбойница бывшая, чудом избежавшая казни. Юноша в гневе стукнул кружкой по столу. Пьяница, дремавший в углу, резко вскинул голову, хлопая осоловевшими глазами. Убить преступницу и дело с концом, спасибо ему только скажут! Эх, давно надо было сдать ее ярлу, голове Белого Крыла на пике самое место. Волк отчаянно завыл, забился, будто от муки. Зверь северянина к босмерке рвется, тоскует и мучается. Оттого Вилкас и думает о ней постоянно. Отравила Тинтур его, любовь… нет, не любовь это! Одержимость звериная точит его изнутри, сушит, выжигает. Вот как избавится он от проклятья, так скинет с сердца отравленные оковы и забудет о ней. Чего бы то не стоило.

***

Прежде чем продолжить служение Матери Ночи, Цицерон решил медитировать. Успокоиться телом и духом, очистить разум, чтобы пустые треволнения не отвлекали от его обязанностей. В одних рубашке и бриджах, имперец опустился на колени. Жесткая медвежья шкура колола ноги, но скрадывала холод каменного пола. Хранитель сложил руки на коленях, прикрыл глаза, дыша глубоко и размеренно. Мысленно он повторял пять священных догматов, но к своему вящему неудовольствию сбивался уже на второй цитате. Рассудок противился медитации, постоянно возвращался к дерзкой девице, по насмешке судьбы или по шутке даэдра ставшей Слышащей Темного Братства. Нет, нет, конечно, Цицерон не сомневается в правоте Матушки, но… девчонке явно требуется хорошая порка! Это сбило бы с магессы немного спеси и надменности, да только кто дерзнет поднять руку на Слышащую? Что не говори, норов у вампирессы крут, если сразу не убьет, то прикажет казнить. Назир и Бабетта подчиняются ей беспрекословно, послушники едва ли землю не целуют, по которой ступает изящная ножка бретонки. Есть еще Говорящая, босмерка, тихая, задумчивая, себе на уме. Она-то не поклоняется Слышащей столь бездумно, эльфка даже Отца Ужаса не почитает должным образом, но Деметру она знает, а Цицерон ей чужак, незнакомец. Если дело все же дойдет до точки, все Братство встанет на сторону той, что спасла семью. А Хранитель… Хранителя можно выбрать и нового.

Мысли роились в голове, не давали сосредоточиться. Это Убежище так сильно отличается от чейдинхольского. Мужчина опустил голову, рыжие волосы, щекоча, скользнули ему на лицо. Сердце полно тревог, он тянется назад, в прошлое, а реальность чужда ему. Этот холодный, суровый, даже жестокий край чужой ему, как и Слышащая, юная, амбициозная и высокомерная. Но Цицерону выпала честь стать Хранителем, следовательно, теперь его жизнь принадлежит Матери. Он живет ради Матушки, хотя так хочется вновь взять руки клинок и, притаившись за портьерой, поджидать жертву.

Воспоминания о его прошлых контрактах, успешных и не очень, расцвело тенью улыбки на лице имперца. Например, баронесса из Брумы, хохотушка и гурман, обожающая жизнь так сильно, что смерть, дар Отца Ужаса стал для нее панацеей от пороков. Даже не сопротивлялась особо, когда Цицерон зажимал ей нос и лил отравленное вино ей в глотку. Знала, какая честь ей оказана. Служанка ее умерла не столь достойно – любопытную девчонку пришлось прирезать грубо, как жертвенную овцу.

Когда зыбкое ощущение покоя, наконец, окутало его тонким покрывалом, дверь в комнату распахнулась и ударилась об стену, наполняя покои грохотом и лязгом. Не спрашивая позволения войти, даже не поздоровавшись, Слышащая ворвалась в чертоги Хранителя в вихре серебристо-синего бархата. Янтарные глаза Цицерона сузились. Так вот на что тратится львиная доля доходов от контрактов. Опытный глаз мужчины отметил и роскошь вышивки, и качество ткани. Не обращая на имперца внимания, девушка подошла к дубовому шкафу и, что-то бормоча себе под нос, начала лихорадочно рыться в вещах Хранителя. Несколько долгих минут Цицерон молча наблюдал, как бретонка беззастенчиво потрошит сундуки и комод в поисках неизвестно чего, прежде чем поднялся на ноги. Магесса же даже головы не повернула.

- Прошу прощения, Слышащая, - произнес он негромко, но Деметра передернула плечами, не желая прерываться. Мужчина недовольно кашлянул. - Я искренне извиняюсь, Слышащая, - удостоившись мимолетного, полного недовольства взгляда, Хранитель скрестил руки на груди, - чем обязан твоему столь раннему и неожиданному визиту?

- Я не могу найти свой кинжал, - обронила девушка, бросая одежду Цицерона прямо на пол, - кажется, я дала его тебе, когда мы проходили мимо Картвастена. Такой с изогнутым медным лезвием и позолоченной рукоятью.

- Нет, я его не видел, - отчеканил мужчина, сурово поджимая губы. Но Слышащую это не остановило. Откинув на спину белокурые волосы, она критически оглядела кучи вещей, в беспорядке разбросанных по комнате, задумчиво потерла подбородок. Цицерон думал, что она хотя бы извинится за столь грубое вторжение, но губы Деметры презрительно искривились, и она раздраженно пнула комод.

- Обливион подери!.. я же точно помню, что отдавала его тебе! – серебристо-серые глаза потемнели, словно грозовое небо. - Ты тогда еще так по-дурацки заплясал и выдал мне в благодарность очередную песенку про отравленных котят.

Мужчина глубоко вздохнул, силясь овладеть собой. Непостижимою волей судеб он был избран Хранителем, но не Слышащим. Заместо него Мать избрала эту девчонку. Разве она достойна?! Разве эта соплячка понимает, какая честь ей оказана?! Но нет, Цицерон не смеет роптать, о нет, о нет, это решение Матушки, его милой, любимой Матушки. А Слышащая?.. Слышащая! Светлые волосы, цвета солнца, а глаза цвета луны, льют серебро. Красивая и холодная… мертвая… мертвая Дагни. Дагни? Кто такая Дагни?

- Это я, Цицерон. Ты уж забыл меня? – голос тихий, женский и жалобный, звучал прямо в голове Хранителя. Ассасин тряхнул головой, пытаясь стряхнуть сжимающиеся вокруг него объятия наваждения. - Это я, Дагни, Цицерон. Помнишь? Дагни, Дагни, Дагни…

Истошный визгливый хохот, на грани отчаяния, на мгновение заглушил вкрадчивый шепот. Имперец пошатнулся, сжимая пальцами виски. Дагни? Кого зовут Дагни? Льняные волосы, мягкие, вьются немного, а глаза… а нету глаз! Черные провалы, бездонные дыры, Бездна смотрит с мертвого лица, губы растянулись в улыбке от уха до уха… и губ уже нет. Ничего нет! Холодно… отчего так холодно? Дагни, Дагни… ее зовут Дагни.