Могила ткача

— Ну что же, действуй, дорогой друг. Если Джулия не в своей могиле, то кто-то должен быть на ее законном месте, и тебе придется разобрать много из того, что правильно и неправильно, пока в конце концов у тебя голова не пойдет кругом от здешних мертвецов. Вот что тебе предстоит, Михол Лински.

Михол Лински плюнул на свой кулак и ударил по этому месту скрюченными пальцами. Кровь бурлила у него в жилах.

— Быть мне мертвым, как мой отец! — воскликнул он в традиционной манере, и в этот момент Кахир Бауз с негромким криком воинственно поднял свою палку. Они отправились вверх и вниз по тропинкам кладбища, словно поднимаясь и опускаясь на волнах своего гнева, а вдова не двигалась с места и чувствовала себя все более несчастной и опустошенной, да и ноги у нее уже стали ледяными, пока она стояла на холодной сырой земле. Близнец, который был не в счет, достал трубку и раскурил ее, не сводя тяжелого взгляда со стариков. А второй близнец неловко отошел в сторонку, откусил и выплюнул толстую табачинку, а потом встал всего в нескольких футах от вдовы, чтобы видеть ее; и вдова вновь почувствовала, что нравится ему все сильнее.

— А из них получилась неплохая парочка, из наших старичков, — заметил он, обращаясь к вдове. Он повернулся к ней лицом. Он был очень красивым.

— Думаете, они найдут могилу? — спросила она. В голосе у нее звучало волнение, и мужчина, который теперь повернулся к ней всем телом, заразился ее волнением.

— Трудно сказать. Никогда не знаешь, что может выйти. Эти два старичка вроде ловкие ребята.

— Бог даст, у них получится, — сказала вдова.

— Бог даст, — отозвался могильщик.

Однако у стариков ничего не получилось. Они только измучились, как в первый раз, и, тяжело дыша, кашляя, не сводя друг с друга взглядов, уселись на два могильных холма.

Могильщик поглядел на вдову.

Она чувствовала на себе ласковый взгляд его карих глаз.

— Опять будете сидеть возле ткача?

— Буду, — ответила вдова.

— Что ж, может быть, кто-нибудь — здешние старик или старуха — придет и скажет, где его могила. Да и вы поспрашивайте.

— Да, — произнесла вдова упавшим голосом. — Я поспрашиваю.

Могильщик помедлил и произнес сочувственно:

— Мы все могли бы поспрашивать.

В его голосе послышалась сочувственная заинтересованная нота, отчасти даже авантюрная.

Вдова повернула голову и, не прячась, улыбнулась мужчине.

— Я вам благодарна, — сказала она. — Все очень добры ко мне, — добавила она с легким печальным вздохом.

Могильщик подкрутил кончики усов.

Все слышавший Кахир Бауз поднялся на ноги и резко произнес:

— Я согласен оставить все, как есть.

Вид у него был такой, словно он приносил непомерную жертву. На самом же деле он думал о том, что ему предстоит провести еще один прекрасный день вместе с Михолом Лински на кладбище Клун-на-Морав. Он еще покажет старику Лински, кто такие Баузы.

— Я тоже не против, — сказал Михол Лински тоном человека, с которым никто не сравнится в великодушии. Он тоже думал об еще одном дне, который проведет на кладбище Клун-на-Морав, когда, с Божьей помощью, покажет Баузам, кто такие Лински.

После этого все отправились прочь с кладбища, впереди старики, за ними вдова, а могильщики помедлили, натягивая свои куртки и раскуривая трубки.

