Страница 57 из 101
Для родителей оставшихся в классе учеников, для их друзей, знакомых и родственников ситуация была совершенно иной: их боль была искренней, а страх совершенно неподдельным, но они находились в таком меньшинстве, что их можно было не принимать во внимание. А другие-то уже готовы по-своему использовать их страх и боль в своих целях.
Кто-то остроумно сравнил города с бесформенными кучами песка. Человек-песчинка… Что касается Брамме, то я позволю себе усомниться в правомерности такого сравнения. Жители Брамме напоминают мне скорее хорошо обученную армию, воодушевленную общей идеей и целью. И, говоря объективно и сравнивая Брамме с такими городами, как Чикаго, Нью-Йорк или Детройт, скажем со всей определенностью: это отнюдь не погибающий город. Если представить себе город в виде сосуда, то Брамме не разбит, хотя и покрыт многочисленными трещинами. Однако большинство его жителей давным-давно нашли средство для жизни при этих трещинах: они их закрашивают, подновляют сосуд. И что бы ни произошло, Брамме ничего не делается. Сотни поколений смогут еще пить из этого сосуда. Цена роли не играет. Мертвые денег обратно не требуют.
— Он возвращается!
Этим криком был прерван ход моих мыслей. Я и сам слышал уже шум лопастей вертолета. Машина с Корцелиусом приблизилась к зданию гимназии и приземлилась на свободную площадку между спортзалом и церковью Св. Матфея.
Все мы, затаив дыхание, наблюдали за тем, как из кабины вертолета появился Корцелиус, как он быстро зашагал вдоль шеренги полицейских к брустверу из мешков с песком. Кто-то протянул ему мегафон, и он сразу же приступил к делу.
— Берти, алло! — И когда голова Плаггенмейера появилась в проеме окна, продолжил: — Все сходится. Блеквель действительно мертв. Мастерскую разнесло вдребезги. А в его письменном столе нашли прощальное письмо, в котором он признается, что Коринна на его совести… Теперь все ясно. Передать тебе его?
Плаггенмейер промолчал.
— Передать тебе письмо?
— Нет, его передадите не вы.
Почему не Корцелиус? Чего Берти испугался? Что Корцелиус предпримет на свой страх и риск попытку справиться с ним? Да нет, ерунда какая-то…
— А кто же? — крикнул Кемена, который обязан был напомнить о себе согражданам.
— Вы!
Кемена вздрогнул. Но отреагировал неожиданно быстро:
— В Браке летал господин Штоффреген; господин Штоффреген передаст вам письмо с признанием и несколько сделанных «поляроидом» снимков трупа Блеквеля и разрушенной мастерской. А также…
— Признание написано на машинке?
— Нет, от руки! — крикнул Кемена.
— Откуда мне знать, действительно ли это труп Блеквеля? — крикнул в ответ Плаггенмейер.
Снова вмешался Корцелиус.
— Я прихватил для тебя парочку писем, которые Блеквель писал своей жене, — он достал из заднего кармана брюк несколько смятых конвертов. — Одно из Вольфсбурга, послано после осмотра завода двадцать пятого апреля семьдесят второго года; другое — после посещения ярмарки в Ганновере второго мая семьдесят третьего года. И еще одно, написанное в Рюдес-гейме, на отдыхе, первого июня семьдесят первого. Хватит?
— Да. Пусть Штоффреген принесет их к окну, подняв руки.
— О’кэй.
Передача писем походила на обмен документами при подписании капитуляции. Капитуляции людей перед миром, ими же самими и созданным.
Штоффреген приблизился к подоконнику, осторожно, чтобы не вспугнуть неловким движением Плаггенмейера, положил все документы на подоконник и так же с поднятыми руками отступил в укрытие, за бруствер.
Все мы, стоявшие снаружи, кто с биноклями в руках, а кто и без, наблюдали за событиями в классе и не могли не заметить, как внимательно Плаггенмейер сличает документы, стараясь не терять из виду класс. Вот почему у него ушло на это порядочно времени.
Время шло, люди ждали, затаив дыхание.
— Все письма подлинные, — прошептал Корцелиус. — Готов прозаложить свою бессмертную душу.
