Страница 93 из 159
«Товарищ командир! Вражеский дзот уничтожен, пятеро немецких солдат и один офицер прикончены, пулеметная точка взорвана гранатой. Можем продолжать свой путь…»
Когда просека осталась далеко позади, Королев перебинтовал мне ногу, и я, опираясь на плечо своего спасителя, прихрамывая, поковылял сам. Нам пришлось идти всю ночь и почти весь следующий день, но мы добрались к назначенному месту. Прибыли и другие группы. Отряд снова начал действовать…
Медведев задумался. В это время вошла Лида Шерстнева и подала командиру радиограмму из Москвы. Медведев прочитал ее вслух:
— «Отряду «Победители» приказываем прекратить поход на запад. Немедленно возвращайтесь — на соединение с регулярными частями Советской Армии. Радируйте подтверждение…»
…Приближался день прощания с Дмитрием Николаевичем. В эти часы он был особенно дорог каждому из нас. Бесстрашный командир, чекист, коммунист, человек, наполнявший наши сердца отвагой, вселявший в наше сознание непоколебимую веру в торжество великого дела, за которое мы шли на борьбу с коварным врагом.
И становилось грустно оттого, что наш поход, наши партизанские действия заканчивались.
НАВСТРЕЧУ ФРОНТУ
Фронт приближался. С каждым днем нарастал гул боев, ночи освещались ракетными зарницами. Отряд шел на соединение с регулярными частями Советской Армии, чтобы совместно бить фашистскую гадину.
Бесконечная радость наполняла наши сердца. Ведь победное окончание войны обещало долгожданную встречу с родными и друзьями, возвращение к любимой работе, к учебе, к земле, которая так истосковалась по мужским рукам. Счастливый завтрашний день приобретал все более реальные очертания.
И в то же время становилось грустно. Исполненная опасностей и трудностей жизнь во вражеском тылу породнила нас, объединила в дружную семью. Поэтому от одной лишь мысли о разлуке с побратимами на душе начинало щемить…
Мы расположились на отдых в селе Хотине, неподалеку от Берестечка. В Хотине мы вторично. В первый раз, когда шли на Львовщину, здесь от тяжелой болезни скончался командир батальона старший лейтенант Александр Базанов. Много опасных дорог прошли мы с ним. Храбрый воин, опытный командир, сердечный друг для каждого из нас — таким остался он в нашей памяти.
И вот сейчас мы снова стоим над его могилой. Прощаемся.
Под вечер я зашел в штаб батальона к капитану Маликову. У него мы всегда собирались в свободную минуту. Я любил беседовать с этим умным, искренним человеком. И сейчас хотелось вместе помечтать о будущем. В штабе я увидел такую картину: партизаны, окружив стол, наблюдали за игрой в шахматы между комбатом и Володей Ступиным. Оба командира были страстными шахматистами, однако Георгий Константинович считался более сильным игроком. Как он увлекался этой игрой! Устраивал соревнования на первенство отряда, давал сеансы одновременной игры на нескольких досках и, надо сказать, редко проигрывал.
Когда я появился на пороге, шахматисты прекратили игру.
— Садись, Николай, — гостеприимно пригласил хозяин.
Кто-то из присутствующих быстренько освободил место, и я удобно примостился в огромном старомодном кресле, которое, видимо, у бывшего хозяина предназначалось для почетных гостей.
— Какие новости принес? — спросил Георгий Константинович.
— Ничего особенного, — ответил я. — В разведку не ходим, жизнь наша серенькая. Вы хоть в подразделениях служите, а мы баклуши бьем, скучаем…
— Да мы не о том, — перебил Володя Ступин, — ты там ближе к командованию… Что слышно о нашей партизанской судьбе? А то все тут размечтались о том, что будем делать, когда присоединимся к регулярным войскам…
— Мне известно то, что и всем, — сказал я Ступину. — Идем навстречу фронту. Завтра-послезавтра сдадимся в «плен» нашим войскам.
— А потом что? — спросил Маликов.
— А потом… — Я задумался.
— Наверное, организуют из нашего отряда специальную военную часть — и на Берлин, — высказал кто-то предположение.
— Ишь, куда рвется, — прервал его Михаил Несен. — Еще не научился хорошо из-за угла стрелять, а уже думает со своей берданкой рейхстаг штурмовать…
Партизаны засмеялись. Кое-кто начал доказывать, что такое может и на самом деле случиться.
— В штабе, товарищи, на эту тему разговоров не слышно, — возразил я, — ждут указаний из Москвы. Когда выйдем за линию фронта, тогда, должно быть, скажут…
— А какое твое личное мнение? — поинтересовался Маликов.
— Я не против еще попартизанить…
— Мы все не против, — согласился Маликов, — но это от нас не зависит. Есть приказ идти на соединение, и о партизанской жизни придется забывать. Эх, жаль! Славно повоевали… Теперь надо думать, где и что каждый из нас станет делать…
— Как только выйдем на освобожденную территорию, — заявил Володя Ступин, — я позвоню на свой факультет, узнаю, кто там остался и когда начнутся занятия.
— Ты уже думаешь о занятиях? — спросил Маликов.
— Конечно. Московский художественно-архитектурный институт готовит инженеров-строителей. А после войны для нашего брата работы хватит. Ясно, за войну студентов уменьшилось, но институт, наверное, уже работает. Вот приеду и сдам на кафедру свой альбом с рисунками, которые делал в партизанах…
— У каждого свои заботы, — вздохнул Маликов. — А я прежде всего жену разыщу. Она на фронте воюет. Последним самолетом даже письма не прислала. Родственники писали, что добровольно ушла в армию. Может, где-то недалеко…
— И я с вами, товарищ комбат, — вставил ординарец Маликова. — Уедем на фронт искать вашу жену — и, чего доброго, встретимся с ней в Берлине…
— Ты, брат, погоди с Берлином, — охладил его пыл Несен. — Нам еще повоевать придется. А фронт — это не прогулка. Окопы, минные поля, колючая проволока… И хоть бьем врага, еще неизвестно, когда доберемся до его логова. Я знаю, что такое фронт. Не раз ходил в атаку, в разведку. И «прелести» плена довелось испытать… Так что хорохориться не надо.
Ступин обратился к Несену:
— Михаил Андреевич, расскажите, как вы бежали из плена, как искали партизан.
Все поддержали Ступина. История эта и в самом деле была интересной, тем более что мало кто слышал ее из уст самого Несена. Я тоже не знал всех подробностей.
Михаил закурил самокрутку и несколько раз затянулся.
— Хорошо, расскажу. Когда началась война, я, молодой политрук, только что закончивший военно-политическое училище, очутился на передовой, в разведывательной роте. Все время бои, атаки, десятки раз ходили за линию фронта за «языком». Сердце разрывалось от бесконечной тоски по покинутым селам, городам. Люди ждали от нас спасения, а мы все еще отходили на восток… Днепр… Кременчуг… Нашей роте поручили сбросить врага на одном из участков фронта. Седьмого сентября пошли в атаку… Для меня это была последняя атака. Получил тяжелое ранение в голову и плечо. Окружение. Несколько дней товарищи несли меня на шинели — я был без сознания, — но в беде не оставили. Когда стало очевидным, что попасть к своим невозможно, меня пристроили в сельской больнице на Кировоградщине. Там пролежал два месяца, а когда выздоровел, направился к линии фронта. Но давало себя знать ранение, и с мыслью о переходе к нашим пришлось распрощаться. Почти год прятался. Чего только не увидел за это время! Издевательства гитлеровских людоедов над мирным населением, измену всякой сволочи — старост, шуцманов, комендантов, горе, страдание народное. Но вместе с тем — и это я считаю главным — видел непоколебимую веру честных советских людей в нашу победу. Начали появляться подпольные группы, ячейки. Конечно, мое место было здесь, и я понял, что не о фронте пока что надо думать, а о борьбе в тылу врага. Все шло хорошо, но, очевидно, сработала предательская рука. Меня и других, таких, как я, схватили фашисты и бросили в лагерь «опасных военнопленных». Здесь нас начали «сортировать» и постепенно отправлять на каторжные работы в Германию. Пришел и мой черед.
В январе сорок третьего года поезд военнопленных мчался на запад, в Германию. Мы еле успевали запоминать названия станций: Фастов… Жмеринка… Шепетовка… Здолбунов…