Страница 55 из 101
— Третьего августа тысяча девятьсот тридцать первого года, в Нонненхорне на Боденском озере.
— Отец?
— Вольфрам Мариа Карпано, нотариус и адвокат.
— Мать?
— Анна Карпано, урожденная Ребеле, домохозяйка.
— Ваши отношения с родителями?
— С отцом — неплохие. Но у него было мало времени для меня. Умер, когда мне исполнилось шестнадцать.
— Ас матерью?
— Внешне могло даже показаться, что мы любим друг друга. Но если с моей психикой что и не в порядке, в этом виновата она одна. Вечно она меня дергала, подстегивала, ругала, никогда не хвалила. Если у меня была четверка по математике, она морщилась: почему не пятерка? У Герберта пятерка, а у него времени для занятий меньше, чем у тебя. В тот год, когда я стал чемпионом Баварии по теннису среди юношей, она сказала мне: мы столько платим твоему тренеру, что тебе пора бы стать чемпионом ФРГ. Вся моя юность прошла в такой обстановке.
— Выходит, ваша мать виновата в том, что вы сбили Коринну Фогес и бежали, не оказав ей помощи?
— Нет, но… Это она сделала меня человеком, падким до признания, похвал и почестей, который везде и всюду хочет и должен быть первым, самым великим. Мне страшно недостает признания. Поймите меня…
— Нет. Какое отношение это имеет к совершенному вами преступлению, господин доктор Карпано?
— Для меня все люди лишь инструмент, средство для достижения цели. Я пользуюсь ими, чтобы добиться новых успехов. Я их эксплуатирую.
— Ближе к делу.
— Я полагал, судью всегда интересует психологическая подоплека преступления. Я рассказываю вам все это, чтобы объяснить, почему я расстался с моей женой.
— Вы живете раздельно?
— Да.
— С какого времени?
— С четвертого апреля 1968 года.
— Почему?
— Все мои мысли заняты моей работой, профессией, карьерой. Главврач, профессура, кафедра, международное признание моих исследований… Кристина должна была помочь мне. Просматривать необходимую литературу, вести картотеку, выучить русский, чтобы информировать меня о содержании научных журналов социалистических стран, завязывать и поддерживать нужные для меня знакомства. Сначала все шло нормально, но потом… Ей захотелось самой добиться чего-то в жизни, вырасти в профессиональном и, как она говорила, чисто человеческом отношении. Я считал ее недоучкой, ни на что серьезное не пригодной… Она хотела иметь детей, а для меня дети были помехой, обузой — до работы ли при них?
— Какую связь вы находите между вашими действиями и крушением вашего брака?
— Я был не в силах окончательно порвать ни с Кристиной, ни с матерью. В тот вечер, когда произошло несчастье с Коринной Фогес, я…
— Продолжайте.
— В тот вечер я…
— Господин доктор Карпано, я требую, чтобы вы сообщили суду о событиях того вечера.
— В двадцать три часа я позвонил матери и сказал ей, что Кристина только что родила мальчика — от своего второго мужа.
— Дальше.
— До этой ночи я все еще надеялся, что Кристина вернется ко мне. И когда она придет, мы начнем нашу жизнь сначала. Понимаете, она не стала женой человека, вместе с которым жила. Она католичка, как и я, церковь запрещает повторный брак, а нас венчали в церкви. Но теперь у нее ребенок — теперь все кончено, она никогда не вернется ко мне. В этом настроении я и ехал по Браммермоорскому шоссе.
— Коринну Фогес вы не видели?
— Нет.
— Почему вы не вышли и не попытались помочь девушке?
— Я уже дал газ.
— Но ведь вы могли повернуть обратно?
— Тогда бы на меня все набросились, на репутации можно было бы поставить крест, а господин Бут ни за что не поручил бы мне руководить Браммермоорским курортным центром. Я ведь к чему стремился: всецело посвятить себя геронтологии, а лучших условий для изучения болезней сердца и причин старения организма, чем здесь, мне нигде не найти.
— Вам известно, что девушку, возможно, удалось бы спасти, окажись рядом врач?
— Да.