Бут, снова оказавшийся рядом с нами, бросил Кемене и офицеру из ГСГ-9 предупреждающий взгляд, о смысле которого я, не подозревавший, что здесь игра идет краплеными картами, не догадывался. Все выглядело так, будто светлые головы города с напряжением всех сил, но уверенно идут к цели.
Как бы там ни было, нервничали все.
Корцелиус покусывал ногти.
Кемена достал из кармана связку ключей и без конца вертел ее.
Лаикенау снял с отворота пиджака значок члена СДПГ, начал тыкать им в мешок с песком.
Штоффреген бросал камешки в маленькое отверстие между мешками с песком и попытался с расстояния метров в пять попасть в консервную банку.
Доктор Ентчурек внимательно оглядывал толпу в поисках знакомых лиц.
Старший викарий церкви Св. Матфея Карл Отто Фостееи закрыл глаза и беспрерывно теребил кончик своего темно-красного галстука.
Офицер из спецгруппы Геншера выдвинул антенну радиоприемника, снова задвинул внутрь, вытащил, снова задвинул…
Бут снял с запястья золотые часы, прижал к правому уху, встряхнул их, завел, опять приложил к уху.
Я достал из кармана записную книжку с календариком, чтобы проверить, на какой день в этом году выпадет сочельник, на понедельник или на вторник.
А потом — целую вечность спустя — Плаггенмейер поднял голову.
Губы его шевелились, но мы ничего не слышали. Изображение без звука, как иногда в кино.
Но вот контакт в нем восстановился. Слова, донесшиеся до нас, прозвучали как крик дикой птицы.
— Это фальшивка!
Никто из стоявших рядом со мной не пошевелился, никто не знал, как на эти слова реагировать. Ропот толпы был невнятным.
Первым овладел собой Корцелиус.
— Клянусь тебе, Берти, письма подлинные! Это не фальшивка! Не махинация! Сравни почерк!
— Почерк Блеквеля, не спорю, — крикнул нам Плаггенмейер. — Сразу видно. Но снимки, фотографии — подделаны. Блеквель жив. И когда я выйду отсюда, он скажет, будто написал все это, лишь бы спасти школьников, а раз так — письмо не считается.
— Он мертв! — заорал Кемена. — Заверяю вас от имени городских властей как чиновник.
Корцелиус снова взял мегафон в руки.
— Берти, Блеквель мертв, я видел его труп, говорил с его женой. Она в безутешном горе — притвориться так невозможно.
— Все равно — что-то тут нечисто!
— Боже мой, Берти, я тебя не понимаю. Ты требовал, чтобы был найден убийца Коринны. Теперь известно, кто он. Чего же ты еще хочешь? Не упрямься!
— Если Блеквель действительно мертв, значит, письмо подделано. Почерк можно подделать. Вот здесь написано: «Я сожалею о случившемся от всего сердца».
— Да. Разве он не мог этого написать? Почему? — спросил Бут.
— Потому, что из всех, кого я знал, Блеквель был самой подлой свиньей. Он никогда в жизни ни о чем не жалел. И уж ни за что не стал бы писать об этом.
— Но вот написал же черным по белому. В каждом человеке можно ошибиться, разве не так? — не сдавался Бут.
— Меня вам не провести, со мной у вас эти штучки не пройдут!
— Берти, я… — сделал последнюю отчаянную попытку Корцелиус. — Берти, я клянусь тебе: убийца Коринны покончил с собой. Ты победил! А теперь выходи!
— Покончил с собой? Чтобы Блеквель, этот жалкий трус, да покончил с собой? Никогда не поверю! Ну, положим, если бы против него имелись факты. Неопровержимые доказательства. Но ведь их ни у кого нет. По какой такой причине ему накладывать на себя руки?
— Его совесть…
— Откуда она у него? У него скорее третья рука выросла бы, чем совесть заговорила.
— Значит, это был несчастный случай! — сказал
Корцелиус. — Но в любом случае — убийца Коринны мертв!
— Несчастный случай? Зачем ему тогда было оставлять прощальное письмо? Разве мы знаем заранее, когда произойдет несчастный случай?
Логике Плаггенмейера трудно было что-то противопоставить.
— И что теперь? — спросил Бут.
— Добудьте верные доказательства его вины, — ответил Плаггенмейер. — У меня время есть, я подожду.