Страница 17 из 104
— Я не предлагаю тебе сегодня же покидать Север, — он прячет глаза, его голос чуть заметно дрожит, каджит смущен не меньше, чем воровка, — просто… мне невыносима мысль о жизни без тебя. Вдалеке от тебя, — Карджо прижался лбом к ее лбу, — без тебя даже пески Эльсвейра будут столь же холодны…
Сутай-рат невольно отстранилась. Скайрим ее дом, рифтенские воры — ее семья, но ведь Карджо… и Эльсвейр… там никто не будет взирать на нее с презрением, обходить стороной на улице или же обещать позвать стражников в случае чего. А если же… что-то случится в дороге? Или их отношения с Карджо рассыпятся в прах, не выдержав гнета? Что ей тогда делать? Куда идти? Вновь пробиваться, лизать чьи-то мохнатые задницы, что бы заслужить место под солнцем?! Нет, довольно с Ларасс и предательства Мерсера! Каджитка полоснула любовника холодным взглядом.
— Прости, но я предпочту остаться в Скайриме, — выдохнула она, чувствуя, как больно щемит в груди при виде исказившегося лица наемника. Но нужно довести все до конца. — Я слишком многого добилась. Слишком много сил потеряла ради этого, — она провела по длинному тонкому шраму на боку и розовой звездочке на плече. — Вот так сорваться и уйти… нет, я не могу. Не готова. И не желаю.
Караванщик криво усмехнулся, обнажив клыки. Что-то прошипев себе под нос, он откинул шкуры и, спустив ноги на пол, начал собирать свою одежду и доспехи. Ларасс молча наблюдала за ним.
— Я знал, что ты так ответишь, — глухо произнес он. Воровка молчала, — но до последнего надеялся… не знаю на что, — наемник повернулся к любовнице. Льдисто-голубые глаза подернулись изморозью, — это твой окончательный ответ?
Дхан’ларасс кивнула. Болезненный спазм сжал горло, не давая ей произнести ни слова. Теперь Карджо абсолютно ничего не держит в Скайриме…
— А почему ты не хочешь задержаться на Севере? — сутай-рат услышала собственный голос будто издалека. Она закуталась в шкуры, испытующе глядя на наемника. — Ты сказал, что тебе будет тяжело без меня… значит, я должна бросать Гильдию и бежать за тобой в Эльсвейр, а ты даже и не мыслил, наверное, о том, что бы остаться со мной в Скайриме.
— Риммен — мой дом.
— А Рифтен — мой! — он такой же как все мужчины! Ларасс должна подстраиваться под него, наплевать на все, срываться и бежать за ним в степи, а Карджо даже и мысли не допускает, чтобы остаться с ней здесь! К тому же, если она покинет Гильдию, то фактически отвергнет Ноктюрнал, а принцесса даэдра этого точно не простит… каджитка чувствовала себя Красной горой, готовой вот-вот сорваться, выплеснуть всю свою злость, гнев и ярость…
— Каджит чужой здесь, — угрюмо бросил караванщик, пристегивая к поясу ножны. Горечь и боль в его голосе ничуть не тронули воровку, наемник направился к выходу и замер на пороге комнаты. Он ждал, надеялся, что Ларасс окликнет его, но сутай-рат безмолвно рассматривала свои руки. Карджо выскочил в холл, едва не сбив с ног проходящего мимо Тален-Джея, аргонианин яростно зашипел ему вслед. Но Дхан’ларасс это не слышала. Она тихо плакала, с головой укрывшись шкурами и отгородившись от всего остального мира, не желая показывать своих слез.
***
…Холод.Он все сильнее и сильнее смыкает свои объятия. Вой ветра сливается в унисон с протяжной волчьей песней, полной боли и отчаяния. Клыкастый месяц злобно скалится с муарово-черных небес сквозь пелену облаков и вьюги, надменно глядя на одинокую фигуру, бредущую от Виндхельма. Ноги вязли в снегу, метель беспощадно хлестал призрачными руками по лицу несчастного, била и била до тех пор, пока босмерка, обессиленная, не упала в мягкую пушистую перину сугроба. Дико хохоча, вьюга ткала снежный саван, чтобы облачить в него свою жертву, превратить в лед горячую кровь, заставить кожу посинеть, сковать трепетное сердце морозными тисками. Тинтур, застонав, встала на колени, но руки не слушаются, а ноги не желают продолжать путь, и девушка вновь падает лицом в снег. Голова пылает болью, каждый вздох обжигает легкие, словно льет на грудь расплавленную сталь. Слезы стынут на щеках, смешиваясь с кровью. За что?.. зачем?.. почему с ней так поступили? Она же не шпион Талмора, Белое Крыло бард, всего лишь бард… она просто хотела петь… Тинтур перевернулась на спину, устремив невидящий взор на лукаво подмигивающие звезды. Их холодное сияние кажется до ужаса циничным сейчас, когда холод медленно растекается по всему телу, впиваясь в тело босмерки миллионами ледяных иголочек, ног и кистей рук уже не чувствуешь, а слезы твердеют хрустальным забралом на лице эльфийки…
… хруст снежинок под чьими-то тяжелыми шагами, мягкий золотистый свет падает на Тинтур, нежно касаясь теплом замерзших черт. Девушка прерывисто вздохнула и невольно приподнялась навстречу огню. Буря негодующе взвыла, обрушив на Белое Крыло очередной порыв ветра.
