Мечтатели

Мария. Но это же низость! Йозеф всю жизнь делал тебе только добро!

Томас. И я ему тоже, по мере сил! Я и теперь искренне ему благодарен и в иной ситуации с радостью сделал бы для него доброе дело.

Мария. Я тебя не узнаю. Если ты не порядочный человек, я уж и не знаю, кто тогда.

Томас. Кто? Ансельм. Потому что он от сыщика откажется.

Мария. Томас, это просто нервный срыв! Такими вещами не шутят! Ты ведешь себя как последний мерзавец!

Томас. Ансельм, что тут особенного? Нельзя мне, да? Стало быть, я мерзавец? Я мерзавец, и мне нельзя?

Ансельм. Ты прекрасно знаешь, что я согласен с Марией! Эта твоя затея совершенно безответственна и недопустима.

Томас. Сыщик - всего лишь символ того, как мало нас трогают идиотские хитросплетения, без которых он жить не может. А раз не трогают, можно смело ими воспользоваться!

Mapия. У Томаса сразу крайности!

Ансельм (с иронической скромностью). О, пожалуй, он прав. Понятно: когда таишь в себе Нового Человека, деликатность ни к чему.

Томас. Значит, не можешь?

Мария. Томас, если ты способен это сделать, у тебя и вправду нет никаких человеческих чувств!

Томас (улыбаясь, но лишь с трудом заставляя себя говорить шутливым тоном). Ансельм, коль скоро в этой истории одному из нас двоих суждено остаться мерзавцем, ты им быть не можешь! (Чтобы не потерять самообладания, уходит в соседнюю комнату; дверь остается открытой.)

Ансельм (язвительно). Наверно, реформаторы должны быть бесчувственны; тому, кто намерен повернуть мир на сто восемьдесят градусов, задушевная связь с ними противопоказана; допустима лишь умозрительная.

Мария. Но вы же ехали сюда именно ради встречи с ним!

Ансельм. И потом, настает время отречься от самого себя. Освободиться, вырваться - так кузнечик оставляет пленную лапку в руке сильнейшего.

Mapия. Я вас не понимаю.

Ансельм (улыбаясь). Мне страшно.

Мария. Это в конце концов только слова.

Ансельм (серьезно). Мне действительно страшно.

Мария. Слова!

Ансельм.Я боюсь каждого, кому не умею внушить веру в меня, кто, как я чувствую, ничего от меня не получает и мне тоже ничего не дает.

Мария. Но вы-то чего хотите?

Ансельм. Уже и сам не знаю! Томас не дает мне опомниться.

Mapия. Я хочу, чтоб вы поговорили с Томасом начистоту. Вы же мужчина, в конце-то концов!

Ансельм. Не знаю, как вы себе его представляете, этого "мужчину". Не выказывать слабость - еще не признак силы. Я не могу!

Мария. Стало быть, вы действительно боитесь Йозефа? Стало быть, вы боязливы?

Ансельм. Да. Когда я не вызываю чувств и потому не могу чувствовать сам, я жутко боязлив, сверхъестественно боязлив.

Мария (насмешливо). А если вы чувствуете?

Ансельм. Затушите сигарету о мою руку.

Мария. Это куда больнее, чем может выдержать столь чувствительный человек.

Ансельм. Если тушишь медленно, это правда больно. (Хватает Марию за запястье.)

Мария. Что вы себе позволяете?! (Пробует вырваться.) Пустите! Все равно ведь пустите в последнюю минуту... И нечего на меня так смотреть! Я не боязлива... Нет, не такой уж вы и сильный. Ну все, пошутили и будет!

Ансельм (не выпуская ее). Вы ошибаетесь, я не добряк. И не трус от сердечной слабости...

Сломив сопротивление Марии, он прижимает к своей ладони горящий кончик сигареты, которую она держит в руке. Лицо у него фанатично-азартное и едва

ли не чувственно-восторженное, у Марии - сердито-растерянное.

(Пытаясь обратить все в шутку.) Вот видите, если понадобится, я прыгну в огонь.

Мария. Как же так можно!

Ансельм (не спеша стряхивая с ладоней и одежды крохотные угольки). Да, как можно?! Я не добрый дух.

Томас, уже полностью одетый, возвращается из спальни и замечает: что-то произошло.

Томас. Что такое? Что у вас стряслось?..

Молчание.

Мне знать не положено?

Мария (упрямо, обоим). Не понимаю, почему вы не способны выпутаться из этого положения.

Томас. Ну что, сыщика все по-прежнему отвергают?..

Мария пожимает плечами.

Так я и думал. (Секунду-другую беспомощно стоит перед ними, хочет уйти, но возвращается. Смотрит на Ансельма.) Вот смотрю на тебя и сразу вижу: ты и все же не ты! Ансельм, мы опять, как много лет назад, сидели вдвоем чуть не ночь напролет, забыв о времени. И ты соглашался со мной. В том числе и касательно сыщика!

Нечаянно возникает маленькая смущенная пауза.

Мария (как бы удивляясь, что сразу этого не сказала). Но можно ведь и передумать.

Ансельм. Налетел на меня как ураган - ну и уговорил! (С нескрываемым, отвращением.) А я не могу постоянно жить в мире, где все охаивают и презирают!

Томас. Сказать, что ты под этим прячешь? Как иной прячет отсутствие пальца? Жизнь у тебя не удалась - вот и все! Другого никто и не ждал!

Ансельм (резко и насмешливо, к Марии). Он всегда жил в своих идеях. Безраздельный владыка бумажного королевства! Отсюда чудовищные излишки самоуверенности и самоуправства. Зато стычки с людьми воспитывают скромность и самоограничение.

Томас. Ансельм?! Разве Йозеф выдумал то, о чем пишет в письме? Или это все мои инсинуации?

Смотрят друг на друга.

Ансельм. Конечно, выдумал.

Томас (резко, нетерпеливо). Мне в общем безразлично, какими разоблачениями он там грозит! Любое из них вполне возможно!

Мария (протестующе). Томас!

Томас (пресекая протест и как бы вызывая Ансельма на откровенность). Есть люди, которые всегда только и знают, что бы могло быть, тогда как другие, вроде сыщиков, знают, что имеет место. Зыбкая неопределенность против твердой уверенности. Привкус возможной перемены. Безадресное чувство - ни симпатии, ни антипатии - меж возвышенным и привычным в мире. Ностальгия, но без родины. Тут все возможно.

Мария. Ну вот, опять теории!

Ансельм. Да, теории. Меткое слово - прямо в точку. Но как страшно, когда теории вмешиваются в жизнь и смерть. (Нервничая, снова берет в руки письмо.)

Томас (горько, обвиняюще, все более страстно). Хорошо, пусть это теории. В юности мы тоже развивали теории. В юности мы знали, что все, ради чего старики "всерьез" живут и умирают, по идее давно стало анахронизмом и жуткой скучищей. Что ни одна добродетель и ни один порок не сравнятся фантастичностью с эллиптическим интегралом или летательным аппаратом. В юности мы знали, что происходящее в реальности совершеннейший пустяк по сравнению с тем, что могло бы произойти! Что весь прогресс человечества заключен в том, что не происходит, а только мыслится, - в человеческой неуверенности и пылкой увлеченности. В юности мы чувствовали: у страстного человека вообще нет чувства, есть только безымянная сила, неистовая, как ураган!!