Братья

Жерве попал в третьего. За остальными они бросились вдогонку. Мусульмане побежали вверх по тропе. Франсуа стрелой сбил еще одного. Тот упал и, покатившись по откосу, повис над пропастью. Тогда Франсуа снял шарф, который отогревал его во время ночных холодов, и пополз за раненым. Жерве прикрывал, пока не подоспели наши. Франсуа добрался до язычника, который готов был рухнуть с высоты, а Жерве, ухватившись за шарф, помог обоим вернуться на тропу. Мгновением позже камни увлекли бы всех в пропасть. Наши прекратили преследование. Двое уцелевших расскажут остальным, как их встретили. Надеюсь, это отобьет у них охоту шутить..

Итак, наши одного убили, другого тяжело ранили, третьего оглушили ударом меча и, наконец, еще одного, тоже раненого спасли от падения в пропасть. Этот последний казался, по виду, человеком благородного происхождения. Его молодое лицо было надменным, одежда сплошь расшита серебряной нитью. Такой сабли, как у него, нашим еще не приходилось видеть, но описание не входит в задачу этого рассказа. Раненый ослабел от раны и ударов о камни, но рассудок сохранил, а кровь удалось остановить. Как только пленных доставили во дворец, туда привели купцов, бывавших по торговым делам в Дамаске. Они оглядели пленных из-за занавески и признали в одном из них сына эмира по имени Юсеф. Этот Юсеф известен как своенравный храбрец, он организовал обе вылазки.

Король немедленно послал наших в Дамаск вместе с одним из уцелевших разбойников. Он велел передать эмиру, что готов обменять пленных на Жоффруа, который прошел в неволе через илиаду страданий. Так король высказался в присутствии Миллисенты. А пока Юсефа велено стеречь днем и ночью. Это поручено Раймунду Дюплесси — брату нашего героя. За один день тот снискал громкую славу.

Спустя десять дней наши посланцы вернулись с каким-то монахом. Этот человек провел в мусульманском плену более десяти лет, по крайней мере, так он утверждает сам. Он производит впечатление человека не совсем нормального, но кто знает цену долгому заточению. Многие способны повредиться рассудком. Монах подтвердил, что эмир при всем народе казнил отосланного нами пленного. Мало того, что тот ослушался приказа, но не уберег от плена этого Юсефа. Монаха эмир отпустил в знак доброй воли и велел передать, что согласен на обмен у себя в Дамаске.

Несколько часов Болдуин обсуждал с советниками эти условия. Наши должны были рассчитывать только на слово эмира. Решили ехать, поручили Раймунду Дюплесси. Он здесь человек новый и не проникся ожесточением, которое испытывает всякий, кто сталкивается с языческой ересью и упрямством. По той же причине, и мусульмане не должны питать злости к Раймунду. Сам Раймунд, подобрал людей, а король добавил еще своих с дарами. Отряд стал выглядеть как небольшое посольство. Миллисента осаждала Болдуина, и порывалась присоединиться к походу. Теперь, когда она считает дни до возвращения мужа, ее постоянное желание вмешиваться во все дела становится нестерпимым.

Немало хлопот доставляет прибывший монах. Он одержим странной идеей. Этот человек считает, что распространению христианства можно содействовать, приучая мусульман к свиному мясу. Язычники, в отличие от наших, считают этих животных нечистыми. Монах говорит, что наблюдал за время пребывания в плену, бывшую антиохийскую принцессу. Когда-то наши держали ее у себя и щедро потчевали свининой. Теперь среди мусульман принцесса сочла себя несчастной из-за отсутствия этого мяса и готова грешить, как только сможет. Она утверждает, что христианские рыцари имеют преимущество над мусульманскими именно по этой причине. Монах говорит, что многие мусульмане расспрашивали его о вкусе свиного мяса. Сам он расхваливал его на каждом шагу. Остается дивиться спокойствию эмира, сохранившего монаху жизнь.