По дороге в город им пришлось одолеть небольшой подъем, и, когда старики взбирались наверх, вдова думала, до чего же тяжело им дался прошедший день. Ей стало боязно, как бы Кахир Бауз не лишился сил, прежде чем окажется на вершине холма. Она бы напоила его виски у себя дома, если в бутылке еще что-то осталось. Из двух стариков, несмотря на хромоту, Михол Лински гораздо легче одолевал подъем. Кстати, они шагали вровень, но держались далеко друг от друга, словно дорога между ними символизировала разрыв дружбы в результате спора о могиле ткача. Весь день им нравилось делать друг из друга врунов, и завтра, с Божьей помощью, они будут делать то же самое. Понимая смысл их враждебности, вдова с легким удивлением смотрела, до чего же старики не похожи друг на друга. Она не имела ни малейшего представления, что происходило в голове Кахира Бауза, которая висела, как поникшая фуксия. Откуда ей было знать о подъемах и падениях его размышлений, волнений, раздражений, наконец, ироничности, за которыми, возможно, он и сам вряд ли мог уследить. Никто — даже Кахир Бауз — не сказал бы точно, о чем он думает. Все, что знала вдова, это то, что Кахир Бауз неожиданно остановился как вкопанный. Что-то такое произошло в его голове, какое-то старое воспоминание дремало-дремало и вдруг проснулось, пошевелилось, запульсировало, стало теплым, стремительным, как молния в небе, и озарило светом его память. Как будто прожектор вдруг осветил темные закоулки его мозга. Из-за этого Кахир Бауз застыл на месте, тогда как Михол Лински продолжал путь без него. Вдова видела, как Кахир Бауз повернулся на каблуках и его голова на краю горизонтально развернутого тела обернулась кругом, как стрелка на часах. Вместо того чтобы указывать вверх на холм, то есть в ту сторону, где был дом, голова указывала вниз, на Клун-на-Морав. За этим последовали и вовсе фантастические действия — шарканья, вращенья, — каких вдове еще не приходилось видеть. Кахир Бауз хотел быстро сбежать вниз по дороге. Это было ясно. И Кахир Бауз был уверен, что он быстро бежит по дороге. Это тоже было очевидно. Однако на самом деле он легонько подпрыгивал, ставя палку впереди себя, но ни один прыжок не отдалял его от остальных. Своей нормальной походкой он мог бы добиться большего. Его прыжки были чудовищной пародией на прыжки кенгуру. К тому же Кахир Бауз кричал что-то совершенно непонятное. Глядя на него, вдова остановилась в изумлении, а потом ее лицо разгладилось, на нем появился румянец, глаза потеплели, исчезла печаль, и все ее тело затряслось в неудержимом приступе смеха. Кахир Бауз миновал ее, продолжая совершать фантастические прыжки, что-то непонятно крича и стуча палкой о землю, тогда как левая рука оставалась словно приклеенной к пояснице, осуществляя тормозную функцию.

Михол Лински оглянулся, и его лицо исказилось, когда он увидел, что творится с камнедробильщиком. Стащив с головы шляпу, он перекрестился.

— Защити нас, Господи, от греха! — воскликнул он. — Вот и старый Кахир Бауз повредился в уме. Недаром я еще днем заподозрил неладное. Нетрудно было понять, что что-то ужасное происходит у него в голове.

Вдова наконец-то справилась со своим смехом и тоже перекрестилась. Она сказала:

— Прости мне, Господи, мой смех и ткача, уже облаченного, но заждавшегося похорон.

Могильщик, который не был не в счет, поспешно поднимался по лестнице, но Кахир Бауз ударил его палкой, потом ударил еще, согнав вниз, и сам вновь оказался на Клун-на-Морав. Он ковылял по траве, то поднимаясь на земляную насыпь, то исчезая в яме, но упрямо продолжая путь, как судно в шторм; и опять он надолго погрузился в раздумья, показывая, однако, свою вечную палку, свой перископ, свой знак того, что он занят делом. Потом он устроился на земле, помеченной камнями с большими белыми знаками на них, и закричал всем, призывая в свидетели Господа, что это и есть могила ткача. Сначала могильщики не поверили, постояли в нерешительности, но потом переговорили между собой, а так как Кахир Бауз являл всем своим видом невиданную страсть, неистовость, кричал, вопил, брызгал слюной, показывая желтые зубы, стирал пот со лба, с трудом держался на подгибавшихся ногах, то принялись копать землю точно в том месте, на которое он показывал. Поглядев на это и поправив шаль на голове, вдова сошла на землю Клун-на-Морав, заметив, однако, что пара теплых карих глаз на мгновение остановила на ней свой взгляд. Встав немного поодаль, она с необычно бьющимся сердцем ждала результата. У могильщиков был такой вид, будто они каждую минуту готовы к любой неожиданности, поэтому копали с необычными предосторожностями, а Кахир Бауз наклонился над ямой и, каркая и кудахтая, требовал, чтобы они работали быстрее. Из ямы летела земля, черная и плодородная, судя по цвету, блестевшая, как золото, в сгущающихся сумерках. Два фута, три фута, четыре фута; через равные промежутки времени лопаты мощно вгрызались в землю, и пока еще ничего не происходило. Кахир Бауз весь дрожал от напряжения, опираясь на свою палку. Наконец в яме, открывшейся в древней земле, было уже пять футов. Лопаты остановились. Один из могильщиков посмотрел на Кахира Бауза и сказал: