Страница 55 из 179
— Поспособствовать тому, чтобы западные плутократии с помощью денег добились всего того, чего не смогли взять с помощью пушек?
— Я ненавижу западный капитализм так же как и вы, надеюсь. Этот строй обречён на деградацию и скорый упадок. В то же время процесс превращения финансового капитала из частной силы в силу общественную, которая по своей преобразующей способности превзойдёт любую революцию,- это историческая закономерность, которую никто не в состоянии отменить. Возможно, не будет ни Германского Рейха, ни СССР, ни Соединённых Штатов - всё в мире станет совершенно по-другому. И я, в отличие от других людей на финансовом Олимпе, эту закономерность предвижу, понимаю и готов способствовать тому, чтобы она воплотилась в жизнь как можно скорей и с наименьшими издержками.
— Не советую вам в других местах говорить, что Германского Рейха не станет,— усмехнулся фон Кольб.— Впрочем, вы высоко себя цените. Оказаться в компании таких фигур, как Рокфеллеры или Барух, для меня было бы не столько престижно, сколько одиноко. Вы в России один такой смелый и амбициозный?
— Раковский смог бы сыграть эту роль лучше меня.
— Раковский, Раковский… Даже если бы он был жив, он слишком стар. К тому же он еврей.
— Мне казалось, что Раковский - болгарин.
— Согласно нашим данным, он родился в польском местечке, а затем подделал документы.
— Странно. Раковский рассказывал, что во время войны с Турцией в их доме останавливался русский генерал Тотлебен. Вряд ли бы царский генерал выбрал для постоя дом сбежавших из Польши семитов.
— Вы, советские, настолько влюблены в свой интернационализм, что дай вам возможность, вы запишите в свои ряды обитателей Луны, ежели таковые обнаружатся! Впрочем, мне неважно, правы вы или нет. Еврей Раковский, или турок - какая, в конце концов, разница? Деньги и власть обладают свойством превращать в еврея кого угодно. Дайте разбогатеть эскимосу - и он немедленно сделается Варбургом. Однако этого губительного превращения можно избежать. И рецепт, предотвращающий дегенерацию, имеется сегодня только у нас, у германских национал-социалистов.
Я сделал вид, что заинтересовался услышанным, однако Кольб решил прервать наш разговор. Прощаясь, он обнадёжил меня словами, что “подумает над моей судьбой”, а также попросил меня не бросать вести дневник, поскольку у меня “хороший слог” и записи “пригодятся для истории”.
Ординарец Кольба не просто отвёз меня на автомобиле обратно в гостиницу, но и распорядился, чтобы комендант не забыл позвать меня к началу ужина. Полковник явно заботился обо мне, поскольку в буфете - невиданное дело!- оказался целый ящик бургундского вина, благодаря которому все постояльцы в этот вечер капитально накеросинились, а мой авторитет укрепился самым решительным образом. Хмель придавил безрадостные мысли и принёс облегчение, и я лишь боялся, что надравшиеся немцы не дадут мне воспользоваться им в одиночестве. Однако обошлось - гитлеровцы отказались дисциплинированными алкоголиками и никто не припёрся допивать на брудершафт.
3/XI-1941
Похоже, в отличие от НКВД в выходной Abwehr не работает - порядок есть порядок, чёрт побери!
Но сегодня - понедельник, с утра я был вызван к фон Кольбу, и теперь в спешке собираю свой многострадальный саквояж в дорогу. Полковник сказал, что не видит необходимости отправлять меня в Рейх и согласен с тем, что прежде я должен побывать в Москве. Разумеется, что в его сопровождении.
Поскольку Кольба с его людьми срочно перебрасывают на направление основного удара, мы все покидаем Орёл и едем на машине в Брянск, откуда по железной дороге нас перевезут куда-то за Вязьму.
4/XI-1941
Итак, вместо Вязьмы - я во Ржеве. Впервые нарушу последовательность событий и поделюсь потрясающей новостью - я разговаривал по телефону с Земляникой! Оказалось, что отсюда до сих работает телефонная линия с Москвой и можно, сидя в почтовой избе под флагом со свастикой, дозвониться в квартиру, из окон которой видны красные звёзды Кремля!
Разумеется, звонки в Москву возможны только с разрешения немцев, однако антураж прежний: у почтовой тётеньки нужно купить талончик за три с половиной рубля (я отдал пять рублей без сдачи, ибо на оккупационные марки, как в Орле, здесь ещё не перешли), затем - получить квитанцию, подождать несколько минут, пока не раздастся трезвон звонка и тётенька не крикнет, чтобы я немедленно отправлялся в кабинку, где на испещрённой народными граффити облезлой фанерной полке стоит чёрный карболитовый телефонный аппарат без наборного диска. Сдергиваешь трубку и - фантастика!- слышишь далёкий голос из другого мира.
Правда, я настолько был поражён возможностью переговорить с Земляникой по прямому проводу, что не потрудился составить план разговора. Не успев толком поздороваться и расспросить, как у неё дела, я с места в карьер поинтересовался, нет ли у неё или у её родных дореволюционных документов, записок или вещей, оставшихся от Сергея Кубенского. Похоже, мой вопрос застал Землянику врасплох и она, руководствуясь предосторожностью, замялась и ответила, что не знает ни о чём подобном. Как некстати сработала проклятая семейная тайна, ведь нужно было расспрашивать о подобных вещах исключительно при личной встрече! Я лишь успел сказать Землянике, что обязательно скоро буду в Москве, и попросил её беречь себя - после чего линия оборвалась.
Повторно дозвониться не получилось, и меня отвезли в выделенную по приказу Кольба отдельную комнату в небольшом купеческого вида каменном доме в центре Ржева, где проживали два немца, капитан и майор.
Комната моя хорошо прибрана, в доме по-настоящему тепло (топится печь), а готовить еду будет приезжать немецкий повар, поскольку местным жителям здесь не доверяют. Баня обещана на завтра.
Поскольку делать решительно нечего, теперь постараюсь зафиксировать на бумаге разговор с фон Кольбом, который состоялся у нас во время ночного переезда из Брянска в Ржев.
Итак, до Брянска мы ехали на автомобиле, сопровождаемом эскортом в составе танкетки и двух вооружённых пулемётами мотоциклов. Вдоль шоссе были видны следы грандиозных боёв - подбитые танки, сгоревшие грузовики и поваленные взрывами деревья. Много, очень много неубранных мёртвых тел - и все в красноармейской форме. Я не разглядел ни одного убитого немца - видимо, их всех увезли или закопали.
В сам Брянск мы въезжать не стали, и на какой-то железнодорожной станции пересели в комфортабельный штабной вагон, в котором уже находилось человек десять старших офицеров. У нас с полковником было отдельное купе, куда солдат принёс полную корзину еды (кровяная колбаса, сало, макрелевые консервы и портвейн).
Наш штабной вагон пребывал в составе военизированного эшелона, в котором находились несколько вагонов низшего класса, набитых солдатами и унтер-офицерами, а также платформы с танками и орудиями. По соображениям, видимо, надёжности нас должны были тянуть два паровоза, причём второй был прицеплен сзади. Из разговоров я уяснил, что главной опасностью во время поездки может стать атака партизан, в связи с чем поезд отправится только когда стемнеет. Странная логика - на месте партизан я бы предпочёл атаковать именно ночью!
Поезд тронулся часов в шесть вечера, затем имел остановку на станции Дятьково, где на одном из зданий по-прежнему продолжает красоваться кумачовый плакат, гласящий, что мастерские депо были ударно сданы к 15-й годовщине Октября… Здесь к заднему паровозу прицепили ещё несколько товарных вагонов, после чего наш состав небыстро, но зато практически без остановок - если не считать заправки водой в Вязьме - покатил в сторону Ржева. Если я не ошибаюсь, то до войны по этой поперечной железнодорожной линии объезжали Москву поезда, следующие из Ленинграда в Крым.
Причина, по которой мне выпала честь с генеральскими почестями и колоссальной охраной перемещаться через занятые неприятелем просторы родной страны, тоскливо замершие в ожидании скорых холодов и местами уже покрывшиеся снегом, состояла в том, что фон Кольб решил пообщаться со мной накоротке и в известной степени подружиться. А поскольку скрывать мне уже было нечего, то неформальный контакт с посвящённым в мою тайну единственным покровителем, каким бы он ни был, представлялся наименьшим из зол.