Страница 57 из 89
- Да, с бездельниками вам проще - они стараются почтительностью взять. А Бугрову я голову оторву.
- Чтоб он саботажников покрывал? Я сам у него затребовал данные по овощебазе. Павел Арсентьевич, давай к нам, - вдруг окликнул он с партийным дружелюбием.
Бурштын, кадровик, охотно заковылял к ним с той же пайкой - бурый чай с чугунным кексом, - личико стекло книзу, оставив сверху иконописный облик костяного старичка-великомученика, внизу же образовав многоярусное жирное жабо, мотающееся при каждом шаге, как коровье вымя. Поздоровавшись, как всегда, посверлил ее своими бесцветными глазками, будто знал что-то компрометирующее.
- Объясни ей, Павел Арсентьевич, - задушевно обратился к нему Дуткевич, заметно гордясь своим простым партийным "ты", обращенным к человеку, перед которым распахнуты настежь если не души, то анкеты. - Бугров наш парень?
- Да-а... - государственно хмуря лобик, протянул Бурштын и вдруг озабоченно переспросил у нее: "Как?" - чтобы она не расслаблялась, а держалась начеку, - и продолжал барственно: - Молодец: всегда причесанный, бодрый.
- А вот она, - Дуткевич подмигнул, словно делал ей что-то приятное, вот она хочет Бугрову голову оторвать за то, что он Лузина не стал покрывать, доложил мне честно.
- Ну... - Бурштын разочаровался в ней. - Это уже получается просто какое-то "черт побери"! Я не случайно употребил эту русскую пословицу "черт побери": вы не должны, как руководитель, вбивать клин между вашими подчиненными и партийным руководством. А то, понимаете, ставите парня между Сциллой и Харбидой!
- А Лузина продраить с песочком?
- Хорошая дубинка в период становления личности еще никому не помешала.
Бурштын заулыбался с мудрым стариковским лукавством, но ее от его улыбочек всегда брала жуть: когда она воображала его голову изнутри, ей представлялось что-то темное. С Дуткевичем все ясно: голова у него внутри идеально пустая, c овальными полированными стенками. А у Бурштына тьма, тьма...
- Если вы его вздумаете драить, он уволится, - задрожавшие пальцы под стол.
- На партию обиды вздумали строить? - грозно сдвинул бровки Бурштын. - Ну ничего, мы ему объясним, что незаменимых у нас нет!
- Это у вас незаменимых нет. А у нас - есть!
- Так ты... ты... - Дуткевич заметался внутри своей полированной головы. - Так ты против партийного руководства?
- Я против того, чтобы невежды и бездельники унижали профессионалов, - и больше ничего!
Она обращалась только к Дуткевичу - какое-то неколебимое "в своем праве", исходившее от Бурштына, все же наводило на нее неодолимую жуть. Она едва решилась взглянуть в сторону этой тьмы - и обомлела: в бесцветных глазках стояли слезы.
- Не думал я дожить, - с искреннейшей горечью выговорил Бурштын, что буду слушать откровенную антисоветчину... - и заковылял к выходу, оставив пайку нетронутой.
- Павел Арсентьевич, Павел Арсентьевич! - с бесконечной любовью воззвал к нему Дуткевич и бросился вдогонку - преданнейший сын. Лишь у выхода послал ей грозный упрекающий взгляд: вот, мол, любуйся! И трепещи! Ах, "трепещи" - так и отправляйтесь ко всем чертям! Но что удивительно Дуткевич (вместо души - пар) тоже искренне оскорбился! Да, они и в самом деле считают нас своей собственностью...
И вдруг почувствовала такую нежность к своей дорогой лабораторийке, за то, что никто там и не собирается зарабатывать кусок хлеба с маслом пустозвонством или холуйством!.. На лабораторных праздниках она всегда произносит тост: "Мне очень повезло - я работаю с порядочными людьми". И люди хотят, хотят, чтобы именно это в них хвалили, чтобы они не чувствовали себя дураками рядом с прохвостами. Мошенничать у них не будет даже суетная Возильщикова какая-нибудь, для которой мир набит вещами, как для Натальи - людьми. Года два назад раскошелилась на хрустальную люстру, а потом со страху - вдруг кто с улицы позарится! - целый год прятала свое сокровище под кроватью.