Монах в течение нескольких дней ораторствовал у нас на базаре, собирая желающих в братство Святого Антония. Так он назвал общество любителей свинины. Он требовал разводить этих животных и не препятствовать им бродить, где угодно. Слушали монаха охотно, десять лет пребывания в плену сделали его знаменитым. Сам он настолько поглощен идеей, что не желает говорить ни о чем другом. У Болдуина эти проповеди вызывали усмешку, а теперь прямое раздражение. Все мы позволяем себе съесть кусок свиного мяса, обжарив или выварив его в кипящей воде. Но не настолько готовы поклоняться свиньям, чтобы отдать им во владение город. Если эмир послал нам монаха с умыслом, то теперь хохочет во все горло, представляя его сумасбродные проповеди. Упрямство и гордыня, с которыми мусульмане и иудеи придерживаются своих заблуждений, вызывают вполне естественную неприязнь, но следует признать, некоторые их правила не лишены здравого смысла. В конце концов, Болдуин велел вновь посадить проповедника в тюрьму. Есть люди, которые умудряются оставаться под замком при любой власти. Болдуин распорядился кормить монаха самой лучшей свининой. Тем самым наша тюрьма должна выиграть в сравнении с мусульманской и пробудить в бунтаре гордость за отечество.

(Конец рукописи оборван и оставляет неизвестным имя хроникера. Остается принести ему нашу благодарность за беспристрастное изложение фактов. Пусть душа его услышит нас и порадуется, что земные труды не пропали даром. Как и труды монашеской братии, сохранившей это повествование в течение нескольких сотен лет, а именно до 1530 года от Р.Х., когда рукописные страницы были переписаны заново.)

Михаил

Год назад он расстался с Миллисентой. Она отстранила его так же легко, как задумала и организовала их тайные встречи. Несколько дней он бесцельно провел в гостинице, слушая перебранку пьяных постояльцев, потом собрал мешок и пошел в порт. Он хотел покинуть город, как можно быстрее. Весь берег реки в месте впадения в лагуну был заставлен кораблями. Сырой болотистый дух обозначал конец короткого зимнего ненастья. Наступил вечер, на город упали прозрачные сумерки. Сходни на судах были убраны, гуляки дожидались утра на берегу. Линия причала тянулась так далеко, как только мог достать глаз, было пустынно, а несколько солдат, охранявших выгруженный товар, велели Михаилу идти прочь. Чуть дальше начинался район дешевых кабаков. Ранняя весна, когда корабли только выходят в море, — не лучшее время для трактирщиков, и сейчас они старались. Михаил миновал шатающегося пьяницу, толкнул дверь и вошел. Запах вина, дым, возбужденные голоса — все было ему знакомо. Перед плаванием моряки пропивали последние гроши. Хватало и женщин — крикливых, ярко накрашенных, как принято в Венеции. Они пели и горланили не хуже мужчин, не забывая, однако, осматриваться, не упустить выгоды. Одна плюхнулась рядом с Михаилом и уставилась на него, подперев голову рукой. Еще молодое, смуглое лицо, отличалось расслабленностью черт, которая быстро проявляется от неумеренного потребления вина и постоянной ночной жизни. — Ты новый здесь, красавчик? Почему сидишь один и смущаешь несчастных женщин? У тебя есть деньги?

— Найдутся. — Михаил выложил почти все, что у него осталось. Одну монету женщина забросила вглубь платья, за вторую принесла кувшин с вином. Вместе выпили. Женщина смотрела на него, не отрываясь, ровно, во взгляде мелькнула тоска. Такая бывает у начинающих пьяниц, когда длинная ночь еще впереди, и они погружаются в нее, как в воду, предвидя рассветный озноб и безумие одиночества. Бывает она и у женщин, когда борьба в душе еще не кончена, и порок медлит, вступая в свои владения. Оттого и пьется отчаянно и безоглядно.

— Чего ты хочешь? — Спросила женщина.

— Уехать.

— А остаться? На несколько дней?

— Уехать. Как можно быстрее.

— Ты кого-то убил. Я могу спрятать тебя. — Женщина провела рукой по лицу Михаила, задержала пальцы на подбородке, скользнула по шее, замерла на груди.