Огонь и сталь

***

Звук разбивающихся об пол капель воды оглушительным эхом разносился по камере Онмунда. Это единственное, что наполняло унылые дни мага. Вампиры больше не приходили, еду приносила Матильда, и каждый раз юноша замечал на женщине новые раны. Порезы на шее и запястьях кровоточили, норд хотел залечить их, но стоило ему только подойти к Матильде , как она вжала голову в плечи и опрометью бросилась прочь, даже забыв закрыть решетку. Еще долго потом звучали тихие жалобные крики Матильды, которую наказывала за провинность Ирмагард.

Хуже всего было одиночество и постоянная тишина. Кровососы не желали опускаться до рукоприкладства, и пытали его безмолвием, а не кнутом или каленым железом. В некоторые минуты колдун бы с радостью отведал боли за одно-единственное слово или возможность вновь увидеть Деметру. Юноша запустил пальцы в успевшие отрасти волосы. За время своего заключения он сотню, тысячу раз успел пожалеть, что столько наговорил жене. Хватило бы ему ума сдержаться, сейчас он бы не сидел в сырой, промозглой келье. Онмунд отчаянно скучал по жене, и от мысли, что он ее больше не увидит, болезненно сжимало сердце стальными тисками, пронзало холодом безнадежности и тоски. Маг не раз задумчиво вглядывался в ледяные иглы, сверкающие бритвенно острыми гранями, или в пламя, алчное и обжигающее, сотканные из тонких нитей магии. Что мешает ему лишить сейчас себя жизни? Короткая вспышка боли ничто по сравнению с пленом в пещере вампиров? Что его ждет? Пустое бесцельное существование, которое выжжет его изнутри? Но каждый раз решимость сбежать от суровой реальности в царство Шора таяла, словно льдинка под лучами весеннего солнца. Онмунд не хотел уходить. За слишком многое цеплялась его жизнь.

Его разбудило тихое бряцанье и лязг — кто-то отпирал дверь его камеры. Юноша с трудом разлепил веки. Взгляд практически мгновенно различил в полумраке высокую фигуру Эсташа. Альтмер аккуратно притворил за собой кованую железную дверь и неспешно направился к северянину. Колдун сел на топчане, шкуры соскользнули на пол, но Онмунд этого даже не заметил. В самые первые дни своего заключения промозглая сырость и холод не давали ему покоя, но потом его чувства будто притуплялись, и витающая в камере прохлада становилась все незаметнее. Или, может, норд уже стал частью этой унылой обители, врос нее и сам растворяется в зыбкой темноте?

— Надеюсь, ты не будешь делать глупостей, — надменно промолвил Эсташ, и голос эльфа, хриплый, с бархатистым саммерсетским говором, показался Онмунду музыкой, — безмолвие должно было научить тебя хотя бы толике смирения, но, судя по злобному блеску твоих глаз, это не так, - вампир грациозно опустился на колченогий, скрипучий стул. Его глаза пылали парой алых угольков. — Но я рад твоему благоразумию. Я не раз видел, как люди, - он гадливо поморщился, — сводили счеты со своей жизнью. Впрочем, это неудивительно. Ваша порода труслива в своем большинстве.

— Все боятся. Даже вампиры, — кривая злорадная ухмылка исказила бледное лицо Онмунда, — иначе отчего вы прячетесь по пещерам как крысы?

Несмотря на бьющееся в тяжелом взгляде вампира золотисто-багровое пламя, взирал он на северянина холодно, высокомерно и апатично. Что букашка перед ним, что человек, для альтмера нет никакой разницы. Видимо, спесь у высоких эльфов в крови, пусть и изрядно подмороженной заразой вампиризма.

— Пытаешься оскорбить меня? — сухая циничная усмешка тронула тонкие губы Эсташа, клыки, порвавшие не одно горло, тускло сверкнули в темноте, — очень зря. Мое терпение может иссякнуть, и своей дерзостью ты выложишь себе дорогу прямиком в объятия Ирмагард. Раны на ее лице так и не зажили, а это серьезная провинность.

— Вот и наказывай ее рожу за то, что больше не такая смазливая, как раньше, — прорычал Онмунд, сжимая кулаки. Ярость хлынула на него раскаленной вязкой волной, юноша до крови закусил губу. Кровь разлилась на языке острой горечью, в воздухе разлился аромат, отдаленно напоминающий запах цветущего чертополоха — это Эсташ вынул пробку из пыльной бутылки из темного стекла и разлил густую темно-зеленую жидкость по чашкам. Альтмер чинно взял кубок и пригубил, церемонно облизнув губы.

— Скажи мне, человек, думал ли ты, почему мы, дети вечности, вынуждены заботиться о тебе, невежде? Почему просто не обратим трэллом, а терпеливо ждем?

— Ждете чего? Когда я потолстею? На таких харчах ждать долго вам придется, — язвительно бросил Онмунд, и вампир недовольно поморщился. Его брезгливое лицо скривилось еще больше, словно он в своей чаше злокрысье дерьмо увидел. Эльф отставил кружку и слегка подался вперед, опираясь острыми локтями о не менее острые костлявые колени.

— Вампирские кланы, — заговорил Эсташ тихим, до странности торжественным голосом, — это могущественные, старинные семейства. Каждый отравлен проклятием Молага Бала и благословлен ночью, наделен силой, которую не понять смертному. Но даже самый сильный клан может быть повержен, как это не прискорбно, — альтмер глотнул из чаши. Маг к своей так и не притронулся. — Гранвирир некогда был могучим кланом, держал в страхе весь Саммерсетский архипелаг. Мне не посчастливилось увидеть рассвет силы нашего клана, я родился как вампир слишком поздно, но и тогда семья была довольно влиятельна. Наше имя внушало ужас, а в фамильном ковене жили до пятидесяти вампиров. Скажи, человек, ты когда-нибудь слышал о Саргоне Рыцаре Солнца?

— Нет, — Онмунд покачал головой, — но, судя по имечку, это был главный ваш кровопийца. Только причем здесь солнце, вы же его не жалуете.

— Мы? — Эсташ ухмыльнулся хитро, чуть сморщив нос. — Ах, ну да, да, пока мы. Саргон был лордом клана Гранвирир. Знаешь, каков наш герб? Солнце, которое застилает своими крыльями ястреб. Мы видели как эпохи сменяют друг друга, видели, как смертные играют в войну… пока Стендарр, бог милосердия, ратирующий доброту и щедрость, не приказал своим дозорным уничтожить нас. Столкнуть клан Гранвирир в бездну забытья! – сухие бледные пальцы вампира сжались в кулаки. Черная изломанная стрела трещины пронзила глиняную чашу. Онмнуд недоверчиво нахмурился.

— Раз вы были такими могущественными, что вас все боялись, то как это небольшой орден вырезал всю вашу породу едва ли не подчистую? — от насмешки острый подбородок альтмера затрясся, алые глаза превратились в пылающие щелочки. — Уж не брешешь ли ты, а, кровопийца?

— Не вру, — коротко кивнул Эсташ, — лишь слегка преувеличиваю. Причина есть — один из наших юнцов слишком уж возгордился, а дочь местного графа была хороша… настолько, что он пробрался в ее покои в замке…

— И этим юнцом был ты? — альтмер вздрогнул, словно сквозь него прошел разряд молнии, глаза вспыхнули ярче. Верхняя губа приподнялась, обнажая клыки, с губ сорвалось хищное шипение. — Да неужели? Великий–развеликий вампирский клан Гранвирир пал из-за того, что тебе понравилась женщина?

— Я не жалею, что насладился ею! — самообладание Эсташа рассыпалось на сотни сверкающих осколков. — Что эти смертные?! Лишь еда, тупоголовый скот! — вампир вскочил на ноги, пролив на себя содержимое чаши. На его мантии расцвела темная клякса.

— И этот скот вас почти уничтожил. Вы ютитесь в пещере, питаетесь одной–единственной иссушенной женщиной. Сколько вас осталось? Ты и Ирмагард? Все?

— Нет, есть еще несколько вампиров, что остались верен нашему клану. Скоро ты познакомишься с ними, — альтмер стряхнул с мантии капли странного напитка и двинулся прочь, шелк и потертый бархат тихо шуршали, развивались вслед за ним, трепетали словно крылья. Вновь запирая Онмунда, эльф лукаво прищурился. — Скажи мне, маг, не мучает ли тебя жажда? Не пересыхает ли горло так, что становится больно даже дышать?

Юноша ощутил, как сердце пропустило удар и рухнуло камнем вниз. Он бездумно коснулся следов укуса на шее, которые оставили клыки Ирмагард. Ужасная догадка и ласковая улыбка Эсташа смыкались вокруг северянина ледяными неумолимыми объятиями стальных челюстей капкана.

— Снадобье облегчит твои муки. Не надолго, но все же. Не страшись, Онмунд, мы не станем морить тебя голодом. Скоро я пришлю к тебе Матильду. А потом… клан Гранвирир вернет себе былую славу и мощь.