Трофимова вообще всю жизнь провела на кончиках пальцев, словно полуудавленник в какой-то китайской казни: сначала дача пила из них соки, теперь машина... В столовой берет только два-три винегрета с горкой черного хлеба, вяжет на продажу, в отпусках ездит проводницей в поезде. Как-то в продуктовый заказ - редкая удача! - вместо вареной колбасы им сунули ветчину. Так Трофимова чуть не поседела с горя: на целых восемьдесят копеек дороже! Но чтобы прибегнуть к каким-то нечестным средствам...
Как им всем хорошо за ее спиной: не надо юлить, ладить с начальственным дурачьем. Она бы и с Бурштыном ладила, какой он ни есть, и с Дуткевичем - только бы дали работать. Так не дают же! Ну как такое стерпеть? Хотя вообще-то она страшная трусиха: когда умер Брежнев, она, встречая на улице милиционера, на всякий случай делала печальное лицо. Шваркнуть бы все оземь!.. Подумать страшно, каково было Вавилову - гению! - оправдываться, ладить с дикарями, - а ведь тогдашние бояре еще и в тюрьму могли посадить, расстрелять...
Но мысль об отдаленном сходстве судьбы обожаемого гения с ее скромной судьбой придала ей сил. Она заглянула к секретарю партбюро, с которым у нее были давнишние приятельские отношения с оттенком ухажерства с его стороны (к тому же ребята делают курсовики по программированию для его сына-балбеса). С профессионалами у нее всегда находились контакты - даже с бывшими. Обещал замять дело, если и Бугров подтвердит, что это недоразумение. Ух, Бугров!.. Если распилить его голову, кажется, увидишь там годовые кольца!
Собравшись с силами, чтобы не наорать, позвонила Бугрову, но он так обрадовался, услышав ее голос, что у нее вся злость испарилась - что с него, чурбана такого, возьмешь! Сразу начал оправдываться, что Дуткевич его обманул, а он... Бугров знает, что она одна к нему относится, в конце концов, довольно тепло, а остальные чувствуют, что он привязан только к лаборатории - и ни к кому в отдельности, и платят взаимностью.
Уф, кажется, утрясла (впрочем, завтра опять что-нибудь выплывет). Хоть она и никуда не годная начальница, но, пожалуй, ее и правда некем заменить. Сережа, Вадим - они не стали бы терпеть унижений от начальства, а Вадим - еще и глупости подчиненных. Илюша вытерпел бы что угодно - но скажи ему, что он должен входить к начальству, пререкаться, отстаивать интересы лаборатории, пробивать для кого-то квартиру или ставку... Их всех недостаточно волнует конечная цель их работы, они готовы с увлечением конструировать печь, когда дом уже сгорел. А она мечтает как о задушевнейшем деле, чтобы всю информацию можно было брать как белье из ее шкафа: в загранфильмах не на шмотки и автомобили она облизывалась, а на дисплеи. Молодежь у них в лаборатории работает лучше не надо - стереотип, как говорит Андрюша, заложен. И хорошенькие такие - хоть сейчас в мюзик-холл! Ира перешла к ним с понижением в зарплате, только бы попасть, где работают (чтобы возместить потерю, ушло больше года). И с интересом к людям у Иры все в порядке, и в работе понимает, и начальства не боится (в качестве культорга спокойно говорит ей: "А вам, Наталья Борисовна, билета не досталось"). Но сделать Иру заместителем начнутся обиды со стороны ветеранов. Да и начальство упрется: молодая, беспартийная да еще женщина. Хотя мужики в среднем даже и не умнее женщин: они превосходят женщин в высших достижениях, но зато и таких законченных идиотов среди женщин почти не встретишь.
Чем женщины превосходят мужчин - им люди интереснее. Но настоящий начальник должен быть еще и Гомером - он должен возвышать людей в их собственных глазах.
Как всегда после таких бесед, начал разламываться затылок, а сердце взбрыкивало только через раз. Когда-то она пыталась показаться врачу - в полседьмого встала за номерком, а в три, когда ее уже с собаками разыскивали на работе, попала к пожилому, со всем смирившемуся еврею. Он посоветовал ей "последить за давлением" и выписал направление на кардиограмму.
С кардиограммой оказалось просто: в регистратуре сразу же назначили число - через три месяца. А давление она ухитрялась измерять до работы в течение чуть ли не двух недель, а результаты записывала. Когда она снова сумела попасть к своему целителю, он, вглядевшись в ее цифры, произнес смирившимся голосом: "Таких скачков не может быть, вам неправильно измерили". Собственноручно повторил измерительную процедуру, которой она только что подверглась, и, получив совершенно другой результат, сказал удовлетворенно: "Вот это похоже на правду".