Страница 22 из 89
Чувства наши - их мы ценим дороже всего на свете. Именно поэтому нам так важно, чтобы их разделяли. Но для наследников наших они еще гораздо важнее: через их посредство отпечатывается в наших детях наш стереотип. "Получил квартиру", "премию", "продвинулся", "повысился", "ответственный", "заведующий" - что для ребенка сей звук пустой! Все, что ценится взрослыми, не имеет в глазах малых сих ни малейшей цены: они реагируют исключительно на чувства. И если папаша-приобретатель без конца брюзжит в заботах о своих приобретениях - пусть не удивляется - "В кого он уродился!" - если у него вырастет бессребреник или расточитель. А трудолюбивый крот, породивший легкомысленного разгильдяя, пускай сопоставит пресную добродетель своих речей с многоголосым воплем: "Го-о-о-о-о-л!!!!!!...".
Государственная мудрость гласит: неважно, что ты чувствуешь, - важно, что ты делаешь. Но если думать о сохранении наследственного вещества, ближе к истине окажется обратная крайность: неважно, что ты делаешь, важно, что ты чувствуешь. Ибо дитя человеческое наследует не дела, но чувства отцов. Для сохранения не смертной, но бессмертной нашей части мечта может оказаться важнее поступка. Ни скучный хапуга, ни послушный "винтик" не сумеют породить себе подобных. Если вы не испытываете сильных чувств, самостоятельных стремлений - значит вы не несете в себе никакого стереотипа, который можно было бы отпечатать в ваших потомках, и никому не угадать, породите вы корову или змею, волка или шакала. И не охайте тогда: "В кого они уродились?!" - им не в кого было урождаться, потому что вы - никто.
Да, да, да, тысячу раз да: стереотип может храниться не только в практических делах, но и в мечтах, в чувствах! Иначе - что мне остается...
Правда, в том страшном интервью Сабуров обмолвился: нравственным может быть только автоматическое, безотчетное, а то, в чем мы способны усомниться, тем самым уже обречено на гибель. Нерассуждающие табу единственная надежная форма морали: в Полинезии Сабуров видел, как люди умирали из-за того, что съели неположенное блюдо в неположенном месте.
Чур меня, чур! Табу уже не воскресить - сегодня человеческое начало в нас сохраняется не косностью, а включенностью в сеть душевных связей.
Блажен, кто родился в эпоху, подобную футбольному матчу, когда весь стадион охвачен единым чувством, когда каждый с неизбежностью захватывается незамысловатым, но необоримым тралом общих устремлений, который влачит за собой и дельфина, и селедку, и краба, и медузу.
Куда сложнее запутаться в паутину человеческих чувств тому, кто уродился в многоквартирном доме, в каждой ячейке которого и свои заботы, и свои тараканы. Поэтому еще вчера искусство могло быть только средством приятного досуга - но сегодня, в многомиллионном ячеистом обществе, где душевные связи не завязываются сами собой, оно жизненно необходимо своей способностью связывать нас личными отношениями с лично не знакомыми нам, давно умершими или даже придуманными людьми. Сегодня не косность и невежество, но единение в чувствах, в культуре охраняют наш стереотип - наше бессмертное наследственное вещество.
Паутина-хранительница... Этот образ пришел Сабурову в голову, когда он на лодке приближался к острову, на котором сохранилась община раннехристианского типа: с общим имуществом, взаимопомощью, братством и всем остальным, о чем мечталось Сабурову. Дело происходило в Эфиопии: неописуемой лазурности озеро, неописуемой изумрудности трава и при всем том Африка: в бархатной траве ютятся скорпионы, а в лазурной влаге клацают челюстями крокодилы. Подплывая к острову, Сабуров увидел, что прибрежные кусты оплетены бесконечной серебристой паутиной, опоясывающей остров без единого изъяна: с острова много лет никто не выезжал - община ни в ком не нуждалась. Боже, как изодрана государством паутина наших душевных связей!.. Образ затянутого паутиной острова, возмущался известный философ и общественный деятель сэр Чарльз Брукс, это лучшая критика воззрений Сабурова: он восхваляет людей, не имеющих выхода наружу, к чему-то более высокому, - святому, в конце концов! - но погрязших в обслуживании друг друга, то есть самих себя! "А для чего нужны все эти божества, святыни? - возражал Сабуров. - Для чего человеку сохранять этот пережиток рабства: потребность непременно смотреть на что-то снизу вверх?".
Кстати, лет через тридцать-сорок об этой же паутине небрежно обмолвился один европейский писатель, в течение нескольких лет считавший себя очень знаменитым: поклонницы именовали его не иначе как Стилист. Стилист обронил, что серебристая паутина - единственное место в записках Сабурова, обращенное к эстетическому чувству. Стилист высокомерно удивлялся, что Сабуров, повидавший своими глазами все чудеса света, никак не упомянул ни о сверкании солончаковых пустынь, ни о грандиозной вычурности скал, ни о диковинных расцветках зверей и птиц, одни имена которых в поэте вызывают трепет: заметил лишь то, что он называл человеческими отношениями грязных невежественных существ, лишенных человеческого облика.
Любопытно, как воспринял бы этот упрек в мещанстве столбовой дворянин Сабуров? Но рецензия известного врача и путешественника Гаспара Курне подействовала на все существо Сабурова потрясающим образом. Курне в тщательно отобранных выражениях высказывал удивление, что автор "Записок Сабурова" не произнес ни слова об ужасающих болезнях, являющихся подлинным бичом обитателей первозданных островов и материков, - о чудовищных незаживающих язвах, целых гроздьях слепых глаз, раздутых животах, разрываемых клубками шевелящихся паразитов?
Прочитав эти строки, Петр Николаевич выронил газету и закрыл лицо руками, повторяя: "Он прав! Какой стыд! Какой стыд!". Здесь будет уместно вспомнить, что самого Петра Николаевича тропическая лихорадка дважды приводила к самому краю могилы, но смертная часть человека, даже П. Н. Сабурова, не могла всерьез занять его ум.
Сабуров очень любил сказку, услышанную им от каких-то кочевников: утка-праматерь плавала по бескрайнему океану, не находя ни крупицы тверди, чтобы свить гнездо. Тогда она нарвала пуха из собственной груди - с него-то и началась земля. Так было во все времена: вся твердь, на которой мы стоим, была когда-то кем-то вырвана из собственной груди.
Поразительное душевное здоровье и душевная щедрость Сабурова опиралась, я уверен, еще и на то, что ничего на свете он не считал своим. Вы владеете домом в центре Парижа, соглашался Сабуров, но задумайтесь: ведь тысячи писателей, артистов, художников, ученых должны были потрудиться в течение веков, чтобы Париж стал тем центром мировой культуры, куда стремятся тысячи людей со всех концов земли, - так что, сдавая квартиру внаем, вы отчасти торгуете славой Мольера.
Кем бы вы ни были и чем бы вы ни обладали, будьте уверены: в течение веков массы никому теперь не ведомых людей осушали болота, вырубали леса, прокладывали дороги к тому месту, где вы живете: уберите все это, останьтесь сидеть исключительно на своей собственности - и вы увидите, как все ваше золото обратится в золу.
Хорошо, вы не вульгарный хозяйчик, вы благородный обладатель таланта: вы написали гениальную поэму, вы сделали выдающееся изобретение... А скажите: язык, которым вы пользовались, открытые до вас законы природы, научные приборы, наконец, - и они тоже ваши создания? Да в простейшем гвозде, который вы вбиваете в стену, сосредоточена вековая металлургическая цивилизация!
А вы, маэстро - были бы вы скрипачом-виртуозом, если бы не была изобретена скрипка?
А вы, благородный поэт? Вы сами создали ту поэтическую культуру, отпрыском коей вам посчастливилось стать? Может быть, это вы обучили грамоте ваших читателей, вы развили в ваших почитателях художественный вкус, без которого ваши творения остались бы унылой белибердой?
Не только вокруг вас, но и в вас самих все наиболее ценное не принадлежит вам - даже ваш точеный мраморный нос, которым вы так гордитесь, он красив лишь до тех пор, пока окружающие согласны считать его таковым. Странствуя по свету, Сабуров, кажется, не встречал такого уродства, которое где-либо не считалось красотой. Чего стоят одни только уши до плеч или полумертвая шея, которая может держать голову не иначе, как при посредстве нескольких десятков вплотную нанизанных металлических колец!