— Почему, собственно, вы выбрали профессию врача?
— В нашей семье этот выбор был оговорен заранее. Мой старший брат — юрист, со временем к нему перейдет адвокатская контора отца. Мой младший брат — экономист, ему придется вести дела наших предприятий. Сестра — переводчица, ее муж — политик, нужен же в такой семье свой лоббист! Вот и пришлось мне стать врачом. Я еще в начальной школе знал, что мне уготована карьера врача.
— И вы стали хорошим врачом?
— Да, и даже очень хорошим.
— Несмотря на то что ненавидите и презираете людей?
— Я их не ненавижу и не презираю, они для меня— материал. Их судьбы интересуют меня лишь постольку, поскольку это имеет значение для успешного излечения.
— Они для вас подопытные объекты?
— Да. Может быть, поэтому я часто добиваюсь успеха.
— Но вы ожидаете, что ваши пациенты будут хвалить вас, выражать вам свою признательность?
— Да.
— Можно ли жить с такими противоречиями в душе?
— Нет. Вообще говоря, нет.
— Позволительно ли будет рассматривать убийство Коринны Фогес как избавление для вас?.. В известном смысле…
— Вы преувеличиваете значение психологического аспекта.
— Разве вы не считаете, что хороший врач обязан быть хорошим человеком?
— Нет. Бернард Шоу однажды удивительно точно заметил: «Врачи ничем не отличаются от остальных людей, у них нет ни чести, ни совести».
— Такого понятия, как врачебная этика, для вас не существует?..
— Я хотел добиться успеха. Я работал день и ночь, не исключая суббот и воскресений. Я целиком поглощен моей работой. Это своего рода синдром. Но меня интересуют не мои пациенты, а исключительно я один. Стань я инженером, профессиональным спортсменом, астрономом или актером — я бы добился такого же успеха. Гений — это, в сущности, не что иное, как умело замаскированное трудолюбие.
— Значит, для вас не существует никаких нравственных ценностей?
— Нет. Ценности создаются людьми для людей, которые нуждаются в шкале ценностей. Все боги и все политические идеологии существуют для самообмана людей.
— И тем не менее, исполняя свои профессиональные обязанности, вы спасли жизнь сотням людей?
— Да.
— Почему?
— Я знаю, что, пока человек живет, он мучается. Может быть, все дело в этом.
— Вернемся, однако, к той трагической ночи, господин доктор Карпано. Что вы сделали, бежав с места преступления?
— По кратчайшей дороге помчался к моему другу Гюнтеру Буту.
— К его «крестьянскому подворью» у Браммской горы?
— Да. Это «подворье» находится в стороне от шоссе, причем довольно далеко.
— И потом?..
— У Бута такой же «мерседес» темно-вишневого цвета, что и у меня, та же модель, тот же год выпуска. Мы быстро поменяли номера на машинах.
— И на неповрежденной машине Бута, но с вашим номером ВЕ-С427 вернулись домой?
— Да.
— И техники-криминалисты, конечно, никаких повреждений не нашли? Никакого смятого крыла?
— Да.
— А ведь поскольку виновником случившегося были вы, оно должно было быть смято; фара разбита, а на зазубринах стекла и металла остались нити платья?..
— Да.
— Кроме того, служащие полиции и мысли не допускали, что такой почтенный господин, как вы, совершил что-либо подобное?
— Да. Проверка была для них делом малоприятным, чувствовали они себя неловко и сто раз извинялись.
— И никому из них не пришло в голову проверить заводские номера двигателя и шасси?
— Нет.
— И дальше?..
— Бут немедленно сел в мою машину и ночью проехал километров двести на юг, почти до самого Дортмунда. Там, все до мелочей рассчитав, на глазах двух свидетелей не слишком-то сильно врезался в дерево. Мастерская оказалась поблизости, механик снял с другой поврежденной машины того же цвета грязезащитное крыло, и к обеду Бут вернулся в Брамме, а вечером мы опять поменяли номера на машинах.
— Почему, как вы считаете, Бут сделал это для вас?
— Точно не знаю.
— Потому, что вы дружите?
— Может быть.