Страница 51 из 73
Эвангелина зажимает рот рукой, сдерживая рыдания.
Я пячусь назад, стараясь не находится слишком близко, и изучающе смотрю на маму, пытаясь найти признаки той женщины, которую я помню с детства. Я вижу проблески: она читала мне, когда я был совсем маленьким, огонь в ее глазах, когда она говорила о движении за гражданские права Дарклингов, как они танцевали и пели с папой на свою годовщину, ее щека покоилась на его руке, ее длинные темные волосы волнами струились по ее спине.
Теперь же её волосы сильно поредели, так как выпадают клочьями; глаза пожелтели; тело гниет. Она не моя мать — она чудовище. Как бы мне хотелось, чтобы она никогда не возвращалась. Я не хочу помнить её такой.
Она стонет и вздрагивает, когда боль волнами накрывает её тело.
— Мама, — говорю я, мой голос срывается.
Я должен что-то сделать, но что я могу? Нет лекарств, которые могли бы помочь ей, а уж тем более вылечить.
Эвангелина, не раздумывая, мчится к ней.
— Эвангелина, нет! — предостерегаю я.
— Эш, я уже заражена, — напоминает она.
Эвангелина нежно гладит маму по спутанным волосам, успокаивая её. Я так благодарен ей за то, что она здесь и может, в отличие от меня, утешить маму.
— Спасибо тебе, — говорю я Эвангелине.
Я сажусь на колени недалеко от них, вне досягаемости от маминого укуса.
Маму пронизывает еще одна волна боли, и она рыдает. Эвангелина обнимает её.
— Аннора обычно пела Разъяренным, когда ухаживала за ними, дежуря в палате, — говорит она мне. — Это их успокаивало. Эш, спой ей.
Мой разум пуст. Я не могу думать ни о каких песнях. А потом на ум приходит одна мелодия, колыбельная, которую мне пела когда-то мама, когда я был еще маленьким. Слова медленно вспоминаются, и я тихонько ей напеваю.
— Тише, тише, не рыдай
И скорее засыпай.
Колыбельную свою,
Для тебя сейчас пою.
Пусть тебе приснится сон,
Где с тобою мы вдвоем.
Искренне люблю тебя,
Я с тобою навсегда.
Мама вздыхает и перестает дрожать. Похоже, это ей чуть-чуть помогло. Она пытается улыбнуться, но у неё не очень выходит.
— Эш... — шепчет мама.
Она протягивает ко мне свою когтистую руку.
Я замираю в нерешительности.
Она же моя мама.
Я осторожно протягиваю руку, и наши пальцы соприкасаются. Я улыбаюсь, но это улыбка горечи, потому что мы оба знаем, что возможно это последний раз, когда мы прикасаемся к друг другу.
Глава 26
Эш
Обычно я не стремлюсь попасть в школу, но я отчаянно хотел увидеть Натали. Я подбираю по дороге Жука и спешу скорее на городскую площадь, не делая свой обычный крюк вниз к городской Окраине, чтобы пройти мимо Пограничной стены.
— Как все прошло вчера с мистером Табсом? — интересуется Жук.
У нас не было возможности поговорить об этом прошлой ночью, так как вместе с Натали явился и Себастьян. Я рассказал ему, что случилось, о том, что Натали с Эвангелиной собираются провести с Золотым Дурманом кое-какие анализы, чувствуя себя немного бесполезным из-за того, что сам больше ничем не могу помочь.
— Надеюсь, что они уже в ближайшее время что-то выяснят, прежде чем еще чью-нибудь смерть повесят на какого-нибудь Дарклинга, — говорит Жук, напоминая мне о моем аресте на прошлой неделе.
— Уверен, Натали это выяснит, — говорю я.
— Слышал чего-нибудь от неё? — спрашивает Жук, когда мы выходим на городскую площадь.
— Нет.
— Может быть, покинув прошлой ночью Парк, она прямиком пошла спать, — говорит Жук.
— Может быть, — говорю я.
На площади перед школой собралось около тысячи протестующих, которые держали высоко над головой плакаты. Одни поддерживали Закон Роуза, другие призывали правительство Стражей освободить Дарклингов. Тетка Жука выкрикивала в мегафон призывы и лозунги, заводя толпу, её длинные дреды покачивались в унисон каждому слову.