— Живая! — пораженно выдохнул хриплый мужской голос, — бедное дитя…
— Жизнь в ней еле теплится, Кодлак, — женский голос, спокойный и немного надменный, звучит не нежнее воплей метели, — милосерднее будет убить ее. Этот огонь уже не разгорится в ней вновь.
Мужчина горестно вздохнул и поднялся на ноги, собираясь уходить и унести с собой факел, дарящий столь пьянящее, столь желанное тепло. Темно-янтарные глаза Тинтур наполнились слезами, горячими, растопившими ледяную маску на лице босмерки. Она не хочет умирать! Не так! Не здесь! Собрав последние силы, Белое Крыло вцепилась в край плаща незнакомца и дернула на себя. Мужчина охнул и покачнулся, пламя факела, и без того испуганно дрожащее, вскинулось и опало, практически погаснув.
— Не разгорится, говоришь, — еще один мужчина… голос скрипучий, грубоватый, но Тинтур слышит в нем толику интереса, — я так не думаю, Эйла.
— Нельзя оставлять девочку здесь, — руки в меховых перчатках осторожно разжимают окостеневшие пальцы босмерки, — не бойся, дитя… не страшись бури. Мы унесем тебя туда, где вьюга тебя не достанет.
— Я понесу ее, — плащ пахнет костром и кровью, но тепла от него эльфийка уже не чувствует. Кто-то поднял ее на руки легко, будто пушинку. Тинтур утомленно прикрыла глаза, как ее бесцеремонно встряхнули, — не смей засыпать, девочка. Слышишь?! Не смей!
— Может, дать ей меда? Согреется хотя бы внутри.
— Позже, — незнакомец крепче прижал эльфийку к себе, — сначала найдем ночлег, пока сука-метель нас совсем не ослепила!..
***
Сталь боевого топора с невероятной легкостью отсекла кисть наемника. Охотник за головами пронзительно завизжал и рухнул на пол, прижимая разбрызгивающий кровь обрубок к груди. Ручищи второго громилы сомкнулись поперек груди эльфийки и сжали так, что ребра затрещали. Тинтур задохнулась, выронила топорик, который с глухим стуком вонзился в дощатый пол трактира. Босмерка почувствовала, что ее ноги оторвались от пола, и резко вскинула голову. Поцелуй ее затылка и носа наемника сопроводился тихим хрустом, стальные тиски его объятий разжались, и Белое Крыло схватила топор, встретив третьего наемника ударом обуха по голове.
Не дожидаясь прибытия стражников, эльфийка бросилась прочь из «Мороженного фрукта». Орочий топор, хищно мерцая серебристо-зеленым в свете луны, истекал чужой кровью. Тинтур спрыгнула с крыльца и, не зачехляя оружия, побежала. Вслед ей неслись голоса, испуганные, гневные, обвиняющие, и стрелы. Типичная логика караульщиков. Раз бежит — значит, виновата, сначала стреляем, а потом уже разбираемся. Одна из стрел просвистела прямо над ухом девушки, другая задела ее плечо. Каленый наконечник разорвал рукав рубашки, на смуглой коже вспыхнула ярко-алая довольно глубокая царапина. Боли практически не было, что по началу не насторожило Тинтур, но вскоре предплечье, а за ним и вся рука начала неметь. Босмерка глухо зарычала сквозь зубы. Яд паралича! Сиськи Дибеллы, только этого не хватало! Даже если такая маленькая доза достигнет сердца… нет, вряд ли она умрет, но вот счастья босмерке от этого точно не прибавится! Пригнувшись, Белое Крыло нырнула в спасительную тень валунов. Вжимаясь спиной в камень и страшась лишний раз глотнуть воздуха, босмерка принялась выдавливать яд из ранки. Кожа вокруг царапины приобрела неприятный синюшный оттенок, кровь, стекающая тонкими струйками по руке, отличалась темно-багровым, практически черным цветом. Тяжелые шаги стражников прогрохотали мимо, и Тинтур позволила себе тихо застонать. Закусив губу, босмерка неловко припала губами к ране. Неудобно, но что поделать, главное — не проглотить. Эльфийка отсасывала отравленную кровь, вывернув руку, до тех пор, пока кровь не вернула себе карминово-алый цвет, и на место одервенению не пришли слабый зуд и жжение. Белое Крыло сплюнула и вытерла рот рукой, лишь сильнее размазав кровь по щекам.