— Неужели эти люди никогда не разойдутся по домам? — ворчу я, проталкиваясь сквозь толпу.
— По крайней мере, им не все равно, — в их защиту говорит Жук. — Они пытаются свергнуть Пограничную стену, а это куда больше, чем делаешь ты.
Я поворачиваюсь к нему.
— Знаешь что? Иди-ка ты к черту. Ты, сам-то, что сделал для того, чтобы стена рухнула? Вся деятельность Людей за Единство — это рисование плакатиков и выкрикивание бесполезных лозунгов. Уверен, правительство Стражей прямо-таки дрожит от страха.
— Мы делаем гораздо больше, — говорит он.
— Да ну? Например?
— Вот увидишь. Я должен идти. Развлекайся в школе. — Он идет к своей тетке.
Что он имел в виду под "вот увидишь"?
Я поджидаю Натали на школьной лестнице. Мимо проходят корреспондент с ТВ Джуно Джонс и её съемочная группа. У входа также ждет Дей, держа гору книг. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, а потом снова закрывает его.
— Если у тебя есть что мне сказать, просто скажи, — огрызаюсь я.
— Извини, — брякает она.
— Что? — Я ожидал чего угодно от неё, но не этого.
— Я была не права, обвиняя тебя в том, что ты подсадил Жука на Дурман.
— Ну да, ошибалась, — говорю.
— Ты, блин, придурок, я пытаюсь извиниться.
Я слабо улыбаюсь:
— Своеобразно ты извиняешься.
Дей улыбается в ответ:
— Прости. Я серьезно. Друзья?
Я колеблюсь немного, а потом киваю. Этого хотела бы Натали.
— Друзья.
Мы ждем Натали молча, между нами все еще сохраняется неловкость, несмотря на наше перемирие. Минуту спустя, по всей городской площади эхом разносится звук лошадиных копыт и у школы останавливается знакомый черный экипаж. Перед дверью экипажа возникает Себастьян и предлагает Натали руку, которая отвергает ее. Она выходит из кареты, убирая свои красивые светлые волосы от лица. Мелькают две отметины на её шее. Меня гложет чувство вины. По выражению её лица я не могу судить продолжает ли она все еще сердиться на меня или нет.
Неожиданно вблизи Пограничной стены вспыхивает драка и Себастьян идет, чтобы разобраться, в то время, как Натали поднимается ко мне. Джуно Джонс преграждает ей дорогу и тычет микрофоном ей в лицо.
— Мисс Бьюкенан! Уделите секунду Вашего времени? Как студенты держатся после смерти Криса Томпсона?
— Мы держимся, как и следовало ожидать, — раздраженно говорит Натали.
— Почему Ваша мать вчера присутствовала на похоронах? Вы хорошо знали Криса?
Натали качает головой и пытается обойти Джуно Джонс.
— Крис был шестой жертвой, умершей от Золотого Дурмана, а больше десяти сейчас находятся в больнице в критическом состоянии. Как вы думаете, почему все больше молодых людей Вашего возраста подсаживаются на наркотики?
Натали замирает.
— Еще кто-то пострадал?
— Да, и это только те, о которых нам известно...
БУМ!
По городской площади эхом разносится мощный взрыв. Ударная волна сбивает меня на колени и я, прикрываю голову, когда школьные окна разлетаются на мелкие осколки и сыплются на землю стеклянным дождем. В ушах стоит звон, словно внутри меня звенят церковные колокола. Я поднимаю голову, в ушах стреляет; звуки атакуют мои чувства: крики паники, бьющиеся стекла, падение тяжелых камней.
Часть Пограничной стены разрушена, обнажив гетто Легион по другую сторону. На нас пялятся тысячи бледных истощенных Дарклингов. Всё замирает, словно мир затаил дыхание. По началу Дарклинги не двигаются, возможно, от шока или страха перед репрессиями.
А затем по их обонянию ударяет запах человеческой крови.
Дарклинги воют.
Они спешат к дыре в стене, привлеченные запахом свободы и горячей крови.
— Эш... — Голос Натали раздается не громче шепота, но для меня он словно сирена, призывающая действовать.
Я устремляюсь вниз по ступенькам и хватаю её в свои объятья.
— Ты ранена? — спрашиваю я.